73-б. Поттер (2/2)

Джеймс никогда особо не любил «Сорви-Гоблинов». Излишне громкая, разрекламированная группа, которую, по словам матери, на радио протащил кто-то из родственников бэк-вокалиста.

Он вообще не любил тех, кто громче него.

Эванс с вежливым любопытством смотрела на парней с гитарами, но по ее лицу невозможно было понять, нравятся ей такие музыканты или нет.

— Тебе нужен их автограф? — на всякий случай уточнил Джеймс. Если она скажет, что нужен, придется пойти и добыть его.

— Сначала стоит послушать, как они играют, — резонно заметила Эванс. — Но вообще я не увлекаюсь собиранием и хранением кусков пергамента с чьей-то подписью. — Она на пару секунд задумалась, а потом, хмыкнув, загадочно добавила: — Ну, почти не увлекаюсь.

Джеймс тоже был уверен, что не страдает такой херней.

До тех пор, пока не получил месяц назад письмо от Эванс.

Вдруг она тоже сохранила его записку? И сейчас именно ее имела в виду.

Джеймс в который раз пожалел, что зачеркнул ту строчку.

Нужно было оставить.

Накарябать пером, как оказалось, проще, чем сказать вслух. Ведь написать-то он написал, а произнести до сих пор не может, хоть и крутятся эти слова на языке.

Там всего три слова, уговаривал себя Джеймс. Три сраных слова. Это ровно одна секунда. Раз он смог однажды удовлетворить Эванс своим языком, то применить его по прямому назначению уж точно сможет.

И он, и Эванс молчали какое-то время. Джеймс бездумно наблюдал, как Бродяга обрабатывает француженок, сразу пять штук. Все пять ржали над его, как пить дать, пошлыми шутками и ждали, пока он выберет, кого из них выебать первой.

«Сорви-Гоблины» заиграли что-то тоскливо-заунывное, под такое обычно топчутся на месте и облизывают партнершу.

То, что надо, в общем.

Он поднялся на ноги и потянул за собой Эванс. Но на танцевальный настил не повел.

Джеймс смотрел ей в глаза и не знал, как словами описать все, о чем думал.

Хотелось сказать что-то простое, но весомое и правдивое. Не второпях, как обычно, перед трахом или после него, а так, чтобы до Эванс дошло, что она для него значит. Лучше, наверное, те самые сраные слова.

В воздухе запахло так, как несет с улицы после дождя.

Поттер живо представил поверхность Большого озера, усеянную дырами от капель.

Только к озеру никогда не вел деревянный настил.

Настил был в другой жизни.

Там, где он без капли сомнения нырнул в пруд, из которого уже не выбрался.

Его тошнило от собственного бессилия. Надо было выпить что-то крепче медовухи.

На тренировках Джеймс, еще будучи четверокурсником, ставил на место даже самых наглых своих игроков, не взирая на то, что те были старше на три года. А сейчас девке признаться, что запал на нее, не мог.

Ну что за дерьмо.

До Эванс у него не было с этим проблем.

Джеймс всегда без запинки произносил всю эту девчачью херню типа «ты мне нравишься».

Наверное, все дело в том, что херню посерьезнее у него не было ни поводов, ни желания произносить — до Эванс.

Может, стоило порепетировать перед зеркалом, как делают неуверенные в себе неудачники.

Но Джеймс-то не неудачник.

Он обнимал ее, держал за руку, и нужно уже было прекращать тупить.

— Ты очень красивая, Эванс. Еще лучше, чем обычно. Ну, однозначно лучше, чем когда мы познакомились. Без сисек было не так круто. Они тебе идут. Хотя без них тоже вроде нормально было. Мне все нравилось. Нравится. — Джеймс подавил желание поморщиться от собственного косноязычия. И, будто это могло помочь удержаться на плаву, ухватил кончик длинной пряди ее волос. — Словом, я еще ни к кому не испытывал того, что испытываю к тебе. И хочу быть с тобой постоянно. И сосаться с тобой. Я и сейчас хочу. Я очень сильно хочу поцеловать тебя.

— Так поцелуй, — просто ответила она и едва заметно улыбнулась.

Джеймс наконец получил возможность прижать Эванс к себе и засосать.

У него почти получилось.

Да, он не произнес те сраные слова. Но ведь не зря люди придумали кучу других слов, похожих.

У нее были бесконечные ресницы сегодня. Наверное, как раз это у девок называется «макияж».

Хорошо, что обычно она его не делает, потому что это уже слишком.

Джеймс обеими руками обхватил ее лицо. Губы она тоже намазала какой-то гадостью. Гадость была не липкой и в целом не слишком противной — и на том спасибо.

Эванс легко скользнула ладонью по его шее и по затылку.

Он услышал щелчок затвора фотокамеры и негромкое «пуф» от вспышки.

— Отлично смотритесь, — с энтузиазмом воскликнул рыжий. Он был даже выше Джеймса, футов семь, не меньше, но вдвое тоньше. Везде пролезет. — Ну-ка, поглядите сюда, я сделаю еще пару кадров. Смелее! — типа подбодрил он и подмигнул ему: — Поцеловать же ты ее смог, а фото — это уже не так страшно.

Похоже, этот клоун посчитал Джеймса малолетним дрочилой, который впервые осмелился засосать приглянувшуюся девицу. Знал бы он, как жарко они с Эванс трахаются.

Он нагло ухмыльнулся, машинально запустил руку в волосы, чтобы те не казались прилизанными, и притянул ее к себе — так, чтобы сиськами Эванс прижалась к нему, а к камере оказалась в пол-оборота. Она послушно повернула голову, как велел рыжий, и посмотрела в объектив. Джеймс не сдержался и поймал ее пальцы, чтобы на фотографии было видно, как они держатся за руки.

— Офигенно! — пришел в восторг долговязый. Вроде бы его звали Руперт. — А теперь сделай не такое зверское лицо. Мисс, помогите мне, пусть он улыбнется.

— Улыбнись, Поттер, — как попугай строго повторила та.

— Старайся лучше, Эванс, — коварно проговорил Джеймс, но ему все же удалось сохранить каменное лицо.

— Мне нравится твоя улыбка, — прошептала Эванс и посмотрела прямо ему в глаза. Этот взгляд мог полноправно считаться младшим родственником Империуса.

Джеймс точно знал, что она им манипулирует.

Ну и пусть.

Он ведь исключительно из вредности не выполнил указание фотографа без уговоров. В детстве Джеймс точно так же отказывался сидеть смирно перед объективом камеры, пока его не подкупали каким-нибудь угощением.

Он вырос, потерял интерес к шоколадным котелкам, и теперь только Эванс могла заставить его делать то, что он делать вовсе не собирался.

— Попался, — она показала язык, когда Руперт свалил. Но Джеймс предпочел думать, что его улыбка ей действительно нравится.

Он едва не зарычал от досады, когда Крессвелл объявил, что им с Эванс пора идти, готовиться к выступлению.

А еще его бесило, как на нее все уставились.

Даже у этого старикана, главного в Дурмстранге, глаза заблестели.

Пусть убирается к себе на север и дрочит там на таких же протухших старух.

Джеймс разрывался между жаждой досмотреть танец Эванс до конца и желанием сию секунду забрать ее со сцены и никому больше не показывать.

Но даже когда все закончилось — Прюитт замолк, Крессвелл крутанул гитару, закинув на плечо, а Эванс поклонилась и через полчаса вернулась в зал снова одетая в свое платье — Гораций перехватил ее и расшаркался со словами:

— Вы же не откажете старику, девочка моя?

И Слагхорн туда же.

Джеймс после секундной борьбы с собой все же решил, что профессор ему не соперник.

Слишком старый и связан преподавательской этикой. Хотя в молодости наверняка был хоть куда, с его-то подвешенным языком и умением готовить Амортенцию.

Да и Эванс пошла с ним танцевать исключительно из уважения.

А еще — именно Гораций велел ему не валять дурака тогда, на вечеринке.

Значит, счел его достойным своей обожаемой Эванс.

Джеймс это помнил.