6 (1/2)

Вольггерт не грешил излишним доверием к существам женского пола всю свою сознательную жизнь, и в очередной раз убедился, что правильно делал.

Единственный раз за последнюю тысячу лет он решил поддаться внеземному очарованию мавки, госпожи со всех сторон, казалось бы, положительной, и жестоко поплатился.

После разговора с речной девой оборотень отправился на поиски охранника кладбища. Правда, он не рассчитывал, что кладбище окажется таким большим и запутанным… Казалось, тут лежали мертвецы всех эпох, возрастов, степеней разложения. Над стылой землей витали духи всех степеней выветривания.

Последнее Вольггерта удивило. Призраки непостоянные гости материальных пространств. Это души, которым позволено попрощаться перед отправлением по ту сторону. Со временем они меркнут, а затем отходят в Серые Земли, где проходят мучительные этапы трансформации и обращения в новую материю.

Порой призраки задерживались в родных местах, но, подобно душе в гниющей плоти, если они не выцветали и не выветривались, они обращались в темных существ. Зараженный хаосом дух обращается в свирепого: наполовину безумную, яростную сущность, потерянную и стремящуюся к разрушению. Такими занимались специальные отделы, у Вольггерта с ними не имелось никакой связи, но если верить слухам, гулявшим в курительной комнате, с годами свирепых становилось больше, так что мир обещал вернуться в смутные Древние времена, когда такие твари плодились, как крысы в амбаре близ кукурузного поля.

Местные призраки явно не были в курсе, что им дали отсрочку, но и в свирепых обращаться не торопились. В основном своем большинстве. При этом, они оставались такими плотными, что издалека их можно было принять за восставших из могил покойников или живых существ. Подобное возможно только в местах с высочайшей концентрацией магии, но Вольггерт, хоть убей, не чувствовал ее.

Магия не умела играть в прятки. В Храме, например, она витала в воздухе. В Серых Землях плавала густым молочным туманом, пронизанная бледным светом и тихими голосами. В Трицарствах прежде сама земля отдавала магию, но здесь… стояла абсолютная тишина. Все казалось мертвым, заброшенным. В то же время, в тлене бурлила жизнь и смерть.

На кладбище хватало не только призраков, но и восставших. Они, в отличии от духов свое положение понимали, а потому предпочитали собираться в малочисленные группы в пустых склепах, перешептываясь и составляя план побега. Святые земли не выпускали на свободу слабых восставших, не обладавших некоторыми способностями к темному колдовству или недостаточно прогнивших внутри. Так работали путы, подаренные смертным богами Младшего Пантеона: веривших в них и не совсем лишенных света они удерживали, а прочая нечисть всегда найдет лазейку в мир, полный еды и наслаждений.

Неужели люди настолько ослепли, что не замечали всей этой нежити? И куда смотрел отдел за надзором по казусам? Тут ведь казус на казусе: призраки плотнеют, покойники в немыслимых количествах поднимаются из гробов, само кладбище тоже подозрительно велико, и… нетронуто.

Никто больше в этом отражении миров не охраняет покой спящих, не поклоняется божкам и сущностям, утешающим страдающие души, не совершившие полноценный переход. Прибыль дороже костей, так люди думают, возводя на месте кладбищ новые строения, парки, торговые центры и даже жилые дома…

Неспроста это. Неспроста старые могилы теснились с новыми, и земли мертвых раскинулись на столь внушительной территории. Кто-то уберегал их от людского вмешательства, но… кому это под силу? Охраннику, на аудиенцию к которому спешил оборотень? В таком случае, созревал вопрос: кто он, черт возьми, такой?

Вольггерт размышлял над этим вопросом, спускаясь от прудика по узкой тропинке, усыпанной мелким щебнем. Камыши по обе стороны росли сплошной стеной, но в редких проплешинах оборотень заметил гнезда уточек и резвившихся с гадюкой кладбищенских фей. До чего же мерзкие уродицы были эти феи! Скрюченные, извернутые в неестественные формы, с хищными мордами и длинными конечностями, они напоминали зубных малюток, тварей, питавшихся зубами и обращавших в себеподобных детей, умудрившихся дать им клятву верности.

За стеной из камыша тропинка расширялась и уходила вверх по холмику. Преодолев каменную арку на вершине, служитель смог оценить земли охранника кладбища по достоинству. Если ранее ему казалось, духов и нежити здесь многовато, то теперь он пришел к выводу, что кладбище перенаселено настолько, что его можно возводить в ранг отдельного города-государства. Оно расстилалось на многие сотни метров вдоль и поперек, включая в себя болота, холмы, некогда являвшиеся курганами, а еще лесные посадки. Все указывало на то, что деревья имели отношения к Дремучему Лесу или его жалким остаткам здесь: узловатые взбугрившиеся корни поднимались из-под земли, размашистые кроны пестрили ярчайшими листьями с подсвеченными прожилами, на стволах застыли безжизненные старческие лики.

На всей территории в беспорядочном порядке были разбросаны курганы, могильники, могилы, склепы, иные виды захоронений, актуальные в разные времена смертной истории. Часть их скрывал под собой туман, растекавшийся по низинам плотной рекой, на вид сырой и промозглой.

И как тут отыскать часовню? С холма ее не увидеть, а идти наобум страшно: можно заплутать.

Вольггерту оставался единственный вариант: попросить помощи у духов. Вариант не самый здравый, но лучше, чем ничего. Пусть большинство призраков и сумасшедшие, но иногда они дают полезные советы. Иногда. В исключительных случаях. Но все же, дают. В конце концов, в его положении не следовало исключать никаких возможностей приблизиться к цели. Перед ним стояла важная задача: спасти всепространства, выловив парня с дурной кровью и изъяв фамильный рубин из лап старухи, помешанной на власти и войне.

Внизу холма его ожидал спуск по узкой лестнице с высокими порогами, вырезанными в земле. За ней начиналось городище, где были высечены такие же узкие улицы, ведшие к погребальным домам. От домов исходила столь сильная и глубокая аура смерти, что мурашки бежали по коже. Из домиков без дверей иногда доносились звуки, похожие на мычание, шелест и плач, но местные покойники не желали являть себя. Или, внутри их удерживали руны, начертанные на стенах погребальных строений.

Лишь раз оборотню удалось увидеть в оконце призрачный облик фигуры ребенка. Несмотря на очевидно юный возраст, он казался очень взрослым из-за выдающегося лба, густых волнистых волос и бровей, сходившихся на переносице. Тяжелая нижняя челюсть тоже прибавляла малышу непрожитых лет, но глаза, глаза свидетельствовали о невинности, еще сохранившейся в заблудшей душе.

Ребнок махнул Вольггерту ручкой и улыбнулся, обнажая мелкие желтые зубы с клыками. Оборотень улыбнулся в ответ, и хотел остановиться, расспросить о дороге, но другая призрачная фигура прелестной женщины в белом просторном одеянии и с толстой сложной косой, смазанной маслом, схватила малыша на руки, и понесла прочь от окна. Ее лицо также выглядело слишком взрослым, но вряд ли девочке исполнилось пятнадцать к моменту ее гибели.

Скоро Вольггерт понял, что совершил ошибку, спустившись в городище. Аура их давила, прибивая к земле. Голова пустела, глаза слипались, лапы становились ватными. Воля оборотня ослабевала. Ему хотелось одного: пристроиться к одной из холодных стен, уснуть, и никогда не просыпаться. Переборов в себе этот порыв, он поспешил городище покинуть, пока не заразился потусторонней хандрой.

Выбраться оказалось не так просто, улицы будто насмехались, петляя и часто сходясь в точку, водя прогуливавшегося по ним кругами, но ищейка не зря считался лучшим в своем отделе. Он не какой-то смертный, он Вольггерт, потомок Вольга-Колдуна, и подобные гиблые места для него не представлялись серьезным препятствием. Вынюхав направление к лестнице по свежему сквознячку, оборотень последний раз оглянулся и фыркнул, поднимаясь к болотам. Махровым, затянутым густой рясой болотам, пованивавшим не цветущей зеленью, а тухлыми яйцами.

Гнилостная трясина булькала, являя миру признаки угасающей жизни. Из-под нее выглядывали башенки затопленных курниц, над которыми витали духи, переживавшие о своих костях, погрузившихся в ил и торф. Большинство из них выглядели печальными, но имелись и те, кого собственные мумии мало беспокоили, и наоборот, забавляли.

По болотам, как лягушата, прыгали дети. Они вылавливали в камышах жирных жаб; ныряли на дно трясины, разглядывали свои мумии, хорошо сохранившиеся благодаря торфу, и выныривали на поверхность, делясь подробностями увиденного.

Перепрыгивая с островка на островок, Вольггерт молился, чтобы никакой проказник не столкнул его с и без того скользких камней забавы ради. Провалиться в болото на кладбище, и на тысячи лет застрять здесь.

— Девочка! Малышка! Молодая госпожа! Не знаешь, какие камешки тут устойчивые? — окликнул Вольггерт духа в платочке и белой рубахе, подпоясанной ремешком-веревкой. Девочка выглядела чумазой баловницей, как раз то, что нужно. Наверняка она за столетия своего сна изучила трясины вдоль и поперек.

Подбежав к нему, девочка склонила голову набок, и замигала. Вольггерт повторил свой вопрос, а она в ответ рассмеялась, хлопая в ладоши, и затараторила на старом языке.

Перед отправлением в новое пространство оборотень всегда выпивал настойку Стоуста, позволяющую понимать речь представителей иных пространств, но Стоуст не предполагал безграничных способностей, он лишь помогал быстрее приноровиться к чужому языку. Дома Вольггерт немного тренировался в современном русском, ноо старославянском позабыл. Посчитал, ему это не пригодится. Поэтому, служитель Храма не понял ровным счетом ничего из того, что сказала малышка, пусть отдельные фразы все же мог расшифровать.

Поняв, что пес ни словечка не уяснил, девочка махнула рукой, приглашая его следовать за ней, и стала прыгать, как лягушка, с камня на камень. И Вольггерт поспешил за ней.

К ним присоединились другие дети, решив, что призрак и оборотень играют в затейливую игру. Дети смеялись, а иногда кто-нибудь падал в трясину и делал вид, что тонет и захлебывается. Несмотря на то, что призракам жижа не могла принести совершенно никакого вреда, Вольггерт все равно ощущал себя дурно и беспокойно всякий раз, когда это случалось.

— Благодарю вас, маленькие господа, — поклонился он стайке детей, когда оказался на твердой земле. Дети стали шутливо поклоняться ему в ответ, сочтя это забавой. — Не могли бы вы помочь мне с еще одним вопросом? Случайно не знаете, где часовня, ведущая во Владения охранника кладбища?

Дети переглядывались и пожимали плечами, пока один мальчик не прищурился, всматриваясь в Вольггерта, и не произнес:

— Хеллгредха ищешь?..

Оборотень обрадовался, кивая.

Светловолосый мальчик в широкой льняной рубахе, перепачканной его же кровью от удара ножом в сердце, серьезно посмотрел на своих друзей, и те притихли, прекратив перешептываться и хихикать. Мальчик являлся берегиней: его принесли в жертву, чтобы он оберегал свое поселение от злых сил, и провожал покойных на тот свет, к богам. Но либо мальчик со своими обязанностями не справлялся, либо их не пускали на ту сторону силы более могущественные.

— Не ходи, коли жизнь драга, — предупредил берегиня. — Онъ хаосъ.

— Ничего поделать не могу, к сожалению. Работа.

Мальчик понял только половину, но кивнул, и указал рукой в нужную сторону.

— Иди на пьяаницами. Они в той стороне, где громадины. Собираются с чертами в чащобе. За темъ лесомъ часовня.

Поблагодарив детишек, Вольггерт принял от маленькой госпожи, к которой обратился, крохотный букет болотных мелких цветочков. Позволив ей вставить букетик себе за ухо и закрепить его заколочкой из твердого камыша, он продолжил путь, пролегавший через пафосные склепы, «громадины», поражавшие своим великолепием и безвкусицей одновременно. Какие только махины не возвышались на пустыре, огороженном от болта высоким чугунным забором с обвалившейся воротиной, поглощенной алым плющом. И двухэтажные склепы с лепниной и римскими колоннами, и настоящие «дома», обведенные покренившимися чугунными заборами, внутри которых цвели запущенные сады. И склепы в европейском стиле: классически простые, но с пафосными надписями на входных дубовых дверях.

Вольггерт старательно выискивал «игроков», направлявшихся в чащу. Поначалу ему здорово не везло, но потом над одной из могил, отмеченной посредственным изображением плачущей Девы Марии, обнимавшей младенца, поднялся дух в военном мундире. Дух обладал копной роскошных русых волос с небольшой проплешиной на макушке, и гусарскими усами. Оборотень сразу сделал ставки на него, и не прогадал.

Для начала дух явился к дамам, чтобы поцеловать им ручки, и получил пощечин ровно по количеству ручек. Не разочаровавшись, он заметил одному толстому купцу, наряженному в соболиные шубы, что куртизанки куда приятнее в обхождении, и очень жаль, что их безымянные могилы в этом сумбурном новом мире отыскать не так уж просто.

— Единственный недостаток этих звонких цветов в распущенных корсетах: после смерти и они себя возомнили леди! Смеяться смеются, а дальше целования ручек дело не заходит…

— Ты мертв, Афанасий Иваныч, — пропыхтел купец, копавшийся в своем посмертном доме и пересчитывавший золотые монеты в глиняном горшочке. — У тебя дело дальше уже и не зайдет.

Афанасий Иваныч скривился, как от зубной боли:

— Любишь ты давить на больную мозоль, Петр Николаевич. Ну, ничего. Однажды я решусь пройти преображение, и возрожусь молодым гусаром. Времена только стоит подождать благоприятные для новой жизни. Теперь у смертных творится какой-то бардак. Демократия, милок. Необразованное стадо без роду и племени управляет таким же стадом, пока великие умы сидят в своих коморках, иначе не назовешь. У меня козы при жизни жили лучше! Так вот, сидят в своих коморках, и боятся выйти на свет Божей.

— Ты б чертей поменьше слушал. Они тебе всякого наплетут.

— Женщина теперь, Петр Николаевич, распустилась еще пуще прежнего. Раньше женушка могла тебя за кудри только дома таскать, и если решалась тебя прибить, то делала все тихо и аккуратно, а теперь вон они совсем осатанели!

— Попрошу заметить, господа, — включился в разговор худенький призрак в поношенном шерстяном костюме, с жиденькими усиками и пенсне на носу. — Мужчина, приятный в обхождении, и чтящий правила этикета не только для виду, всегда приходился по вкусу дамам. При жизни я не слыл богачом и не носил титулов, мне приходилось выживать, используя свой интеллект и умение правильно представить себя в обществе. Мне часто доводилось вести беседы с моими подопечными, которым я преподавал французский. Так вот, мужланов знающие себе цену девицы не любили никогда, вас просто приходилось терпеть в наши унылые времена.

— Прекрасные времена! И не мужланы, а настоящие офицеры или уважаемые мужи, а не подъюбники.

— Утешайте себя сколь угодно, да только мужлан есть мужлан, носи он хоть мундир, хоть крестьянские валенки. Женщина тонко чувствующее создание. Прочитать парочку французких романов и рассказать ей, как Вы страстно махаете шашкой, отрубая головы врагам ради Империи, это дурной тон. Таких терпят, а не любят.

— Выносить этот треп нет сил моих, — взбунтовался Афанасий Иваныч, дергая себя за толстый ус. — Откуда тебе знать о предпочтениях женщин, дорогой мой Иола, если ты при жизни куда охотнее давал уроки молодым господам, нежели госпожам! И преподавал ты им совсем не те слова французской речи, какие можно употребить при светской беседе.

— Вот потому-то и знаю об их предпочтениях гораздо больше, — не согласился Иола, стойко выдерживая плохо скрытый укор. — Я умел расположить дам к себе, ведь, в каком-то смысле, понимал их чаяния. Мужланы в действительности отвратительны!..

Призрачный треп мог продолжаться долго, но выделенный Вольггертом дух не обладал достаточным запасом терпения, чтобы сходиться в споре с пассивно истеричным гувернером, затаившим зло на «мужланов». Скоро игрок заявил, что душа его распадется на частицы, если он продолжит впитывать в себя ереси мужеложца, ни бельмеса в юбках не понимающего, а псле оповестил собравшихся, что намеревается играть в кости до последнего медяка.

Тут купец ему напомнил, что все его медяки находились в заложниках у чертей вот уж лет как сто, и что в долг ему на этом кладбище не дадут даже жабы, ведь долги Афанасий Иванович, при жизни прогулявший наследство, возвращать не привык. Только вот, если со смертью ему в миру все сошло с рук, то среди покойников о его дурной манере не скоро забудут.

Афансий Иванович, явно не просто так сунувшийся к купцу, и осознавший, что тут ему не перепадет никакого фантомного богатства, разозлился и стал крыть на чем свет стоит аморальных торгашей, предпочитавших золото старой дружбе. Купец на его оскорбления не реагировал, пересчитывал свои монеты.

— Ладно, — сдался призрак. — Заложу десять лет удачи кого-нибудь из моего нынешнего потомства…

С этими словами он полетел прочь от склепов, и Вольггерт поспешил за ним.

Он бежал за духом довольно долго, но призраку преодоление материальных преград давалось не в пример легче, так что, в конце концов, оборотень отстал. Окончательно он потерял мундир военного из виду у полоски темного, густого леса, из глубины которого доносились жуткие звуки.

В лесу могилы были совсем старые, безымянные. Они прятались под узловатыми корнями деревьев и под высокими дикими травами, как грибы. Духи леса себя почти не являли, хотя изредка краем глаза служитель цеплял фигуры, плававшие в абсолютной темноте, от дерева к дереву.

Тропинка вела его в самую гущу, и по мере продвижения Вольггерт отчетливее слышал голоса. Сначала ему показалось, кого-то пытали, но позже он догадался, это призраки, упыри и черти играли в кости, излюбленное развлечение рогатых. Последние оставили без гроша в кармане и души бесконечное число смертных, и бессмертных. Играть с чертями в кости — себя не уважать, ведь считалось, именно они эту лиходейскую игру и изобрели.

— Прощу прощения, господа покойники, — игроки разом смолкли, отвлекаясь на незваного гостя.

— Кто обращается к нам, господа? Мы, кажется, перебрали эфира! — заметил один, в мундире, светящемся от дыр. Другие, бравые и усатые, подняли лошадиный гогот, будто их друг вправду сказал что-то смешное.

Превалирующим большинством игроков среди духов являлись военные старых эпох, молодые рекруты, старые толстые офицеры. По старой памяти их влекло к азарту, хоть больше ничего полезного выиграть они и не могли.

— А я знаю этого пса! Он увязался за мной от моего склепа, и преследовал до самой полосы леса! — пробасил вечный должник Афанасий Иванович.

— Прошу прощения, что прерываю вашу игру, — повторно извинился служитель Храма, пока духи не переключились на свои будничные беседы. Покойники могли вечность трепаться о пустом, в запасе у них для этого имелось достаточное количество времени. — Нуждаюсь в вашей помощи. Мне нужно найти часовню, вход во владения охранника кладбища.

— Хеллгредха? — удивился военный, одетый в форму более нового образца. Он не выглядел таким праздным гулякой, как прочие игравшие. В голове его не хватало куска, а на лице застыло угрюмое задумчивое выражение. Форма его не пестрила ремешками, отполированными пуговицами и алыми воротами с манжетами. Она была собрана из самой дешевой и практичной ткани серо-зеленого цвета. — Мой тебе совет, не ищи этого паразита. Он покойникам зубы так заговаривает, что у тех ум за разум заходит на пятьдесят лет раньше положенного.

— Лучше сыграй с нами в кости, — Вольггерт не заметил, как маленький бесенок оказался подле него. Он смотрел на него умилительными большими глазками, пряча свои мелкие острые зубки. — Это куда приятнее, чем общество этого ханжи и невежды. Мухлера!

Один из игроков, но не призрак, упырь, рассмеялся:

— Не слушай его. Бедняга никак не может простить нашему Хеллгу то, что тот единственный, кому удается обставить рогатых в этой бесчестной игре!

— Мы играем чин по чину! — возмутились бесы.

— Лгуны, проходимцы и черти, — поддержал упыря Афанасий Иванович. — Кости-то заколдованные. Мы же духи, мы такое видим замечательным образом. Нам просто больше нечем заняться! Не все же листочки на березках считать?

— И все же, господа… — перебил Вольггерт.

— Старая часовня находится за поляной с Языками Покойников, а перед той растет кусочек старого леса. Но осторожно, в лесу еще живут лешие. Они так давно не ели, что и не знаю, что могут сделать с таким упитанным… оборотнем! Ваня, проводи его. Подсказывает мне дыра в левом подреберье, что без нашей помощи это бедное создание пропадет.

Ваня, тот самый молодой солдат в потрепанной и выделявшейся своей убогостью на фоне прочих форме, согласился помочь, подчиняясь просьбе крупного мужчины с большим крючковатым носом. Он поднялся с места и указал на чащобу, где росли крепко дремавшие исполины-деревья.

Во тьме черт мог бы копыто свернуть. Если бы не мягкосердечность и не утраченная способность к эмпатии, Вольггерту пришлось бы туга. Наверняка, он бы снова отстал, но дело теперь разворачивалось в его пользу. Чащоба окончилась широкой аллей, вдоль которой вряд стояли исполины. Аллея замыкалась кругом вокруг поляны, посреди которой торчал осиновый кол, потемневший от старости.

— Аккуратней с ведьмой, живущей на этой полянке, — предупредил он, окидывая печальным взглядом холм, усеянный голубыми незабудками и Языками Покойника.

— Она так ужасна?..

— Так прекрасна, — вздохнул он, и растворился.

Оборотню нередко приходилось сталкиваться с большим количеством безумства, он работал в Храме, но это кладбище…

Покачав головой, он ступил на аллею, поглядывая по сторонам. Лешие считались относительно мирным народом хотя бы потому, что им было непросто догнать свою добычу, чтобы ее сожрать. Обыкновенно они поджидали, пока уставший с дороги путник уснет, прислонившись к ним спиной, и тогда распахивали свои пасти, но те времена, когда в корнях находили останки остались в далеком прошлом. В Этостороннем пространстве точно.

В былые времена в лесу путники старались не останавливаться на ночлег в лесу еще потому, что не прекращавшийся шепот, временами перераставший в возмущенный вой, не способствовал произведению сладких сновидений. Шепот и шум были языком деревьев, не способных найти между собой общий язык. Все они происходили от начала мира, были склонны к философии, но не сходились во взглядах, что порождало многовековые распри. Думали деревья основательно и долго, оттого споры их затягивались на десятилетия, а разрывы между высказанными мыслями потрясали воображение, но, справедливости ради стоит сказать, потрясали чисто номинально. Здоровый рассудком не стал бы ни за какие награды стараться узнать, что не поделили старики, на какой стадии выяснения отношений находились и что имели в виду, высказав то или иное суждение.

На счастье Вольггерта, исполины крепко спали, или окаменели от нехватки магии в корнях. Стояли, как мертвые, или погибли на самом деле. Кто мог знать? С деревьями решить этот вопрос не так же просто, как с живыми или относительно живыми существами.

В Этостороннем пространстве после того, как христианские руководители дружно рехнулись в одно славное Средневековье, истребив всю историю своего рода и обратив ее в пыль и извращение, почти не осталось ни магии, ни магических предметов, ни магических созданий. Первыми жертвами в несправедливой войне против природы страдали как раз деревья, не способные убежать. Их рубили топорами, а их кровь тайно собирали ведьмы и колдуны, многих из которых позже тоже пожгли на кострах.

Вольггерт помнил, к сожалению, те ужас и смертоубийства, что творились до установления непресекаемых границ. Он не знал, почему люди Этостороннего пространства пошли по столь жестокому пути. Смертные Пустошей по сей день хорошо ладили с природой, смертные в иных пространствах и вовсе считали себя с нежитью дальними родственниками, и пили за одним столом.

Языки Покойников, цветы, росшие на могилах ведьм и их жертв, убитых страшным злым образом, в Этостороннем пространстве воняли так же, как и в прочих, но были куда меньше. Напоминавшие синие разлагающиеся языки лепестки морщились от нехватки сил. Этосторонние Языки не издавали звуков, как их сородичи из более благоприятных мест; рядом с полянкой не слышался тихий детский плач, обыкновенно привлекавший жертв свирепых. И все же, они окружали осиновый кол и тянулись к нему бутонами.

Служитель собирался пройти меж деревьев и выйти к территории нового кладбища, за которой уже виднелась башенка часовни, но путь ему преградила девушка. Молоденькая ведьма выглядела прелестно, не считая гнилых черных зубов. Черные, как смола волосы и такие же глаза красиво выделялись на фоне белоснежной коже. Упитанное тело могло считаться образцом женственности, несмотря на избыточную телесность.

— Госпожа, — на всякий случай проявил вежливость оборотень.

Ведьма склонила голову набок и принялась расчесывать руками длинные, спутанные волосы. Она рассматривала оборотня, как диковинку.