Вечер среды (1/2)
Билли просыпается. Один. В пустом кабинете. За окнами последние лучи солнца утаскивают пеструю насыщенность дня, растворяя ее в алых полосах заката, клубья грозовых туч расползаются по крышам спящих домов, туман поглощает кроны деревьев и неработающие фонарные столбы. Сумрак ночи сковывает город, останавливает время на призрачных улицах, безлюдных тротуарах и пустынной извилистости дорог, служащих лишь отголосками былой жизни прогнивающей дыры.
Спрятанный в лесах, забытый, неизвестный, не печатающийся в новых картах, неживой, отбывающий последние отведённые ему десятилетия — Хокинс не был Калифорнией и никогда ею не станет. Не город ангелов, а сгусток остатков душ, хватающихся за хвост жизни и обглоданную руку возможностей, здесь не живут, а умирают, разлагаются медленно, дышат вонью сброшенных отходов с завода и теряют надежду. Билли ничего не слышал о Хокинсе, когда отец обьявил новость о переезде, ничего не смог найти во взятом в школьной библиотеке атласе, когда коробки с вещами сменяли мебель, ничего не принесло и сарафанное радио, запущенное до того, как дом был продан. Насмехающаяся при въезде в город табличка проржавела и лишилась красок, как и весь Хокинс, как и жизнь Билли, когда он вступил на порог нового дома, бросив на пол коробку с книгами.
Существование здесь пробуждало всё самое омерзительное, дерьмовое, грязное, что сдерживалось годами внутри и сводило с ума. Ярость копилась, агрессия разъедала кости изнутри, давила педаль газа в пол и сбивала в кровавое месиво костяшки пальцев, оставляя бордовые следы на свежевыкрашенной стене его новоявленной комнаты — теперь там висит плакат, затягивающиеся полосы ран зудят минутным успокоением, а штраф о превышение скорости всё ещё неоплачен и валяется под кроватью. Но изо дня в день дом продолжает гореть пустотой, а город отталкивает, не принимает и неприязнь тут взаимна настолько же, насколько она взаимна с Чарли, хотя проведённые бок о бок почти три дня пробуждают неуемный шепот в забытом уголке подсознания.
Его уязвимость обнажилась перед ней тенями, вывернув напоказ всё то, что пряталось за закрытыми дверями и пробуждалось в кошмарных снах. Ему смешно с ее спасательного круга, который она притащила с собой и пытается бросить, и колко в груди от жалости, будто он оголодавший бездомный пёс, побитый и выкинутый хозяевами на обочину, а она дрожащие пальцы к нему с кусочками еды тянет, несмотря на то, что он готов вгрызться в ее запястье. Это тупо, глупо, но его уязвимость связала их тонкой нитью, шаг назад сделай и разорвётся, но Чарли подходит ближе, а Билли стоит на месте и не дышит, только наблюдает.
Блять.
Кто угодно, но не девчонка с остатками розовой краски на кедах, такой же, как у него под капотом машины. Кто угодно, но не Алвин с ее дурацким напеванием песен, которые из головы не вылезают и приходится искать кассеты, чтобы послушать и выбить строчки вконец. Кто угодно, но не Чарли с ее этими цветными колготками и громким смехом, особенно громким он становится, когда она без стеснения и неосознанно начинает похрюкивать и тонуть в смехе ещё сильнее. Хочется скинуть все образы, плавающие в разуме на дурманящую травку и Билли так и поступает, потому что так легче, привычнее, спокойнее, нет никаких чувств и не будет, Чарли просто влезла в его жизнь и также просто вылезет обратно, а трезвость придёт вместе с тёплым душем дома.
Спускаясь по лестнице, шаг за шагом всё чётче различаются отрывки спрятанного за стеной разговора. Голос знакомый до ахуения и Билли тормозит себя на последней ступени. Оборачивается, опершись локтями, наваливается весом на облупленные перила и откашливается, обозначая своё присутствие в опустевших стенах школы. Он думал, что остался совсем один, проспав последние часы наказания, но около телефонного автомата в самом углу Чарли вздрагивает от неожиданности и замолкает, смеряя Билли раздражённым взглядом. Она стоит, скрестив ноги, ковыряет носком потертого кеда стыки между напольными плитами и накручивает провод на палец, пока синева не распространяется по быстроопухающей коже, и раскручивает обратно, методично, вдумчиво, теряется в словах собеседника на той стороне линии, угукает и кивает. Билли очерчивает ее силуэт взглядом и только сейчас ловит в своё внимание ее желтые колготки, выглядывающие из-под джинс.
— Да, пап. Всё в порядке, не нужно за мной приезжать, меня подбросят. Да. Ты не знаешь, — каждое её слово сопровождается вздохом.
— Ты же помнишь, что у меня нет машины? — нарочито громко отчеканивает вопрос Билли, подойдя ближе к Чарли, и, понижая голос, добавляет, — По твоей вине.
На что Чарли подносит руку к лицу Билли, показательно сжимает все пальцы в кулак кроме третьего и вновь обращается к отцу на выдохе, сонном, уставшем:
— Нет тут никаких парней, это учитель, с женой болтает, ты его не знаешь. Меня подвезёт Билли, ты ее не знаешь тоже, я потом расскажу, не ругайся. Да и я тебя. Конечно позвоню, — с характерным щелчком трубка вешается на место, — ты сдурел так орать? Весь мозг с дымом выдул?! — Чарли ругается шепотом, оглядывается по сторонам, боясь спугнуть тишину, шипит и толкается легонько.
— С каких пор я девчонка? — возмущение наигранное, напускное, но непонимание, застрявшие в окончание вопроса что ни на есть реальное, ощутимое и слегка задевающие что-то за сердцем. Билли откровенно честно не может найти причин для лжи Чарли ее отцу, когда уже добрая половина города наслышана об их совместном наказании и нет ничего сверхъестественного в том, что он мог бы подвезти ее домой, не прямо сейчас, конечно же, ведь ключи остались внутри машины, а машина мирно стоит там же, где ее в последний раз припарковала Чарли, но мог бы.
— С тех, что я не могу сказать своему отцу, что шляюсь ночами под ручку с Харгроувом. Твоя репутация тебя опережает, Уильям.
— И твой отец был бы против меня?
— Отец любой девочки был бы против тебя, поэтому для моего ты — Билли, одноклассница-подружка с биологии, у которой есть машина и добрая душа, чтобы подождать меня после наказания и отвезти домой в такое ужасно позднее время, до которого меня задержали по вине моего вредного одноклассника Уильяма, — обведя в воздухе пальцем невидимую спираль, Чарли указывает на Билли, слегка коснувшись его солнечного сплетения, — то есть тебя.
— Мы одни остались? — Билли спрашивает и Чарли кивает в ответ.
Они проторчали в школе ровно до восьми вечера, как и обещал мистер Лейнкенс. Ему потребовалось пробыть в кабинете после возвращения минут двадцать, чтобы учуять запах табака, явно отличавшийся от привычного сигаретного, но до конца так и не удалось выяснить, что именно было раскурено — вывернутые карманы были пусты, в вываленном на стол хламе из сумок не оказалось ничего и близко схожего с сигаретами, кроме тетрадей, карандашей и грязного контейнера из-под ланча, а совесть обоих спряталась за лопнувшими капиллярами блестящих глаз и расширенных зрачков. В тот момент хотелось есть и хорошенько просмеяться, а не выслушивать лекцию о вреде курения, но именно ее начал наизусть зачитывать мистер Лейнкенс и именно под неё Билли начал проваливаться в сон.
— Почему ты отказалась от того, чтобы отец приехал за тобой? — на этот раз вопрос не скрывал за собой острия издёвки — несмотря на то, что упоминание отца часто и невольно проскальзывает в разговорах Чарли, Билли не имеет представления о сущности их взаимоотношений.
— У тебя на ночь глядя появилось желание провести марафон вопросов со мной? — она пытается отшутиться, но Билли стоит на своём и буквально останавливается в ожидании ответа.
— Потому что это глупо. Сам он бы не приехал. У него ночная смена сегодня, как и вчера, как и позавчера. Прислал бы кого-нибудь из интернов или кто там у них, я понятия не имею, но видеть никого из них не хочу, — она тараторит и начинает идти ближе к выходу, а Билли пытается ее нагнать и с особым усердием вслушивается в неожиданно явившуюся печаль, тронувшую ее голос, — он не так часто пропадает на работе, но мы видимся так редко. Всегда были я и он против всего мира, а сейчас он заведующий отдела, работы прибавилось, времени убавилось, понимаешь?
Билли не понимает, но кивает. У него были и есть проблемы с отцом, дохуя проблем, если быть честным, им не хватит и суток, что выписать их все списком, но подобных Чарли не было, а хотелось, ох, как хотелось, до щипания в носу, до сдавливания висков и прикусывания губ до крови, вот как хотелось и хочется по сей день. Он не просит многого, не просит такого же ахуеть заботливого папашу, как у Алвин, судя по телефонному разговору, свидетелем которого он нечаянно стал, перекроить полностью человека всё равно не выйдет. Его отец был частью мира, против которого Билли усердно старался протестовать почти всю жизнь. Всё началось задолго до закручивающейся бури гормонов в голове, ломаного голоса и поллюции под утро. Не подростковый бунт уж точно. Ему было шесть лет, когда он встрял в разгорающуюся ссору отца и матери, заступившись за последнюю, вырывая ее руки из рук отца и отталкивая его в сторону, крича и плача, умоляя их прекратить. Ему всё ещё шесть лет, когда отец принялся учить уважению, а мама на следующий день тщетно пыталась замазать тональным кремом синяки на щеке и на лбу, и, сдавшись, они решили, что он упал с дерева. Деревьев на их участке не было, но в школе поверили, а отец извиняться не собирался. Билли перестал искать отцу оправдания и в Калифорнии это давалось намного легче. Он мог блуждать по городу, теряться в волнах океана и на домашних вечеринках, уверенный в том, что пересечение с отцом невозможно, но здесь, в Хокинсе, они все сколочены в одном деревянном ящике, не сбежать, не уехать, не потеряться.
— Ох, это даже звучит херово, представить не могу, каково тебе так жить, — сочувствие в голосе Чарли бьет по голове с размаха, оставляя вместо гематомы расползающееся по черепу непонимание — какого хуя он продолжает выбалтывать Алвин всё, что сгнивало до этого в глотке? И в этот раз ответом на свой же вопрос впихнуть наркоту возможности не предоставляется, он в жизни не выкурил бы столько, что позволило бы язык развязать, но сейчас он бы говорил и говорил, защищая и оправдывая всё, что по-глупости выболтал, а Чарли бы не верила и парировала каждому брошенному слову, они даже перешли бы на тона повыше, но Билли и рта не успевает открыть, как небо сражает раскат грома, выбивает остатки воздуха из лёгких, а ноги врастают в пол вместе с ботинками. Чарли не замечает его ступора, дёргает входную ручку, открывая дверь и тут же закрывая ее обратно, когда не слышит в ответ ровным счетом ничего. Она поворачивается спиной к выходу и Билли становится стыдно, холодок дрожью пробивает тело, он лишь ощущает, как красным разгорается кожа на шее и щеках, а Чарли четко это видит и нахальство в ее взгляде подтверждает предположение Билли.
— Ты боишься грома? — она лисьей походкой плавно сокращает расстояние между ними, обходит Билли по кругу и останавливается, с прищуром заглядывая в его глаза в поисках ответа.
— Нет, — Билли засовывает руки в карманы джинсовки, сжимает кулаки и ногти впиваются в кожу, но дрожь не утихает, как и гром на улице. Он старательно и нагло врёт, придумывает отговорку, но молния, блеснувшая за окнами разбивает все мысли, а Чарли аккуратно кладёт руку ему на плечо и Билли слышит едва уловимый запах лаванды, исходящий от ее волос.
— Ты боишься грома, — это не вопрос, а утверждение, и Билли соглашается принять поражение в первый и последний раз, наступив на глотку гордости.
— Да, — звучит, видимо, уж слишком обреченно, раз Чарли от него не отходит, скорее наоборот — тянется ближе, просовывает руку под его локоть, прижимается осторожно и вынуждает сделать шаг.
— Не переживай, я побуду твоим громоотводом на сегодняшний вечер. Если что молния ударит в меня, а ты обещай написать за меня завтра тест по физике. Будем считать это моим последним желанием. Простая человеческая пятёрка, думаю, после возможной героической смерти я буду достойна, — перебивает сама себя, — нет! Лучше скажи всем учителям, что я мечтала стать отличницей и волю умершего надо исполнять, а иначе я призраком буду преследовать их, играть со светом и шуметь посудой ночью, пока в них не проснётся совесть или я не сведу их с ума. А что если я стану, как Фредди? Но тогда даю слово, что в твои сны не полезу, не хочу знать, что снится Билли Харгроуву. Как считаешь, мне пойдёт шляпа или лучше придумать свою фишку? Но когти железные я бы точно оставила, — болтовня Чарли не умолкает не на секунду, Билли честно пытался вникнуть, искать связь и смысл перебивчевых слов, но они начали сливаться в белый шум, а колющий холодок страха у основания шеи сменялся теплотой чужого тела. Чарли на Билли не смотрела, изредка краем глаза оценивая его реакцию, а он смотрел на неё, ощущал, как губы сгибаются в полуулыбке, а потом Чарли остановилась, резко и неожиданно до того, что Билли по инерции сделал ещё пару шагов вперёд, пока не пришло понимание, что они вышли из школы, спустились по ступеням, свет за ними окончательно погас, в дверях мелькнула тень охранника, они остановились на подъездной дороге и Чарли всё ещё держит его под руку, а нос непроизвольно морщится от прилетевших с неба капель дождя.
Блять.
Они на улице. На той самой улице, где сверкание молний следует за раскатами грома, где серая плитка начинает темнеть от падающих капель, где с каждой секундой дождь усиливается до такой степени, что выстраивает непробиваемые стены, больно бьет по лицу и по голове, а одежда и волосы в мгновение на сквозь промокают. Чертова Алвин. Стоит и бесстыдно улыбается, ладонью прикрывая глаза от воды.
— Вуаля! — широко расправляет руку и брызги попадают Билли в глаза, он шипит и пытается проморгаться.
— Иди нахрен.
— Приму это, как спасибо Чарли, ты спасла меня от детского страха и помогла его перебороть, чтобы я делал без тебя? И скажу тебе в ответ — пожалуйста Уильям, я была рада тебе помочь и теперь ты мой должник, но не переживай, твоя тайна умрет вместе со мной, как и остальная кучка тайн, которые ты вываливаешь на меня, как самосвал.
— Спасибо, Чарли.
— Пожалуйста, Уильям.
***</p>
План Чарли был до абсурдности прост, гениален и глуп в одно и то же время, представляя собой два разветвления: в первом случае Алвин было выдвинуто предложение пойти коротким путём через лес — тропу, по которой она ходила последний месяц в виду отсутствия велосипеда, но Билли, не применяя усилий, увидел в нем множество изъянов, начиная с отсутствия у них банальных фонарей и заканчивая: