Глава 4. «Лебедь и Лира» (1/2)

Глава 4. «Лебедь и Лира»

</p>

«Человек привязан к внешнему, потому что ему не на что опереться внутри».</p>

Следующее ее пробуждение было уже под вечер. Сладко потянувшись Гермиона повернула голову и тут же вскрикнула от неожиданности. Не так она представляла собственный вечер.

Напротив ее кровати в кресле сидел Том Реддл и смотрел на нее не моргая, как манекен. Теплые блики от свечей освещали его лицо, серые глаза пылали добродушием и некой ленцой. Поза в кресле была расслабленной, будто он пытался показать Гермионе, а, может, это была его привычная поза, что чувствует себя в ее компании он просто прекрасно, чего нельзя было сказать о самой девушке.

Страх вернулся, будто не пропадал, спрятавшись в уголках души на время. Горло сразу запершило, а в груди до сих пор ощущалось наглое прикосновение к ее живому сердцу. Психосоматика, — попыталась дать объяснение Гермиона данному ощущению, но она знала, что темная магия, тем более такая сложная, оставляет на теле следы.

Чужеродная грязь остаточной темной магии будто с удовольствием расположилась в ней, как пленка нефти на чистой воде; покрыла собой, как кокон, заползая в ее кровеносные сосуды и пустив там свои ядовитые когти в прямом смысле. Маленький кусочек магии Темного Лорда жил в ней, поедая изнутри ее спокойствие и силы, как пресловутая Naegleria fowler<span class="footnote" id="fn_30738915_0"></span> поедает здоровые клетки мозга. Она читала, что тела́́́́́ нужно обязательно очищать зельями после таких заклятий, потому что если нет — ее магию медленно сожрут; ведь такие темные проклятия создавались для умерщвления и влияли всегда негативно на состояние волшебника, подвергнувшегося такой пытке.

Гермиона всегда была бесстрашной, готовой броситься в бой в любое время суток; храбрости и упрямства у нее было не отнять, но… Сейчас же она боялась его, как маленькая девочка боится ужасного Носферату, случайно в детстве переключив канал телевизора с детской передачи на этот фильм, как Рон с арахнофобией боится пауков, как человек может бояться своего боггарта, в принципе.

Том Реддл напоминал смерть, блистая, как одинокая падающая звезда в черном небе. Если бы Гермиону спросили, как выглядит жнец, пожирающий души, в обличье человека — девушка, не раздумывая, указала на Реддла. Это проскальзывало в его чертах: что-то темное, страшное, потустороннее, ведь его душу — буквально — снова запихнули в созданное ритуалом тело. Он был красив, как Бог, как нечто неподдающееся описанию, но веяло от него почему-то мертвечиной и затхлостью подвалов. Гермиона была уверена, стоит ей наклониться и сделать вдох напротив его бледной шеи, она задохнётся от аромата железа и опаленной плоти тех людей, бедных маглов, благодаря которым он теперь сидел перед ней. Люди, чью плоть и кровь он нагло украл для своего нового тела. Его молчаливость заставляла ее нервничать сильнее.

Ей так хотелось закутаться в одеяло и тихонько разрыдаться, утопая в жалости к самой себе. Утонуть в персональной топи из слез и всхлипываний. Гарри… Рон… и даже… всё кончено. И вовсе она не умная, — она самая настоящая тупица, раз сотворила такую глупость, выпустив самый страшный грех из шкатулки Пандоры. Девушка прикусила язык, чтобы не расплакаться при нем, ей было плохо, ужасно больно, будто в ее душе что-то грызется, пытаясь вырваться наружу, но она сдавила ногтями мягкость ладони, чтобы немного отвлечься.

Из-за него, нет, из-за Гермионы, они проиграли. Лучше бы она никогда не находила те книги и не читала их, чтобы умный крестраж смог узнать методы для возвращения. Но кто же знал?..

— Что ты… вы тут делаете? — зашипела девушка, решив обращаться более уважительно, хотя он достоин этого не был, и тут же замерла. — Как вы посмели вырубить меня моей же палочкой? Вы… вы можете уйти? Я хочу побыть одна.

— Ты такая спокойная, когда спишь, — он перебил ее, откидывая кудри с лица. — А когда просыпаешься, то сразу бросаешься в бой. Все гриффиндорцы такие чудны́́́́́е? — он усмехнулся, когда она приоткрыла рот от возмущения и нахмурила брови, борясь со страхом, но продолжала молчать. — Зови меня Том, и я здесь, чтобы с тобой поговорить. Знаешь, я так долго ни с кем не общался, а потом появилась ты, — он улыбнулся, — наша встреча была судьбоносной. Ты так не думаешь, милая? Мне нравится с тобой беседовать.

— Эмм, — Гермиона растерялась. — Реддл, объяснись. Есть же иные причины, почему ты здесь, помимо праздных разговоров?

Она знала, что Реддлу собеседник был абсолютно не нужен. Этот нарцисс мог, казалось, всю жизнь провести с самим собой и ему не станет скучно.

— Называй меня Том, — он надавил, брови сошлись на переносице, — и знаешь, — задумчиво посмотрел на нее, — девушки в мое время так вызывающе себя не вели.

Ее бросило в пот, внутренние органы сдавило в тиски спазмом: что-то очень темное и опасное блеснуло в его взгляде, заставив мурашки пробежать по оголенной коже. Гермионе не хватало воздуха. Страх перевесил чашу ее внутренней реальности. Она — натурально — почувствовала эфемерное острое лезвие под ребрами, — так он на нее смотрел, словно хотел разрезать ее тело на кровавые полосы и сожрать на ужин под соусом Бешамель под крики и смех своих Пожирателей. Какой страх за Гарри и Рона? Она думала, что умрет от испуга прямо сейчас, в эту же секунду, но рот действовал в раздрае с ее страхом.

— Я думаю, — «Сумасшедшая, тупая идиотка, замолчи!», — что в твое время также некрасиво было сидеть около кровати спящей девушки, — процедила она, чувствуя, как по спине скатился пот, — Том, — и нагло прищурилась.

«Я покойница. Я умру».

— Но сейчас уже другое время, — он фальшиво улыбнулся, будто не было сейчас этой вспышки тьмы, и опустил взгляд. Отпустило. — Видишь, как нам повезло, Гермиона.

Она не могла понять его: то он выглядел, как обаятельный мальчишка, чуть старше нее, которому хотелось доверять, и в миг превращался в темное существо, на которое было страшно смотреть. Такая разница пугала, благоговение и страх — два столпа на котором он держал в узде своих юных Пожирателей в ранние годы становления. Вот какая сила молодого Темного Лорда? На что он вообще способен?

Но самое главное: она не могла понять собственных эмоций, все ее существо и язык тела будто подстраивались под него, как жидкость под сосуд. Это природный магнетизм или какие-то чары очарования? Страх перед более сильным? Так чувствуют себя животные?

Гермиона никогда не ощущала такого пароксизма; раболепие всегда являлось для нее слабостью, и она презирала Пожирателей за их абсолютную преданность этому мерзкому, жалкому уроду, которого не любили ни в детстве, ни в юности, который крушил чужие судьбы, потому что у самого ничего за спиной не было. «Лживая падаль, — подумала она, — таких нужно оградить от общества».

Его лицо поменялось, будто он понял, о чем Грейнджер думала, и превратилось в маску без эмоций.

Значит, кольнула в цель. Неужели маленького Тома обижали в детском доме? Неужели раздутое эго не смогло вынести того, что он на фоне других слизеринцев значился лишь маленьким сироткой? Неужели его вранье кто-то раскусил? Этот его напускной шарм, который должен был притупить ее восприятие и заставить улыбаться в ответ, как работало с остальными, — в топку. Лучше бы его придушили сразу, как только разрезали пуповину, соединяющую его с Меропой, и отдали на съедение псам — мир получил бы гораздо больше пользы. Будь у Гермионы возможность, она, не раздумывая, пожертвовала собой для мирского блага, но вернулась назад во времени только ради того, чтобы умертвить собственными руками младенца-Реддла.

Лицо его превратилось в пустые глазницы на белом фоне.

Больно, да, больно? Откуда ты знаешь, что такое боль?!

Сдохни.

Ненавижу тебя.

Ненавижу тебя!

Ненавижу!

Она моргнула и будто ощутила легкое прикосновение к голове, ярость прошла, будто ее и не было, осталось лишь расслабление. Гермиона только сейчас обратила внимание на его занятые пальцы, аккуратно переворачивающие страницу знакомой стопки пергамента. Реддл все это время сидел в кресле и читал ее работу, ту самую, которую она начала еще на шестом курсе и дописала на коленках в бегах. Интересно, давно он тут сидел? Ей казалось, что он даже не уходил.

— Твои мысли абсолютно меня не волнуют, — процедил Реддл, но она знала — попала в цель.

— Эмм, хорошо, Том, — она решила не злить его еще больше. — Где ты это достал? — она кивнула на рукопись на его коленях, решив сменить тему, — видимо, лимит его развернутых ответов был использован ею в первое пробуждение, хотя он сам сказал, что ему нравится с ней общаться; интересно — почему?

— Из твоей сумочки, Гермиона. Ешь.

Тут же перед ней появился поднос с едой и соком. В животе у нее предательски заурчало, девушка так давно не ела нормальную еду, что слюна сразу затопила рот. Голод крутился в теле ее постоянным спутником. От нервов она не хотела и перестала нормально есть еще на Гриммо, и по ночам ее желудок скручивался в трубочку и посылал разряды боли по всему телу. От магловских обезболивающих было еще невыносимее: они разъедали внутренние стенки желудка и становилось только хуже, а волшебные зелья имели лишь кратковременный эффект.

Она не понимала, как в такой нервирующей обстановке, когда их жизнь на волоске, можно набивать рот едой, как делал Рон, когда Кикимер приносил им блюда на обед. В палатке они не могли нормально готовить, и ели, что придется, а называться поваром Гермиона не желала, — готовка была явно не ее стихией.

Итак, судя по ее запястьям и косточкам на бедрах, она поняла, что потеряла в весе не один фунт, и сейчас весы покажут явно цифру далекую от ста десяти<span class="footnote" id="fn_30738915_1"></span>, которая у нее была в конце шестого курса.

Она неловко взяла в руки непривычные столовые приборы, — в палатке они ели руками — но ее пальцы так дрожали от внимательного, пробирающего взгляда Реддла, что она никак не могла сосредоточиться на еде. Столовое серебро выскальзывало из рук с непривычки.

— Ты можешь уйти? — решилась Гермиона со звоном уронив вилку с ножом на тарелку; это просто невыносимо, весь его вид нервировал не хуже дементора.

— Нет, — просто ответил Реддл и улыбнулся, — Гермиона закипела.

Ее нервы были на пределе. Казалось, что еще чуть-чуть и она бросится на него, дабы стереть эту мерзкую улыбку с его лица. Отвратительно красивого лица, которое хотелось расцарапать ногтями в кровь, вывалить на него всю боль, задушить его слезами, убить его своим отчаянием и кричать на ухо, какое он зло с элегантной улыбкой.

Гермиона держалась на волоске от нервного срыва, и этот ублюдок только сильнее распалял ее своими сухими ответами, странными взглядами и своим присутствием.

— Тогда я не буду есть! — Она в непослушании сложила руки на груди и уставилась в стену напротив кровати, вот только взгляд ее выдавал: яростный, ненавидящий его. — Говори, что хотел, и уходи. Я поем позже.

— Гермиона, что случилось? — спросил он и сделал к ней маленький шаг.

Реддл улыбнулся и склонил голову в бок так, что пара кудрей упала ему на лицо.

— Я хочу, чтобы ты вышел из комнаты и оставил меня в покое, — она сжала кулаки и говорила медленно, лишь бы не закричать в истерике на него и кинуть чем-нибудь в лицо; она никогда не чувствовала такого коктейля из ярости, страха и обиды.

— Тебе не нравится моя компания? — он тяжело вздохнул, будто бы его расстроили ее слова, но лукавая улыбка, которую Гермиона видела краем глаза, все портила, — девушка знала, что он наслаждался ее негативными эмоциями, как энергетический вампир.

Грейнджер промолчала и упрямо смотрела в стену, решив, что лучшая стратегия — игнорирование.

— Ты будешь есть, Гермиона, — он аккуратно положил рукопись на подлокотник кресла и поднялся. — Я не люблю повторять дважды.

Подойдя ближе, он сел на край кровати и посмотрел ей в глаза, — она видела, как он уставился на нее, но она упрямо рассматривала узор обоев на стене. Ее плечи дрожали от его присутствия. А пах он дикими розами и чем-то терпким.

Не мертвечиной, ни кровью и по́́́́́́том, и даже не костром. Он пах так вкусно, что она жадно повела носом, как ищейка.

Он пропах дымом, будто от шоколадных сигар, — поняла девушка. Как-то отцу на работе подарили такое. Это же смешно, подарить стоматологу, который не курил — сигару. И отец ее раскурил после уговоров коллег однажды вечером, кашляя так, будто выплюнет легкие на ковер; Гермиона, правда, переживала за отца, но сладкий запах дыма и шоколада почему-то вонзился в ее ноздри навсегда. Такой вкусный аромат не подходил такому чудовищу.

— Давай, я зна́́́́́́ю, что ты это любишь, — он окинул взглядом широкую тарелку с ароматным ужином. — Разве родители не говорили тебе, что необходимо питаться, чтобы выжить? Мне нужно, чтобы ты была здоровой.

На тарелке действительно лежали кусочки ее любимой утки с яблоками и картофельное пюре с овощным салатом и апельсиновым соком.

— Залез мне в мысли? Отличная работа, Реддл, — она нахмурилась, стараясь не дергаться, его близость очень пугала, как и ее любимая, такая родная палочка в его грязных руках. — Почему я нужна тебе здоровой?

Губы дрогнули в ухмылке, он направил палочку на нее и тихо прошептал: