80. Эванс (2/2)
Настоящая Шмэри опешила от такой внезапной перемены интонации и, залпом допив остатки медовухи, смылась.
— Когда мы уже окажемся на этой сраной вечеринке вместе, а, Эванс? — первым делом спросил Джеймс, и мне показалось, что вокруг стало неестественно тихо. — Тебе стремно со мной ходить, что ли, я не понял? Типа это равносильно признанию, что мы вместе, а ты не хочешь это афишировать, или что?
— Не хочу ставить тебя в неловкое положение перед твоими друзьями, — я невольно покосилась на Шонненфилд, которая зорко наблюдала за нами, хотя делала вид, что увлечена разговором с Горацием.
Мне казалось, что за меня кто-то другой открывает рот и говорит какие-то свои слова — вместо моих. Наверное, так чувствуешь себя под Империусом.
Я не хотела продолжать сраться. Предположение Джеймса, что я стыжусь показываться с ним на людях, было таким абсурдным, что я брякнула очередную тупость.
Шмэри закатила бы глаза и назвала меня дурой.
А еще она бы сделала вывод, что я ревную.
Шонненфилд была омерзительно великолепна в этой своей мантии.
Я сунула свободную от бокала руку в карман, чтобы она не тянулась к Поттеру.
— Какое еще неловкое положение, — зашипел Джеймс. — Все и так видели, как мы сосемся, все и так знают, что мы с тобой трахаемся, что мы встречаемся, что я тебя… приглашал. Да любой из этих клоунов хотел бы пойти с тобой, — он мотанул головой в сторону Кута и Найджела, упрямо сжал зубы, а потом продолжил: — Я не могу перестать быть чистокровным, понимаешь? Я люблю своих родителей. Да, они нихрена не знают про магглов, но они нормальные. Они не исходят на дерьмо, когда в Косом переулке сталкиваются с ними. Не все взрослые волшебники такие, как родители Бродяги. Мне нет нужды подбирать слова, потому что мне нечего скрывать. Да, я не слежу за языком. Ну вот такой я. Мне даже Минерва это прощает, — Джеймс невесело усмехнулся. — Есть вещи, которые для меня очевидны, а для тебя нет. Но ты ведь тоже думала, что я знаю всех этих мертвых легендарных героев.
А ведь Джеймс прав. Я ржала над ним, но без задней мысли. Мне просто показалось невероятным, что кто-то может не знать Робина Гуда.
Он вполне мог обидеться.
Хотя в его случае незнание обычного мира является скорее забавной мелочью, а не признаком второсортности.
Джеймс замолк и стал ждать ответа.
В башке не было ни единой мыслишки, кроме той, что я хочу обратно в Хогсмид. С ним.
Я не успела ничего сказать вслух, потому что Гораций раздвинул толпу и провозгласил начало традиционного состязания талантов. Все заорали, к Поттеру решительно приблизилась Шонненфилд и спросила, будет ли он участвовать, «с его-то обширными талантами».
Я вспомнила, что именно в этом кабинете впервые увидела Патронуса Джеймса.
У Поттера Патронус не точь-в-точь как у меня. Он такого же вида, но другой. Его собственный. Феб сказал, что наши с ним Патронусы одинаковые, потому что он влюблен. Значит ли это, что Поттер ничего такого не чувствует?
А вдруг мой Патронус лань, потому что я запала на Поттера, и на самом деле он у меня другой.
С ума сойти можно. Наверное, об этом написаны сотни книг, а я ни одной из них не читала. Феб точно читал. И Поттер, скорее всего, тоже. Может, в этом и есть отличие чистокровных колдунов от нас — у них в крови тяга к областям магии, далеким от школьного курса. Да и времени на их изучение у них было больше на целых одиннадцать лет.
— Нет, я не собираюсь участвовать, — буркнул Джеймс и, взяв себя в руки, очаровательно улыбнулся. Похоже, вспомнил, что Шонненфилд — не просто девка, к которой он подкатывал в прошлом году, а представитель министерства.
Я засмотрелась на его улыбку, адресованную не мне, и опомнилась, только когда Дирк дернул меня за рукав:
— Я так полагаю, ты сейчас не в настроении танцевать.
Выражение его лица было излишне понимающим, и я прищурилась, без слов давая понять, куда он может засунуть свою проницательность.
Я велела себе прекратить пялиться на Поттера, схватила с ближайшего подноса бокал, махнула Дирку, и, обогнув слизеринцев с четвертого, мы добрались до Шмэри и Феба.
Они сидели за столиком, Шмэри что-то увлеченно шептала Фабиану на ухо, а он то жмурился, то улыбался углом рта, то прикусывал губу.
Наверное, они целовались, пока нас не было.
— …нет, боюсь, профессор имел в виду другое соревнование, — в голос засмеялся Феб, когда мы подошли. Видимо Шмэри предложила гостям Горация помериться письками.
— Ну и зря, ты бы точно выиграл, — заявила она.
— Неужели? — переспросил Фабиан с таким видом, будто не сомневался в собственной победе.
— Среди присутствующих у тебя точно нет конкурентов, — развеселилась Шмэри, пока Дирк левитировал стулья от соседнего стола, и мы усаживались. — Хотя погоди, один из них я не видела в годном состоянии… Слушай, Эванс, у кого больше, — она крутанулась на стуле и небрежно кивнула на Феба, развязно оскалившись, — у Прюитта или у Поттера?
Не сказать, чтобы я была готова к подобному вопросу. Я ожидала, что она еще не раз подъебнет меня по поводу выпускного, но сегодня Шмэри превзошла саму себя.
Дирк сделал вид, что закашлялся, Феб снисходительно поднял брови, будто речь шла вообще не о нем и не о его члене, а мне удалось прикинуться умственно отсталой и хладнокровно ответить:
— У меня недостаточно данных для сравнения.
Шмэри ухмыльнулась, как экзаменатор студенту, с грехом пополам сдавшему простенький СОВ, но продолжала проедать во мне дыру глазами.
Мне даже стало интересно, а если я сейчас возьму и признаюсь, чем мы с Фебом занимаемся по вечерам, и что он гостил у меня в Рождество, ей легче станет? Чего Шмэри так упорно добивается?
Я была благодарна Фабиану, когда он сгладил углы:
— Тебе нужна эта дребедень, которую Слагхорн будет разыгрывать? — как ни в чем не бывало спросил он у Шмэри.
Та уставилась на Феба, словно он заявил, что навсегда завязывает с сексом — наверняка расценила это как попытку сменить тему, — но решила не перегибать палку.
— Эту дребедень продать же можно, да? — она азартно цокнула языком. — Ну, в смысле оставить какую-нибудь ложечку на память о тебе, Прюитт, а остальное сбыть за кучу золота.
Фабиан шмыгнул носом, поставил опустевший стакан на стол и поднялся на ноги:
— Скоро вернусь.
Пока Карадок запускал живых длинноперых птиц — одна из них, кажется, насрала прямо в котел с медовухой, — Феб выбрался в первый ряд и, когда тот закончил, выступил вперед.
Гораций потер руки.
Курочки во главе со Стеббинс затаили дыхание.
Фабиан закатал рукава мантии и встал с краю танцевальной площадки.
Он несколько раз глубоко вздохнул и, не вынимая палочки, взмахнул руками, будто пытался оттолкнуть от себя тяжеленный невидимый шар. На лбу Феба заблестел пот, он закусил губу, уставившись в одну точку, я моргнула, кто-то ахнул — и по полу от его ног побежала широкая огненная дорожка. Фабиан чуть развернул ладони, и языки пламени споткнулись, присмирели и схлопнулись до крохотных искр.
Гораций не глядя отставил в сторону блюдо с запеченной куропаткой и подскочил с кресла, чтобы лучше видеть.
По его губам я прочла что-то типа «невероятно».
Феб сделал едва уловимое движение, рывком собрав пальцы в кулаки — и огонь исчез, не оставив на полу ни единого темного следа.
Никогда я не видела на лице Дирка такого неподдельного воодушевления.
Он хлопал вместе со всеми и одновременно говорил, склонившись к нам с Мэри и стараясь переорать толпу:
— Офигеть! Трансформировать стихии сложно, даже используя палочку. А тут… Для этого нужен неимоверный магический потенциал. Обычно волшебники достигают такого годам к тридцати. Правда к тридцати кое-что другое — не менее нужное для ментальной магии — сходит на нет, — загадочно усмехнулся Крессвелл.
— Что? — спросила Шмэри.
А я догадывалась, о чем речь. Феб сам мне об этом говорил, и не раз.
Возбуждение. Жажда. В Фабиане такого полно.
— Ну ты даешь, — хмыкнула Мэри, когда он притащил приз и положил перед ней. — Получается, тебе и палочка ни к чему?
— Я давно хотел попробовать, да все повода не было. Без палочки трудно, такие чары забирают кучу энергии. На меня будто великан наступил, если честно.
Феб правда выглядел выжатым как лимон.
— Тогда, может, в кроватку? — Шмэри многозначительно глянула на него и облизала губы. — Вы остаетесь? — обернулась к нам с Дирком.
— Да, — откликнулась я, быстренько соврала: — Гораций хотел потрепаться о моем последнем эссе, — и для убедительности закатила глаза.
— Я, стало быть, тоже остаюсь, — пожал плечами Крессвелл. — Но не заставляй меня участвовать в разговоре, — прогундосил он.
Я увязалась за Шмэри и Фебом, чтобы заскочить в туалет.
Возле уборной мы попрощались — Фабиан предлагал проводить меня обратно, но я уверила, что пять футов преодолею сама.
Быстро сделав свои дела, я заглянула в зеркало и убедилась, что выгляжу вполне сносно.
Наверное, стоило еще избавиться от галстука и расстегнуть пару верхних пуговиц. Все-таки Гораций мужчина, хоть и старый.
Я пристукнула ладонями по краям раковины, оттолкнулась от нее и уже хотела выйти, когда услышала голоса.
— …ты же знаешь, что магглам недолго осталось в магическом мире. И все, кто их поддерживает, тоже окажутся на обочине. Не вижу причин для подобных жертв. Нам с тобой повезло, Джеймс, мы под надежной защитой наших родословных…
Я машинально вжалась в стену и затаила дыхание.
Судя по всему, Поттер включил сраного джентльмена и решил проводить даму поссать.
— …так что я бы уже сейчас была поосторожнее с этой твоей… как там ее… — Шонненфилд пощелкала пальцами, будто не помнит мое имя, хотя я бы руку дала на отсечение, что она каждый вечер пишет его на кусках пергамента и сжигает в камине. — Это становится неоправданно опасным, дорогой. Ты ведь читаешь «Пророк»? Слышал про несчастный случай в Лестершире? Семейную пару нашли мертвыми в их доме, якобы заклятие неверно сработало, но на самом деле… Муж был грязнокровкой, приходили за ним — а заодно ликвидировали жену, урожденную Лавгуд. Она дура, конечно, была, но восемнадцать поколений чистокровных предков у нее не отнять.
Меня передернуло от этого слова «ликвидировали». В фильмах так говорили об опасных преступниках.
Я ожидала, что Джеймс велит ей замолчать, но он пропустил ругательство мимо ушей.
— При чем здесь я? — снисходительно спросил он.
— Я же тебе говорила. Хотя не должна была, но я за тебя волнуюсь, — пробормотала Шонненфилд. — Министерство собирается отслеживать, замечен ли кто из наших в тесной связи с магглорожденными. Думаешь, для чего я здесь? — Она помолчала и раздраженно добавила: — Смазливая мордашка твоей шлюшки того не стоит, поверь мне.
— Думаешь? — поддразнил Поттер. Я хорошо знала эту его интонацию. Сейчас он наверняка щурил глаза и улыбался. — А по-моему, очень даже стоящая мордашка.
В башке с грохотом сыпались мысли. В последнее время они часто так делали. Будто мы с ними все время переезжали.
Джеймс не одернул Шонненфилд, когда та назвала меня шлюшкой.
Нам — и Шмэри, и мне, и Дирку — вскоре придется несладко. Уже приходится.
А чистокровным, которые нас защищают, грозит наказание.
Эта каша мыслей была вязкой, невкусной, еще и собиралась мерзкими комками.
— …и что ты в ней нашел?
Я отчаянно пыталась растолочь комки и прослушала пару фраз.
— Ну, она красивая. А я нормальный мужчина. Или что, по-твоему, я должен трахать кого-то типа этой… помнишь, у вас на курсе училась…
— Эджком? — фыркнула Шонненфилд. — Она сейчас стала чуточку лучше, кстати. — Вероятно, Поттер скорчил одну из своих физиономий, потому что она засмеялась, но быстро заткнулась и тихо проговорила: — Я серьезно, Джеймс. Прекращай.
— Ты же мне расскажешь, когда запахнет жареным? — прошептал тот, и я представила, как он пальцем поддел застежку ее мантии. — Вот тогда и прекращу.
Шонненфилд глубоко вздохнула.
— Может, зайдешь со мной? — кокетливо предложила она. Я представила, как эти двое обнаружат меня здесь, и, попятившись, заперлась в кабинке.
— Это женский туалет, Лиз. А ты инспектор.
— Никогда не поверю, что Джеймса Поттера останавливает пара таких незначительных фактов.
— Не верь, — великодушно разрешил Поттер, и Шонненфилд отправилась справлять нужду в одиночку.
Я терпеливо выслушала, как она ссыт, дождалась, пока поправит макияж и свалит вместе с Поттером, после чего наконец вывалилась в коридор сама и вернулась на вечеринку.
Время подбиралось к одиннадцати, в башке до сих пор эхом отдавались слова Поттера «а по-моему, очень даже стоящая мордашка» — и я, запихав сомнения поглубже, подошла к Горацию.
— Моя дорогая девочка, могу ли я надеяться, что вы не скучаете на моем скромном празднестве?
Я уверила, что веселюсь до упада, набрала в грудь воздуха и выпалила:
— Профессор, я вам соврала.
Гораций выпучил и без того круглые глаза. Наверное, подумал, что я пьяная, и даже потянулся к моему бокалу, чтобы отнять.
Но я не отдала.
— Я так и не выяснила, почему ваша Амортенция не подействовала на уроке. В библиотечных книгах и правда нет ни слова об этом, — я не сдержала улыбку, глядя на его ошеломленное от такой наглости лицо. — Но вы правы в том, сэр, что я, подобно студентам вашего факультета, не остановлюсь, пока не узнаю.
Гораций забормотал что-то невнятное, я смотрела ему в глаза и улыбалась. Мне показалось, что он не может отвести взгляд.
Наверное, я все-таки немного опьянела, потому что решилась так откровенно заигрывать с преподавателем. Пусть и со слегка влюбленным в меня.
А может, меня толкали вперед злость и обида.
— Конечно, девочка моя, такой вызов…
— Какой вызов, сэр? Увлечь парня, который даже под действием приворотного зелья мною не интересуется? Думаете, я так развлекаюсь?
Я на секунду забыла, что разговариваю с учителем. Вспомнила, как Шонненфилд назвала меня шлюшкой, а Поттер ей не возразил.
— О чем вы, Лили? — шепотом вскричал Гораций и чуть не опрокинул на себя напиток. — Что вы такое говорите? Я говорил о том, чтобы узнать о любопытном эффекте, свидетелями которого мы все стали… В моем классе такое случалось крайне редко… в силу возраста студентов…
— Я как раз собираюсь узнать об этом любопытном эффекте, — я, не слушая его болтовню, присела на край стола и нарочито неспешно расправила юбку на коленях. — Может быть, вы сможете… посоветовать мне какие-нибудь пособия.
Но Слагхорн догадался, о чем я хочу попросить, еще до того, как я задала вопрос, и энергично потряс головой:
— Об этом никогда не напишут в обычных учебниках, моя дорогая, потому что таким знанием нельзя злоупотреблять. Как Феликс Фелицис, понимаете? Чайную ложку дважды в жизни — не более! Дамблдор велел убрать все пособия, где есть эта информация. Увы, девочка моя, но даже ради вас… Директор придет в неистовство, если узнает. Я не имею права рассказывать. Ведь это может нарушить естественный ход вещей… нет-нет, это может обернуться катастрофой… не просите меня, Лили.
Я сделала вид, что засмущалась, опустив на мгновение ресницы. Я знала, что сейчас он расскажет все, что угодно.
— Я никому не скажу, профессор, — тихим вкрадчивым шепотом заверила я, снова взглянув Горацию в глаза. — Просто… после того дня мне кажется, что со мной что-то не в порядке.
— Да Мерлин с вами, Лили, милая! С вами все в порядке, и произошедшее самое наглядное тому свидетельство.
— Так что же произошло? Пожалуйста, профессор, — я взяла его за мягкую руку. — Я никому не скажу. Обещаю.
Гораций нерешительно покосился на котел с медовухой, будто ждал помощи от него.
Но котел молчал и прикидывался вещью.
— Моя Амортенция, конечно, была приготовлена верно, — тихо начал профессор, и я чуть наклонилась вперед, чтобы слышать. И чтобы Гораций не опомнился. — А правильно сваренное зелье не подействует только в одном случае, Лили, — он сглотнул, будто собирался выругаться впервые в жизни. — Если человек, принявший его, уже по-настоящему влюблен в вас.
Мне померещилось, что стол подо мной покачнулся, и я вцепилась в него крепче.
Мысли снова с грохотом попадали на пол.
— …я не предполагал, что в столь юном возрасте уже можно испытывать такие глубокие, такие сложные чувства. Я уже стар, Лили. Я позабыл, что значит быть молодым. Мне кажется, что в шестнадцать вы еще сущие дети… Мальчишки… упрямые, безрассудные, отрицающие всех и вся.
— Но этого не может быть… — я не заметила, как сказала это вслух.
В моем понимании влюбленный человек должен вести себя примерно как Макмиллан со своей Виолеттой.
А не называть меня «стоящей мордашкой».
— И мистер Прюитт… — пробормотал Гораций, встревоженно покачав головой. — Что же вы делаете, девочка моя…
— Я не знаю, — честно ответила я, чувствуя, как горят щеки.
Это не я.
Я ничего не делала.
Даже наоборот. Я два года сопротивлялась.
Наверное, Джеймс сам себя ненавидит за то, что влюбился не в ту, в кого надо было.
А может, ему правда плевать, кто мои родители, и тогда я зря ему нагрубила.
Но если сказанное Шонненфилд — правда, ему вообще лучше держаться подальше от таких, как я.
Я не помнила, как вернулась в спальню — Шмэри не было, наверное, сосала где-нибудь у Феба, и этот факт меня нисколько не взволновал.
Я вынула из ящика потрепанную записку Джеймса и занесла над ней палочку. Сев так делал когда-то. Если аккуратно соскрести верхний слой чернил заклятием, можно проявить буквы, написанные чуть ранее и зачеркнутые.
Я так и сделала: прошептала нужную формулу, кажется, изобретенную самим Северусом, — и на пергаменте нехотя выступили бледно-серые слова:
«Я тебя люблю».
Джеймс написал это больше месяца назад.
Выходит, он понимает, что с ним происходит.
Но не хочет признавать, потому что… не знаю, почему. Стыдится или ему просто стремно от того, что он что-то чувствует, примерно как те, кого он задирал в коридорах. Такие парни, как Джеймс, думают, что все это сопли для девок.
Я чуяла, как кожа горит.
Пиздец.
Я запуталась.
Ходили слухи, что Слагхорн меня хвалит, потому что я ему нравлюсь.
Это неправда. Я люблю зелья, они мне нравятся, а я нравлюсь им. Я могу на них полагаться.
Словам можно не верить, но Амортенции не верить нельзя.