94. Эванс (1/2)

Джеймс не засмеялся вчера.

Не сказал, что я дура набитая. Он так удивился, будто у меня на роже не написано, что я на него запала. Шмэри утверждает, что написано.

Даже назвал «Лили». Это прозвучало так непривычно, что я сдуру ляпнула, будто меня устраивает Эванс. Мне правда нравилась моя фамилия, в магическом мире она, наверное, считалась редкой, а в обычном встречалась на каждом шагу.

Кажется, Джеймс вздохнул с облегчением. Ему это сложно давалось. Вдали от Блэка и от замка он вообще по-другому себя вел, будто не нужно было раз за разом доказывать всем свою охуенность.

Я уже видела его такого — в ту ночь, когда на Хогвартс напали. Теперь я точно знала, что тот Джеймс существует. Что я его не выдумала.

Может, это казалось ему увлекательным приключением, но, учитывая, сколько всего он таскал во внутреннем кармане мантии, Джеймс к свалившемуся на нас дерьму готовился заранее. И намеревался расхлебывать его вместе с нами.

— …так, двадцать первое февраля — понятно, — в десятый раз повторил он, рассматривая записку Блэка и так, и эдак. — Солнце означает полдень — понятно… Скажи еще раз, что означает вот это… ф-ф… с-с… да как это читается?

— Если перевести буквально, это означает «поле на юге» или «южное поле». — Я машинально пригладила волосы на затылке Джеймса, но они все равно топорщились.

— В смысле, мы должны искать его в полях? Я убью Бродягу, — ворчливо, но беззлобно заявил он. Мне показалось, что такие прикосновения его успокаивают.

Джеймс признался, что с детства ненавидит все эти загадки, а Блэк их обожает.

— Давай еще подумаем. Он явно имел в виду какое-то конкретное поле. Я не так хорошо знаю Лондон. Нам бы подробную карту… или хотя бы Шмэри.

Она родилась в Ист-Энде и хорошо знала город, как и все дети, родителям которых насрать, чем они занимаются и где пропадают.

— Где они обычно продаются у магглов? — уточнил Джеймс, вставая со стола.

— В книжных магазинах должны быть.

— Скоро вернусь, — азартно предупредил он и выскочил за дверь. Я услышала хлопок, и стало тихо.

Грязнуля доедала кусок бутерброда, оставленный Джеймсом, и шуршала бумагой, в которую тот был завернут.

Я бы не придумала имя, более подходящее ей, чем Грязнуля. К приходу Джеймса вчера я применила все подходящие чары, чтобы привести ее в нормальный вид, но она все равно смахивала на шапку, упавшую в лужу.

Мы с Мэри шапки давным-давно не носили, потому что волосы после них выглядели прилизанными или, наоборот, торчали в разные стороны. Подумав про волосы, я машинально взяла со стола флакон шампуня, добытый Джеймсом.

Шампунь пришелся как нельзя кстати, я уже подумывала снова подстричься, если придется остаться тут надолго. Ну либо стянуть из магазина что-то получше мыла. Интересно, где Джеймс научился разбираться в этих штуках. Папа до сих пор недоумевает, в чем разница между шампунем и ополаскивателем, хотя у него три женщины в семье. Банки-то одинаковые почти.

Я взяла Грязнулю на руки и еще раз посмотрела на письмо, отправленное Блэком. Почерк у него был размашистый, будто он даже на пергаменте спешил занять значительное место.

Жаль, что Шмэри ни словечка не приписала. Я даже сдуру подумала, будто и Джеймс, и Блэк соврали, чтобы я не переживала, и она сейчас на самом деле в министерстве, на допросе или где похуже. Неужели Шмэри до сих пор обижается, что мы с Фебом целовались. Он же со всеми сосется, почему она злится именно на меня. Злилась бы на тех, кого он трахает. Это ведь более весомый повод, разве нет?

Я хочу, чтобы ты прекратила.

Ну вот, я прекратила. Мечты сбываются, бля.

Я так сжала шерстку Грязнули, что получила в отместку три глубокие царапины. Очнулась от боли и отпустила ее, прошептав какую-то ерунду: «Прости-прости, я злюсь на Шмэри, а досталось тебе».

Кое-как остановив кровь и наложив повязку, я вернулась к миске с осколками шоколадки и сунула кусок в рот. В последний раз я ела такой вот ломаный шоколад, когда мы с Фебом тренировали Патронуса.

Тетрадку, подаренную им, я не захватила. Кто же знал, что она может понадобиться мне в Хогсмиде. Я ведь пошла туда с Джеймсом, и потому чувствовала себя в полной безопасности.

Интересно, что там творится в школе. Рассказал ли Ремус Фабиану, что у нас с Мэри все нормально. Я бы на месте Феба хотела об этом знать.

Мы не виделись целую неделю, и я скучала по нему примерно так же, как по Шмэри, но… выходит, я все же могу с этим справиться. Помню, перед Рождеством мне казалось, что не смогу. В какие-то дни я вспоминала про него лишь вечером, когда чистила зубы или думала о Шмэри.

Феб ведь чистокровный, ему ничего не грозит. А уж с его навыками защиты он точно не пропадет, еще и пару человек запросто прикроет.

Можно было представить, что мы все просто разъехались на летние каникулы. Летом я часто вспоминала о Фабиане и о Мэри, но точно знала, что первого сентября встречу их на платформе. Если мы выберемся из этого дерьма, то обязательно еще увидимся. Это утешало.

Феб наверняка пытался писать в своей тетради, чтобы связаться со мной, он ведь велел всюду носить ее с собой, но вскоре понял, что пишет в пустоту. Разозлился, наверное, что я не послушала его. Или из-за того, что теперь не может целовать меня по вечерам. Фабиан старался не подавать вида, но я видела, как его раздражало, если нам не удавалось встретиться в Выручай-комнате. И на следующий день он всегда брал свое вдвойне.

Страшно представить, что будет, если я скажу Фебу, что больше не могу так. Наверняка он посчитает меня капризной девкой, которая дразнила его, просила подрочить, но так и не дала. А может, наоборот, ему это и требовалось. Не я, а то, что можно со мной делать, не переходя к сексу. Возможно именно для такого и нужны друзья-девочки.

Шмэри после того нашего разговора, пока мы шли из «Сладкого королевства» по тайному ходу, словно невзначай бросила, что некоторые парни так возбуждаются, чтобы потом экспериментировать с магией. Чем сильнее возбуждение, чем дольше оно сдерживается, тем лучше.

Я сначала подумала, она брешет, потому что злится. А потом вспомнила, какие чары Феб продемонстрировал на вечеринке Слагхорна. И у него в самом деле вставал всякий раз, когда мы сосались, чего уж тут душой кривить. Интересно, Шмэри-то откуда это взяла. Фабиан сам рассказал?

Пожалуй, я заранее искала себе оправдания.

Я уже не представляла, как смогу поцеловать кого-то, кроме Джеймса. Даже Феба, как бы плохо ему ни было без меня.

Какая же я дура, что не сдержалась тогда, накануне приема. Нужно было оставить все как есть, но мне было так неуютно, когда Фабиан прекратил подкатывать ко мне с поцелуями, что я чувствовала себя почти голой без них. А пойти к Джеймсу и попросить целовать меня постоянно, и быть рядом постоянно, и обнимать меня по ночам — постоянно — я тогда не решалась.

Сейчас я спала в футболке, которую он носил днем, и мне казалось, что я могу завернуться в его тепло и в его запах.

Джеймс обнимал меня во сне и внимательно слушал весь тот бред, что я несла перед сном про наши с Мэри дела. Наверное, ему все это казалось проступками уровня первокурсника.

Мне понравилось ему сосать. Тогда, в первый раз, было неловко, я почти не запомнила, а сейчас Шмэри могла бы мной гордиться. Я легко призналась в этом самой себе и я бы повторила. Все-таки не зря Туни утверждала, что я стану шлюхой в этой своей школе. Буду брать в рот и ноги раздвигать. Ну вот, я беру в рот и раздвигаю ноги, и меня никто не заставляет. Держу пари, она бы тоже так делала, предложи ей кто-нибудь.

Впервые Туни предрекла мне будущее давалки в тринадцать. Я приехала после второго курса, к ней приперся какой-то болван, которого она без его ведома зачислила в свои ухажеры, и все время пялился на меня, хотя я сидела на кухне, а они в гостиной. Чуть шею не свернул.

Петуния потом нажаловалась маме, что я отбиваю у нее парня и что в этой моей уродской школе все девки становятся шлюхами.

Наверное. Но не на третьем курсе же. Как этому сопротивляться, если в этой нашей школе учатся такие, как Джеймс, Феб, Блэк или Голдстейн.

Как этому сопротивляться, если все вокруг сосут. Волей-неволей начинаешь считать, что это в порядке вещей.

Джеймс за все время, пока мы живем тут, ни разу не лез ко мне в трусы. Хотя я точно чувствовала пару раз, как ему хочется.

Возможно парни представляют, что на время месячных там появляется открытая рана и заживает она, по крайней мере, недели две, а потом еще желательно неделю не трогать.

Хотя это никак не бьется с тем фактом, что чаще всего они в трусы все же забираются и никаких препятствий там не встречают.

Дверь хлопнула, Джеймс, весь в хлопьях мокрого снега, вынул из-за пазухи карту и с улыбкой продемонстрировал мне:

— Пойдет такая? — Он взглянул на мою пострадавшую руку и мигом стал серьезным: — Эванс, что случилось? Я же на десять минут отходил. Кто-то был здесь? Что…

— Сражалась с Грязнулей за остатки твоего бутерброда, — отшутилась я, но Джеймс все равно взял меня за запястье и внимательно осмотрел.

У него были холодные после улицы руки, кожа на ладонях огрубела в тех местах, где были мозоли. Не знаю, когда именно они появились, но точно до того, как мы трахались в раздевалке. Может, на пятом курсе, правда я не могла сказать точно; тогда мы ни разу не держались за руки.

Джеймс соорудил себе что-то типа турника и продолжал тренироваться, как в школе. Я понимала, почему. Тренер говорил, что даже пара недель безделья могут пустить коту под хвост все предыдущие результаты.

Мне все еще нравилось смотреть на это, как тогда, в первый раз. Только теперь не нужно было делать вид, что мне не интересно.

— Вроде бы все нормально, — заключил Джеймс, и не думая отпускать мою руку. — Ну и кто кого сделал?

— Как видишь, — я кивнула на Грязнулю, которая как раз покончила с едой и теперь шуршала бумагой просто так.

— Стыд и позор тебе, Эванс, — заржал он, нехотя разжал пальцы и расстелил карту на столе: — Так, давай искать какие-нибудь поля в южной части.

Поля, разумеется, были. Даже Хогвартс-экспресс мчался в Хогсмид через поля. Но никаких примечательных мы не нашли.

— Зато есть куча парков, — Джеймс, задумавшись, растрепал волосы, и я сдержала смешок.

Он делал так постоянно в прошлом году, и я поймала себя на мысли, что скучала по этому жесту. Может, я с ума схожу. Меня ведь это бесило тогда.

«Нет, Эванс, ты делала вид, что тебя это бесит», — занудно поправила воображаемая Шмэри.

Волосы у него стали чуть длиннее, но от этого удивительным образом выглядели чуть менее беспорядочно.

Джеймс заметил мой взгляд и насторожился:

— Ты чего?

— Нет, ничего, — я прикинулась, будто увлечена картой. Ну не рассказывать же ему все, что сейчас творилось в башке.

— Расскажи, — попросил он таким тоном, будто сомневался, что на самом деле хочет услышать это. — Ты ведь думала о чем-то. У меня нос грязный или что? — Джеймс на всякий случай потер его.

Я постаралась выбрать самое связное из того, что валялось в голове:

— Я ни разу не видела тебя с короткой стрижкой.

— А, это… — Он выглядел удивленным, но вроде бы расслабился. — У меня очень быстро отрастают волосы. Бесполезно стричься. Проклятие, может, какое-то. — Джеймс повертел в пальцах палочку и, помолчав, спросил: — Тебе не нравится?

— Нравится. — Я не стала ничего придумывать и просто сказала как есть. — Мне и раньше нравилось.

— Ты же говорила что-то вроде «хоть бы ты свалился с метлы, Поттер». — Джеймс закусил губу, но все равно засмеялся.

— Я такого не говорила.

— Но я точно помню, что там в одном предложении было «лохматый» и «метла». — Он почесал подбородок тыльной стороной ладони.

Джеймс не брился ни разу за все время, что мы провели здесь. Пару дней он был колючим, потом то ли я привыкла, то ли он еще больше оброс, и щетина стала мягче. Будто прошло уже много лет, и я целовалась со взрослым Джеймсом. Он правда смотрелся старше, когда хмурился или напряженно соображал.

На четвертом курсе Джеймс получил бладжером, сорвался с метлы и несколько дней провалялся в больничном крыле. Шмэри потом весь вечер орала, что это было серьезное нарушение правил загонщиком слизеринцев; оказывается удар должен насоситься с расстояния не менее десяти футов, иначе это все равно что избить соперника дубинкой.

На уроках все это время было как-то тихо. Пустовато. Не совсем пусто, но как-то непривычно, хотя Блэк и старался за двоих. Впрочем, к обеду первого дня он заскучал без Поттера и от нечего делать подкатил к Ринальди, а та чуть трусы не намочила от радости. Я в те дни схлопотала первую «У» по зельям, которую добрый Гораций поставил мне вместо заслуженной «О» исключительно потому, что сам на каждом собрании воспевал мои таланты. Ну не выглядеть же дураком перед студентами. А так списали на плохое самочувствие. Я правда была рассеянной как никогда.

Потом Джеймс поправился, вернулся злым из-за проигрыша, в первый же день попытался отыграться на Северусе — и мы ожидаемо посрались.

Так или иначе, как бы он ни взбесил меня в тот день, когда мы сдавали СОВ, я даже в мыслях не могла ему пожелать свалиться с метлы.

— Разве у тебя такая прическа не потому, что ты не расстаешься с метлой? — поддела я, когда он потянулся ко мне, чтобы обнять.

— Тебе говорили, что ты похожа на снитч, Эванс? — без улыбки спросил Джеймс, пропустив мимо ушей мои слова. — Нужно ловить раз за разом. — Я чувствовала его руки на пояснице и не понимала, к чему он клонит.

Разве для него это проблема? Он же обожает ловить снитч. Джеймс всю жизнь этим занимается. Да и не похожа я на снитч. Летаю ужасно. Глаза бы мои эту метлу не видели, хотя на уроках приходится.

— Ты таскаешь снитч в кармане, разве нет?

Нет уже нужды ловить.

— Я потерял его летом, — усмехнулся Джеймс, сглатывая. — В метро, кажется. Сириус вытащил меня в Кенсингтон, мы не стали аппарировать, когда вокруг тьма народа… Словом, я просто надеюсь, что нашедшие снитч магглы посчитали его каким-нибудь сувениром.

Значит, мы с Мэри правильно угадали, что эти двое ходят на занятия по аппарации ради смеха. Ну и чтобы не выделяться, наверное.

— Надо было вернуться, но я не запомнил название станции.