79. Поттер (1/2)
Ночью Джеймс почти не спал.
Хотелось вырвать собственный язык — за то, что временами не повинуется ему.
Из тревожного сна его доставал полный разочарования голос Эванс, не желавший покидать голову.
«Так может, найдешь себе такую, которая знает все эти ваши правила, и ее будешь трахать».
Может, Эванс ревнует к Лиз? Девки странные. Эванс наверняка запомнила, что Джеймс к Элизабет тоже подкатывал в прошлом году.
Эванс после финального матча — когда он буквально выцарапал для команды победу — скривилась сильнее обычного в ответ на приглашение Джеймса посидеть и отметить с ними.
Зато Шонненфилд звать не пришлось: она сама уселась между ним и Кутом, поблагодарила за зрелищную игру, «последнюю для нее в Хогвартсе», и недолго думая засосала.
В тот же вечер Джеймс ее и трахнул. Дважды. И оба раза сзади. Чтобы можно было вообразить, что он вставляет Эванс.
Бродяга посчитал бы это извращением.
«Я не хочу, чтобы ты заставлял его извиняться, ты ничем не лучше него!»
Джеймс был уверен, что смог забыть эти слова.
Он и забыл, но снова вспомнил.
Снейпа Эванс теперь вовсе не замечает, хотя раньше часто торчала рядом с ним.
Нюниус, помимо самого факта своего немытого существования, бесил еще и по той причине, что ему Эванс уделяла больше внимания, чем Джеймсу.
Он перевернулся на живот и беззвучно зарычал в подушку.
Джеймс уже жалел, что отдал хроноворот Эванс. Сейчас обернулся бы на час назад и не позволил себе ляпнуть лишнее.
Хотя нет, с самим собой нельзя же встречаться.
Да неважно. Придумал бы что-нибудь.
— Свали, Мак-Мак, — процедил Джеймс рано утром, преграждая им с Эванс путь к портрету.
— И тебе доброе утречко, Поттер, — хмыкнула Макдональд. И свалила. Бродяга, женись уже на ней.
Эванс рассматривала Джеймса, а он, чтобы не выглядеть идиотом, заговорил:
— Эванс, забудь, а? Я знаю, у вас, ну, у девчонок, это бывает. Я не так выразился, ты нафантазировала себе кучу всего, о чем я даже не думал, — он осторожно сжал ладонями ее плечи. — У тебя была целая ночь, чтобы вдоволь на меня пообижаться. Прекращай, а.
— Думаешь, за ночь я перестала быть грязнокровкой? — почти сочувственно улыбнулась она.
Ее слова хлестнули по морде мокрой тряпкой.
Во рту мигом пересохло — до самого горла.
— Я никогда тебя так не называл, — голос сел, и пришлось прокашляться.
— Я знаю, но ты помнишь об этом, — припечатала Эванс. — Слова не срываются с языка, если их нет где-то поблизости от него. В голове, например.
— Не выдумывай, Эванс. Ты же знаешь, что у меня ничего такого и в мыслях не было.
— А у вас это не в мыслях. У вас это гораздо глубже.
Джеймс понимал примерно, о чем Эванс толкует.
Когда ты первую — и пока большую — часть своей жизни общаешься исключительно с теми, кто читал сказки Барда Биддля, волей-неволей начинаешь думать, что их знают все дети без исключения. А потом приезжаешь в Хогвартс и понимаешь, что это не так. Что существуют твои ровесники, которые ни разу не слышали про зайчиху-шутиху.
А ты нихрена не знаешь про всяких Робинов Гудов.
Будто вы с ними выросли на разных континентах, в разных мирах. Или в разных веках.
Этот факт легко запомнить. Его даже легко принять. Но выкорчевать из себя детскую уверенность в том, что абсолютно все дети знают, кто такой пень-зубоскал, уже не так просто. Нужно следить за языком, а этого Джеймс не привык делать.