~14~ (2/2)
— Понимаешь, я вроде вижу, что ему нравлюсь во всех смыслах этого слова. То есть, он тянется ко мне и его очевидно влечёт ко мне. Иногда мы выглядим и ведём себя, как влюблённые, хоть он это так сильно отрицает. Был между нами момент, когда мы даже практически поцеловались, но я отступил, ведь он был пьян.
— А ты, оказывается, джентльмен, — усмехается Клэй.
— Не хочу, чтобы он ненавидел себя за это, — говорит Пак и тяжело вздыхает. — Он на стадии принятия. Здесь важно его осознание, а не моё давление, ты и сам это хорошо знаешь. И я оказался прав, на следующий же день он сожалел и сделал шаг назад. Он боится.
— И он не признает, что ты ему нравишься? Совсем?
— Да.
— Прямо убеждённый гетеросексуал? — спрашивает Грейсон с недоверием.
— Он в этом уверен, — отвечает адвокат, пожимая плечами.
— А ты нет, — говорит он с улыбкой, улавливая его насмешливый тон.
— А я очень нет, — хитро улыбается Чимин. — Хоть он и строил отношения с девушками, все они быстро заканчивались из-за того, что он не мог к ним испытать чего-то большего. Мы говорили об этом много лет назад. И знаешь, может, я наивный придурок, но думаю, причина была в том, что ему нравился я уже тогда. Он мне говорит чёткое нет, но я знаю, что он чувствует ко мне сильную симпатию. Точнее… не знаю, намного больше, чем просто симпатию. Мне кажется, что это давно с ним началось, но он вырос в гомофобной семье и боится признаться. Я же не могу быть настолько слепым, он такой очевидный. Раньше подобного с ним не было так откровенно.
— Да-а, — протягивает тренер и задумчиво хмурится. — Интересная ситуация складывается. Так ты поэтому здесь? Решил напиться из-за неразделённой любви?
— Это одна из причин. Я не понимаю, как мне действовать дальше с ним. Как его подтолкнуть открыться мне, но при этом не ухудшить отношения? — спрашивает он, даже не надеясь получить ответ, а затем разочарованно вздыхает. — Я не знаю.
Пак пожимает плечами, как будто давая себе ответ на свой вопрос, а затем замолкает и вновь обдумывает всё это. Он действительно не понимает, как лучше поступить и при этом не разрушить то, что они уже с большим трудом возродили. Чонгук уже на грани того, чтобы выкрикнуть ему это всё в лицо, но когда уже Чимин абсолютно уверен в том, что это произойдёт, парень резко делает шаг назад. Ему так сильно страшно. Он понимает его эмоции, но и его собственные чувства почему-то немыслимо требуют отдачи именно сейчас, когда знают, что они ответны. Парень ведь в глубине души знает это всё и ему не нужно никаких громких подтверждений, лишь короткое и маленькое «да», когда между ними в очередной раз просыпается бешеная химия.
— Какое одно из самых сильных чувств способен испытывать человек? — спрашивает Грейсон спустя пару минут, серьёзно глядя на него. — Давай пофилософствуем.
— Не знаю, — чуть ведёт плечом Пак и задумывается. — Ярость? Ненависть? Боль?
— Ревность, — заключает парень.
— И к чему ты клонишь?
— Заставь его ревновать.
— Это какой-то детский сад, мы же не школьники. Какой толк в этом? Мы даже не пара.
— А что, ревновать можно только того, кто твоя пара? Ревность бывает разная, между прочим. Ещё скажи мне, что ты этого не чувствовал к нему ни разу за это время, что безответно любишь.
— Ладно, допустим. И что ты хочешь этим сказать?
— Ревность — одно из самых ярких и разрушительных чувств, так? — спрашивает Клэй, вопросительно выгибая бровь, и затем кивает. — Так. Это фактически обида, страх, злость, зависть, жалость к себе и разочарование, смешанные вместе, как ядерный коктейль со всеми видами крепкого алкоголя. Все мы знаем, что это очень очевидное яркое желание обладать человеком, с которым у нас есть эмоциональная или физическая связь. Разве не это нужно тебе? Пробудить его желание обладать тобой. Сейчас он знает, что у тебя никого нет, так?
— Да, — соглашается адвокат, начиная понимать ход его мыслей.
— А давно?
— Да я всегда был один. Я даже не думаю, что он знает про мои тиндерские свидания.
— Вот потому он и уверен, что это не изменится. Тебе же двадцать восемь? А ты одинок, и он знает причину этого. Этот парень в курсе, что ты любишь его столько лет? — спрашивает Грейсон.
— Да, я признался, — кивает Пак.
— Именно, — говорит он, поднимая указательный палец, словно ему пришла гениальная идея в голову. — И думает он, что это вряд ли уже изменится. У тебя были вообще когда-то за это время серьёзные отношения?
— Нет, — задумчиво шепчет Чимин. — А какой смысл? Это же чистый самообман.
— Бинго! — восклицает тренер, разводя руками, а затем мягко толкает его кулаком в плечо. — Он тупит, потому что уверен, что ты всегда будешь принадлежать только ему, раз подарил ему своё сердце, понимаешь к чему я это говорю? Заставь его думать иначе. Ревность для него послужит сигналом, что нарушены определённые привычные границы. В ваших отношениях они наверняка тоже есть в каком-то смысле, и он поймёт, что происходит что-то не то. То, чего никогда не было прежде.
— Убедить его, что я могу быть с кем-то другим, а не вечно ждать чуда и его прозрения? — неуверенно уточняет Пак, хмурясь и прищуриваясь.
— Точно, всё гениальное всегда просто. Или хотя бы покажи ему, что ты можешь нравиться кому-то настолько, что этот кто-то уведёт тебя рано или поздно из его рук. Почему он решил, что ты всегда будешь сохнуть по нему?
— Потому что я действительно сохну по нему.
— Ему необязательно это знать. Пусть понервничает.
— И это что, сработает? — с явным подозрением в голосе спрашивает адвокат.
— Может быть, а может и нет, — отвечает Грейсон, пожимая плечами. — Но у тебя же всё равно не так много вариантов, как дать ему пинок под зад в этом смысле и сдвинуть с места. Возможно, это тупой совет. Я далеко не специалист в отношениях, но какой-то опыт имею. С ревностью всегда всё предельно ясно. Мне кажется, это лучший способ понять, боятся ли тебя потерять. Тут всё просто, если не заревнует — значит, ты ошибаешься.
— И значит, никак чувств на самом деле нет, — шепчет Пак, понимая суть всей этой авантюры. — Вполне логично. Но ещё он просто может быть тем типом людей, которые не ревнуют. У всех разные темпераменты.
— Точно, но ты же его хорошо знаешь, — говорит Клэй и улыбается. — Стоит проверить?
— Возможно. К ревности он склонен.
— Ну вот и классно. Только ты не перегни с этим. Это может сработать и в другую сторону, что тебе совсем не нужно, — поясняет парень, хлопая его по спине ладонью. — Сделай всё легко. Лишь немного дай понять, что ты не будешь ждать его вечно. Пусть понимает, что ты нравишься другим, и что у тебя есть возможность уйти от этих чувств.
— Но…
— Даже если её нет, пусть думает иначе, — перебивает его Клэй, взмахивая рукой. — Пусть его чувство собственности немного понервничает. В идеале — кнут и пряник. Сделай для него что-то… яркое и очень приятное, но не слишком романтичное, раз это не позволяет характер ваших отношений. Ты должен ему каким-то образом ещё раз напомнить о том, что он может потерять, а затем поиграй на ревности, но очень осторожно.
— Не слишком ли это всё жестоко? — хмыкает адвокат, глядя на него и хитро улыбается.
— А любить его безответно одиннадцать чёртовых лет, а сейчас ждать от него признания не жестоко?! — спрашивает Грейсон, выгибая брови в изумлении. — Да какого хрена?! Пусть немного побесится. Хоть какие-то эмоции вызовешь, уже будет хорошо.
Чимин глубоко задумывается об этом и удовлетворённо хмыкает. Может, он прав? Возможно, этот толчок позволит Чонгуку посмотреть на него немного другими глазами? Клэй прав, ведь квотербек всегда знал, что он принадлежит лишь ему. В школе Пак был его лучшим другом, и сколько бы людей не было рядом, Чон был совершенно уверен, что для него он дороже всех. Он легко способен был отказаться от всего, но не от дружбы с ним. А сейчас, когда они выросли, ему хорошо известно, что у него не было никаких отношений, а это сигнал о том, что парень к ним всё ещё не готов из-за того, что у него по-прежнему есть сильные чувства. Он ведь не идиот и хорошо может сложить одно с другим.
Вероятно, это всё будет очень глупо, но другого варианта пробудить Чонгука к действиям у адвоката пока не было. Ревность неразрывно связана с чувством собственности и принадлежности. Если эта затея выгорит, то желание выкрикнуть «это моё», у парня появится просто молниеносно и он не сможет себя сдержать. Естественное следствие такого дикого чувства будет активировано. Он захочет оберегать, охранять и защищать то, что принадлежит ему. А, стало быть, нужно попробовать? Чем чёрт не шутит? В любом случае тренер прав, если это не вызовет никаких эмоций, то Пак ничего не потеряет, а лишь осознает, что слишком много напридумывал себе за это время. Вообще-то, откровенно говоря, ревность является нормальной частью здоровой привязанности и здоровой любви, поэтому и бояться этого точно не стоит. Только если она проявляется в адекватном количестве и там, где действительно нужна. <span class="footnote" id="fn_29152116_5"></span>
— То есть, выходит, у тебя никогда не было отношений? — удивляется Грейсон.
— Никогда, — кивает Пак и коротко вздыхает с усмешкой. — Я пытался найти кого-то, ходил на тупые свидания, но это сложно. Постоянно сравнивал всех парней и девушек с ним, и понимал, что такие эмоции мне никто не дарит. Быть влюблённым безответно — то ещё дерьмо.
— Но у тебя есть дочь. Значит, какие-то попытки всё-таки были успешными?
— Как раз это и было проявлением моей неадекватной ревности. Тогда я поддался алкоголю, злости и этому чувству, глядя на то, как он проводит время со своей бывшей девушкой. Не люблю это говорить, но Мэй не была запланированным ребёнком, это результат неосторожного секса по пьяни. Её мать… чёртова тварь, она сбежала и оставила мне её, когда мне стукнуло всего лишь восемнадцать, — объясняет он и подпирает лоб ладонью.
— Оу, кажется, я случайно попал в ещё одну больную точку, из-за которой ты здесь? — неловко спрашивает тренер, виновато морщась. — Прости.
— Нет, наверное, мне нужно было поговорить и об этом. Всё верно. Сегодня просто точно не мой день, — болезненно смеётся Чимин и опускает грустный взгляд на стакан в своей руке. — Чёрт знает что в личной жизни происходит, появилась мать Мэй, которая хочет её забрать, и я сильно поругался с дочерью. Впервые за всю её жизнь она смотрела на меня так… словно я её враг. Это, оказывается, больно. Я не ожидал, что меня это ранит.
— Что случилось между вами?
— Всё непросто уже не первый день. Она злится на меня, потому что я провожу время с… эм…
— Тем парнем? — уточняет Клэй.
— Да, — согласно кивает Пак и обречённо вздыхает. — Вроде бы ничего такого, но ей это не нравится. Я понимаю, как это выглядит для неё, и, наверное, она чувствует себя одинокой. Конечно, я бы мог перечеркнуть всё и вернуть положение вещей на круги своя, но неправильно потакать ей в таких вопросах. Это же манипуляция. Она ведь должна понимать, что папа тоже заслуживает своего человеческого счастья, разве нет? Разве я не прав? Я не уверен, что веду себя правильно сейчас, и мне так стыдно.
— Постой, стыдно за то, что ты хочешь быть счастливым? — удивляется Грейсон.
— Выходит, что так, — шёпотом отвечает адвокат и делает несколько больших глотков алкоголя. — Сложно это всё. Мы никогда не были с ней в такой ситуации, поэтому когда я вижу её обиду мне становится стыдно за себя. Как будто я всегда причина этой боли. Как будто то, что я делаю, совершенно неправильно. Я не хочу потерять доверие между нами и не хочу, чтобы она считала, что есть что-то важнее неё. Это не так и никогда так не будет. Она — единственная любовь в моей жизни, ради которой я перешагну через всё на этом свете, даже свои чувства к другому человеку, лишь бы она была счастливой.
— Если она скажет, чтобы ты отказался от этого парня, ты это сделаешь?
— Не раздумывая, — уверенно говорит Чимин.
— Вау, — говорит Клэй и поражённо качает головой. — Это так… пугающе круто, приятель. В том смысле… не каждый так сможет. Я слышал так много рассказов разных ребят, где их родители думают о себе больше, чем о них. В основном это истории одиноких женщин, которые нуждаются в любви, и иногда просто из-за ослепления этими чувствами не видят того, что их собственные дети страдают. А, может, просто не хотят этого видеть. Мне кажется, что если выбор становится между ребёнком и тем, кого ты любишь, то он здесь слишком очевиден. Ты верно размышляешь, но иногда и дети ведут себя очень эгоистично. Некоторые даже специально строят козни, чтобы рассорить родителя с тем, кто им не нравится, — продолжает он и как-то загадочно хмыкает. — Хочешь откровенность? Я был именно таким.
— Правда? — удивляется парень, глядя на него.
— Да, мои родители развелись и разъехались рано, мне было года три. Всю жизнь меня растила в основном мама, но отец всё равно так или иначе принимал какое-то участие. К сожалению, единственные места, где они встречались, это были мои спортивные игры или дни рождения. Но я наивно верил, что они всё ещё могут быть вместе, потому что мама по-прежнему не выходила замуж, да и у отца всё никак не складывалось. Поэтому, когда я был подростком, а у мамы появился мужчина, то я жутко злился на неё. Мы ругались каждый день и фактически я выжил его из её жизни, заставляя её делать этот жестокий выбор.
— И что было? Она послушала тебя?
— Да, — кивает он и недовольно вздыхает, — к сожалению. Поступила, как велело ей материнское сердце.
— Почему к сожалению? — интересуется Пак.
— Отец вскоре завёл новую семью. У него вроде бы всё было неплохо, даже дети появились, а вот моя мама так и осталась в одиночестве из-за меня, а точнее из-за моего эгоизма. Она замкнулась и посвятила всю себя мне. А когда я уехал из родного дома, то она просто осталась одна, не зная, ради чего ей существовать дальше, понимаешь? Ведь смысл её жизни вырос и больше не нуждался в опеке. Это было жестоко с моей стороны. Я просто пресёк её попытку стать счастливой. Она сделала выбор в мою пользу и страдала из-за меня. Я этого не понимал долгое время, лишь когда повзрослел и поумнел, то осознал, что сделал. В итоге я сам и помирил её с тем самым мужчиной.
— И как у них всё сложилось?
— Они счастливы и женаты до сих пор. У меня есть младшая сестра со стороны матери и младший брат со стороны отца. Только из-за моей тупости и эгоизма моя мама и отчим потеряли почти десять лет жизни, которые могли провести вместе. Я очень сожалею об этом, — откровенно признаётся Грейсон и тяжело вздыхает. — Был бы я умнее, всё было бы иначе. Но тогда мой мир рушился, и я примерно понимаю, что именно чувствует Мэй сейчас. Ей очень обидно, что её отец может быть счастливым с кем-то ещё кроме неё.
— Я не идиот. Конечно, я понимаю, что это всё становится довольно неудачным положением. Если всё продвинется дальше, то я буду находиться на линии огня между двумя самыми важными для меня людьми и стану просто своеобразным «буфером», а я так этого боюсь. В результате это будет нарастать и накаляться постоянно, потому что у моей дочери сложный характер. Это станет для меня конфликтом лояльности, ведь я буду поддерживать Мэй. Я буду всегда делать выбор в её пользу, даже если она не права и это причинит боль Чонгуку и мне. Если я хоть раз выберу не её, то она ощутит себя преданной мной, а я не могу такого допустить, — говорит адвокат, коротко вздохнув, задумчиво глядя перед собой.
— Чонгуку? — аккуратно спрашивает тренер, рассматривая его профиль. — А это тот…
— Боже, я что, сказал вслух? — спрашивает Чимин, прикрывая глаза ладонью. — Сделай вид, что ты не слышал его имя.
— Так вот почему он так старался для тебя с этой секцией. С ума сойти, а я думал, в чём причина.
— Помолчи.
— Ладно-ладно, — смеётся Грейсон. — Я никому не скажу. Это ваше дело.
— Лучше посоветуй мне что-то толковое. Ты был в такой ситуации, когда сам был мальчишкой. Что мне делать? Я так растерян, — признаётся Пак, подпирая пьянеющую голову рукой.
— Если честно, я не уверен, что могу дать мудрый совет. Чёрт, я же не семейный психолог, приятель, — отвечает Клэй, а после подбадривающе улыбается и вздыхает. — Но мне кажется, что важно дать понять Мэй, что твоя любовь к ней останется неприкосновенной ни при каких обстоятельствах. Это сейчас важно для неё, потому что именно это причина того, что ей в данный момент страшно. Ей кажется, что ты её станешь любить меньше, если рядом будет Чонгук. Дети по своей натуре эгоистичны, они не хотят делиться тем, что принадлежит им, это просто факт. И эти самые гарантии должен давать и ты, и сам твой парень. Только для начала ему нужно просто созреть для признания тебе.
— Ты прав, — шепчет он и медленно моргает, рассматривая бутылки за барной стойкой на стене. — Наверное, я забегаю вперёд. Может, он и вовсе не готов к каким-то отношениям со мной.
— Да, может, и так. Но, в любом случае, когда ты будешь готов к тому, чтобы кто-то вошёл в ваш мир, стоит помнить и о том, что твоя дочь будет переживать стадии принятия нового члена твоей жизни, — говорит парень и мягко хлопает его по плечу. — Запасись терпением.
— А что, и такие есть? Я знаю только стадии принятия горя, — удивляется Пак, выгнув бровь.
— В детской психологии есть такое, да. Протест, отчаяние, отрицание и смирение, — отвечает Грейсон, загибая пальцы. — Я их прошёл, и, к сожалению, не так быстро, как стоило бы. Давай представим, что вы дошли до этого. Хочешь знать, что тебя ждёт?
— Да, — говорит Чимин и медленно кивает. — Я боюсь этого, но хочу услышать.
— Во время этапа протеста обычно дети хотят привлечь к себе как можно больше внимания. Неудивительно, ведь они всегда так делают, но это будет обострено. Как правило, они начинают проявлять свой темперамент и характер, капризничают и отказываются от того, что раньше было для них привычным. В этом случае тебе просто не стоит ломать психику Мэй, а нужно прислушаться к ней и решить эту проблему вместе. Без давления и этого типичного родительского «ты должна это сделать, я тебе сказал», не нужно указывать ей. Во время стадии отчаяния дети все воспринимают особенно болезненно. Частые истерики — обычное дело. Здесь главное сохранять спокойствие и не поддаваться на яркие провокации. Как бы твоя дочь не истерила, нужно обнять её. Да, она может отталкивать и кричать, что ненавидит, но стоит просто закрыть на это глаза и отдать всю свою любовь. В этот момент внутри неё будут бушевать эмоции — от любви до ненависти. Но это не плохо, ведь именно таким образом из неё будет находить выход весь скопившийся негатив и глубокие обиды. В момент отрицания, как правило, включается фаза игнора. Чаще всего его проявление заключается в том, что ребёнок начинает требовать всё внимание исключительно к себе. В такой ситуации тебе самое главное не давать манипулировать собой. Ну а когда приходит смирение, то всё в итоге налаживается. В зависимости от возраста, типа личности, темперамента и воспитания на это требуется разный срок и выходки тоже могут быть абсолютно разнообразные. Тебе я могу посоветовать лишь набраться терпения, — говорит Клэй и улыбается, поджав губы. — Всё будет хорошо. Возможно, легко всё не закончится. Но Мэй очень умная девочка, мне кажется, она придёт к осознанию ситуации намного быстрее, чем это удалось мне.
— Твою мать, и это ты сказал, что не психолог?! — удивляется Чимин, обводя его восхищённым взглядом. — С ума сойти. Это очень… мудро.
— Я изучал немного детскую психологию для работы. Их сознание требует особенно бережного отношения, ведь одно неверное слово или действие способно разрушить личность. Все наши травмы идут из детства.
— Спасибо. Этот разговор мне был так нужен, — говорит адвокат, поднимая стакан. — А ты чертовски умный, Клэй Грейсон.
— Рад помочь, Пак Чимин. Обращайся, — с доброй улыбкой говорит он, и раздаётся лёгкий звон стекла. — За умных мужчин.
— За умных мужчин, — смеётся парень.
***</p>
Лицемерие так сильно раздражает, особенно когда его вокруг становится настолько много, что от этого тошнит. <span class="footnote" id="fn_29152116_6"></span> Когда это превращается в привычный образ существования, то, наверное, в это втягиваешься, но Чонгук не мог. Его всё раздражает и выводит из себя. Он не мог понять, как его мать так изумительно легко переключается от одной роли к другой, сохраняя при этом поразительное спокойствие. Его всего трясёт от того, насколько он задыхается в этом положении вещей.
Всё вокруг него было таким красивым и до омерзения фальшивым: дом, который Джоси снимала и уверяла своих выгодных знакомых, что он принадлежал ей; люди, которых она постоянно приглашала; натянутые улыбки, которые они дарили друг другу. Всё это настолько было искусственно, что ему хотелось выбежать из этого помещения в очередной раз на всех парах и громко хлопнуть дверью. Он так сильно не желал приезжать сегодня к ней, но она просто не оставила никакого выбора, потому что разносила его телефон сообщениями ежеминутно. Эта женщина позвала много гостей и устроила роскошный ужин, чтобы опять попытаться спасти их губительное положение.
Ему же было совершенно наплевать на их репутацию, но не было наплевать на родную мать, и это его самая главная слабость. Он, как наивный идиот, всё слепо верил в то, что когда-то её отношение к нему хоть как-то изменится. Глупо просто неимоверно. Её волновало лишь то, что он находился здесь и выглядел потрясающе, а до того, что он умирал внутри, ей не было никакого дела. Но он был ей благодарен за то, что на таких мероприятиях его, как правило, редко трогали. Обычно он тихо отсиживался, а потом сбегал. Вот и сейчас он сидел на званом ужине, словно какой-то симпатичный предмет декора, который все рассматривали, но мысленно был очень далеко отсюда. По правде говоря, ему даже не нужно было встревать в различные диалоги, ведь всё равно Джоси всегда всё говорила за него. Ему нравилось, что хотя бы в этом она делала что-то полезное для него, ведь ему абсолютно нечего говорить людям, находящимся по обе стороны от него.
Особняк, на который его мать ежемесячно тратила огромную часть её и без того ограниченного бюджета, был похож на какой-то сказочный дворец, ну или типичный дом в фешенебельном районе Ист-Хэмптон, где любили отдыхать и жили практически все местные миллионеры. Классический дизайн в пастельных тонах напоминал чем-то королевский замок, а элегантная роскошь повсюду восхищала взгляд. Здесь было невозможно красиво, но абсолютно неуютно, как в каком-то музее. Повсюду были расставлены приятно пахнущие живые цветы, висели дорогие картины и эксклюзивные люстры из хрусталя. Приглушённо звучала музыка, звук столовых приборов и тихие голоса тех, кто ужинал за длинным столом в обеденной комнате. Людей было много, но Чонгук как будто сидел в тишине и пустоте. Он был одинок в толпе снова.
Слева от него сидели какие-то важные люди и их жены, которые пришли посмотреть на него, словно на дорогой предмет продажи. Кому-то из них Джоси обязательно будет хвалиться о его успехах и достижениях, а потом предлагать взаимовыгодное сотрудничество. Она продаст его, как самую дорогую вещь в своей коллекции, и извлечёт из этой сделки определённую выгоду, наладив нужные связи. Так было всегда, но с каждым годом становилось всё хуже. Парень прекрасно знал, что ждёт его в итоге, но боялся думать об этом. Справа сидели подруги его матери, которых Чон презирал всей душой. Все эти женщины примерно её возраста, крайне богатые, высокомерные и невозможно наглые. Они всегда смотрели на него, как на какое-то недоразумение, хотя были глупее в два раза и ничего в этой жизни не стоили. Их главное достижение — удачное замужество.
Чон наблюдал за всем происходящим и совсем не понимал, зачем создавать этот очередной парад лицемерия, но терпеливо сидел на нём, понимая, что у него не было выбора. Хотя… вообще-то он есть и всегда был, но он слишком труслив, чтобы его сделать. Да и чувствовал парень себя крайне неловко под суровым взглядом матери, сидящей напротив. Он никак не мог заставить себя перестать робеть перед ним, несмотря на то, что он был взрослым человеком. Это моральное насилие над ним, кажется, не закончится никогда.
Квотербек глубоко вздыхает и продолжает без энтузиазма ковыряться вилкой в греческом салате. Он даже не пытается в этот раз делать вид, что ему интересно всё, что творится вокруг. Слишком устал от этого. Он думает совсем о других вещах, которые помогали ему до сих пор держаться. Например, о самых красивых карих глазах, которые пытливо каждый раз смотрели на него, как будто пытаясь прочитать его самые главные секреты. Или о пухлых губах, которые по необъяснимым причинам стали его главной одержимостью. А ещё о том танце, в котором Чонгук чувствовал себя так, будто ожили все его эмоции разом. Это было чистое волшебство, которое заставило его ощутить себя живым. В тот момент как будто мира вокруг просто не существовало, а были только он и Чимин. А теперь ко всему прочему из его головы никак не выходили лёгкие касания, которые заставили вспыхнуть, как какой-то факел. Прошло уже несколько дней с того момента в студии, но он до сих пор ощущал этот бешеный импульс под кожей, каждый раз вспоминая об этом. Это было так интимно и непривычно, но безумно приятно, чёрт возьми. Ему понравилось то, что сделал Пак, но его это до жути пугало. А ещё больше пугало то, что ему хотелось почувствовать это вновь.
— Чонгук! — недовольно шикает на сына Джоси, сжимая столовые приборы в своих руках, и на её лице отражается злость. — Дорогой, где ты витаешь? — в ту же секунду после ласковых слов она натягивает нежную улыбку на лицо, как будто только что не испепелила его своей ненавистью. — Ответь на вопрос мистера Эндрюса, будь добр.
— Прошу прощения, я его прослушал, — тихо говорит парень и жуёт ужин.
— Я спросил, чем ты занимаешься сейчас в компании отца? Насколько мне известно, она ведь почти на мели, — говорит мужчина с заметной насмешкой в тоне голоса.
— Инвестирую в строительные проекты, — равнодушно говорит Чон, глядя на тарелку пустыми глазами.
— А у вас разве есть на это активы? — смеётся он. — Разве после судов у вас не возникло много проблем?
Квотербек недовольно сжимает челюсть и бесшумно выдыхает, глядя на мать. На её лице мелькает растерянность и испуг. Она не любит, когда кто-то вспоминает о том периоде их жизни в Оксфорде. Для неё то, что произошло с отцом — грязное пятно на репутации, и она тщательно пытается от него отмыться. Для парня же всё это жестокая несправедливость, ему не стыдно говорить об этом, но, откровенно говоря, больно. Каждый раз тема об этом напоминает ему о том, что он мог спасти единственного человека, в котором видел надежду на что-то хорошее в этой семье. Чон на секунду закрывает веки и кладёт приборы на стол, он натягивает холодное выражение на своё лицо и поворачивается к собеседнику, зная, что Джоси ждёт, пока он спасёт этот тупой разговор.
— Не думаю, что это тактичный вопрос, но я же всё равно обязан ответить, не так ли? — спрашивает Чонгук, выгнув бровь. — Вам интересно, как я ещё сохранил фирму? Я умею правильно использовать деньги. Их не так много, вы правы, ведь мы занимаемся не прямым строительством. Но смена профиля деятельности способствовала сохранению жизни бизнесу моего отца, иначе бы мы давно потерпели крах.
— И что же, это выгодно?
— Инвестиции в коммерческую недвижимость могут быть довольно выгодны даже в период спада строительной отрасли, мистер Эндрюс.
— Позволь узнать, сколько же ты выжимаешь из этих проектов?
— По-разному, показатель выгоды для меня во многом зависит от характеристик конкретного объекта и может колебаться в зависимости от конъюнктуры рынка. За строительный цикл, если это жилая недвижимость, как правило, она дорожает в среднем на двадцать или двадцать пять процентов. Годовая доходность находится на уровне пятнадцати процентов, этого вполне достаточно, чтобы держаться на плаву. Мой отец занимался лишь частным строительством, а я расширил эти границы, что позволило фирме продолжить существование, но это весьма спорно, согласен. Хотя иногда бывает так, что в условиях ограниченного предложения некоторые проекты бизнес-класса могут вырастать в цене на шестьдесят процентов. Я с таким сталкивался уже.
— Хм, — удовлетворённо произносит мужчина и довольно смотрит на Джоси. — Неплохо звучит. У твоего сына прекрасные мозги, их можно правильно использовать.
— Я же говорила, он невероятно умён, — отвечает она и заметно расслабляется, как будто очередная её сделка удалась. — Он безупречный руководитель, вам действительно стоит обратить внимание на его размышления и идеи. Вы знали, что пока он учился на третьем курсе в Оксфорде, то уже практиковался…
— Хватит, мама! Перестань уже это делать! — недовольно говорит парень и сразу же смягчает тон, когда все на него начинают нагло пялиться. — Я хотел сказать, что все ведь уже сотни раз слышали об этом. Не нужно повторяться.
Женщина тут же бросает на него свирепый взгляд и сильно сжимает челюсть от раздражения. Она явно недовольна тем, что сын вмешался в выгодный для неё разговор не там, где она хотела, но Чонгука уже до тошноты достало это показательное выступление. Каждый раз слушать рассказы о собственной жизни — это словно смотреть кино не о себе. Он не тот человек, которого видели все вокруг, и не тот человек, которого она всем показывала. Это издевательство, ведь ему приходилось быть тем парнем из её рассказов всегда, а из-за того, что он так жил всю жизнь, у него не получается быть честным с собой. Он невыносимо устал и, кажется, лимит его терпения находился на исходе. Его ломало уже от таких простых вещей, которые раньше он выдерживал с лёгкостью. Ему хотелось одновременно кричать и плакать от бессилия, но даже на это он не способен. А сейчас его выводил из себя тот факт, что о нём говорили так, будто его вовсе нет или он пустое место. И так происходило уже постоянно, будто у него не было права говорить и дышать тогда, когда не нужно. В идеале для Джоси было, чтобы он вообще сидел молча и открывал рот лишь по её приказу, но не в этот раз. Он и так позволил матери слишком многое, приехав сюда и смиренно участвуя в этом паршивом ужине. <span class="footnote" id="fn_29152116_7"></span>
Парень долго и с откровенной мольбой о спасении смотрит на Джоси. Рассматривает её красное платье-футляр и серьги с крупными бриллиантами, подаренные отцом, а затем глубоко вздыхает, опуская глаза. Ему уже хорошо известно, что это её испорченное настроение закончится грандиозным скандалом. Она уже ясно дала понять, что после того, как за гостями закроются парадные двери — ему конец. Вновь придётся выслушивать тонну упрёков в свой адрес, терпеть оскорбления и впитывать в себя кучу ненависти от человека, который должен дарить ему самую чистую любовь. И в какой-то момент этого немого поединка между ними ему становится дышать неимоверно тяжело от напряжения, а руки начинают вдруг предательски дрожать, выдавая его слабость. Чонгуку слишком хорошо знакомо это чувство — он теряет контроль над собой и над ситуацией в целом. Он опять поддаётся тяжести взгляда напротив и понимает, чего именно эта женщина хочет от него сейчас — извинений. Публичных слов о прощении за грубый тон, чтобы гости не подумали дурного о них и об их отношениях. Она считает, что он обязан извиниться и сказать, что просто ляпнул это не подумав. В очередной раз по её прихоти он должен выставить себя недоумком перед кучей людей и послушно заткнуться, но он не хочет этого делать. «Ты такой сильный человек», «Ты даже не понимаешь, насколько ты сильный. Они внушили тебе, что такая жизнь — это нормально, да ничего подобного. Ты даже сам не видишь своей ценности, разве это нормально? Нет» Эти слова Пака проносятся в его голове так внезапно, что он слегка вздрагивает от этого, и ещё ярче понимает после них, что не должен делать шаг назад.
Впервые за всю жизнь он испытывает такое сильное желание сопротивляться ей, но это так сложно. Он слишком слаб, когда дело касается матери. Но единственное его желание в эту минуту — бороться с этой отработанной системой, которая ломает его практически двадцать восемь лет. Больше всего на свете ему хочется сбежать отсюда или провалиться сквозь землю, потому что десятки пар чужих глаз пристально и выжидающе смотрят на него со всех сторон, прожигая ему кожу. Очевидно, они хотят продолжения этого конфликта, чтобы завтра разнести интересные сплетни в узких кругах, но однажды Чон позволил этому случиться по своей глупости и разрушил свою жизнь и жизнь отца. Не сегодня. Эти мрази не получат его слабости. Они, как какие-то жадные гиены, только и ждут мгновения, когда он просто падёт под натиском сильной и властной женщины у них на глазах или же наоборот продолжит гнуть свою позицию, разжигая громкий скандал, но Чонгук всё продолжает молчать.
Вся эта неловкая и нагнетающая пауза заметно затягивается, что несомненно не по душе хозяйке этого лицемерного шоу, но прежде, чем она успевает что-либо выплюнуть из себя мерзкое в его адрес, чтобы морально растоптать ещё сильнее, квотербек тихо встаёт и молча уходит из комнаты в сторону лестницы.
Он не стал извиняться, не стал потакать желанию матери, не оскорбил никого, не устроил им показательное выступление, а гордо ушёл, впервые позаботившись о самом себе и своих чувствах, ведь они держались на грани. Для него это уже была маленькая победа. И хоть квотербек с трудом держал себя в руках и его трясло от эмоций, он был очень рад. Чон быстро поднимается на второй этаж и практически бежит через весь холл в ванную комнату, потому что его внезапно начинает тошнить. Он закрывает за собой дверь на щеколду и прислоняется спиной к ней, хватая ртом воздух. Его душит что-то, что застряло неприятным комом в глотке. Стены на его глазах начинают сильно сужаться, а потолок кружиться. В животе всё болезненно скручивается, а желудок вот-вот, кажется, вывернется наизнанку.
Чонгук с трудом подходит к раковине и опирается на неё ладонями, опустив голову. Его пальцы так сильно впиваются в мраморные края, что белеют костяшки и кисти сводит. Прямо сейчас он так сильно боится потерять опору и связь с реальностью, что пытается мысленно считать числа, чтобы хоть как-то отвлечься. Становится очень страшно, потому что несмотря на этот успешный бунт он знает, что ему предстоит вынести после — ад по имени Чон Джоси. Парень старается делать ровные вдохи и выдохи, подавляя панику, и вдруг чувствует вибрацию телефона в кармане. Он, конечно, догадывается, кто так настойчиво хочет его слышать после всего произошедшего, поэтому болезненно зажмуривается и, не глядя на экран, принимает вызов.
— Я сейчас вернусь. Дай мне пять минут, пожалуйста. Мам, я не могу...
— Привет, квотербек, — говорит Пак. — Скучал? <span class="footnote" id="fn_29152116_8"></span>
— Чимин? — удивляется он, широко раскрывая глаза.
Чон смотрит на имя абонента, чтобы убедить себя, что ему это не показалось, и почему-то с таким немыслимым облегчением в груди наконец-то глубоко вздыхает, будто это всё, что было ему так необходимо для спасения — его голос.
— Да, не ждал?
— Вообще-то нет, ты… в смысле это слишком неожиданно. Ты не звонил мне первый кроме того раза, когда наорал на меня из-за бейсбола.
— Ну-у, — протягивает адвокат и мягко смеётся, — мы вроде как снова друзья, да?
— Друзья, — отвечает Чонгук и кивает.
— Вот и славно. Слушай, ты же сейчас в доме своей мамочки? — спрашивает парень.
— Откуда ты знаешь? — удивляется Чон, оглядываясь на дверь, как будто ждёт, что там увидит его.
— Есть у меня источники, которые я никогда не сдам, потому что это мой лучший друг, — с широкой улыбкой отвечает он.
— Точно, я же говорил Тэхёну об этом ужине, — вспоминает квотербек, нервно почёсывая лоб. — Почему ты спрашиваешь об этом?
— В какой ты комнате сейчас? Расскажи мне, куда выходят окна?
— Что? Я не…
— Просто отвечай без раздумий.
— На восток.
— А этаж?
— Второй.
— Центр, слева или справа?
— Крайнее слева.
— Отлично, я понял, — довольно говорит Пак.
— Но только я ничего не понял, что за странные вопросы? — недоумевает Чонгук, и вдруг слышит слабый удар камешка о стекло. — Какого...
— Я угадал? — спрашивает Чимин.
— Это сделал ты?! — спрашивает парень и улыбается, чувствуя облегчение от того, что он находится где-то рядом.
— Ага-а, — протягивает адвокат. — Я недалеко, выгляни.
Квотербек качает головой, поражаясь тому, что он вообще здесь, ведь от Нью-Йорка до Ист-Хэмтона сто четыре мили и два часа езды. Чон сбрасывает вызов, отодвигает штору и открывает окно. Он замечает внизу Пака, который стоит, держа руки в карманах чёрной кожаной куртки, и затем приветливо кивает ему. Возможно, он бы не сразу узнал его из-за довольно непривычного внешнего вида, но эта потрясающая улыбка убирает все сомнения. Это правда он, только выглядит почему-то так, словно вылез прямиком из их общей юности. Весь в чёрном: косухе, зауженных джинсах и в футболке с V-образным вырезом, а единственное, что говорит о его нынешнем положении в обществе — элегантные ботинки за несколько сотен долларов, раньше бы он точно надел кроссовки или кеды. С ума сойти, парень выглядит так моложе и намного беззаботнее, если бы у него были ещё и рыжие волосы, то это бы просто убило бы Чонгука напрочь.
Он совершенно не понимает, что происходит сейчас, но так сильно рад его видеть, что начинает светиться как рождественская ёлка, забыв обо всём. Всю тревогу, что буквально пять минут назад душила его, он больше не чувствует. Как это работает? Ему становится так спокойно и так легко дышать, что парень сомневается в том, что это вообще происходит. Чонгук даже не пытается скрыть своего откровенного счастья, глядя на него. Сильное напряжение снимает просто как по щелчку пальцев, когда он сталкивается взглядом с добрыми и сияющими глазами Пака, и это такой восхитительный момент. Только вот функционировать адекватно опять сложнее, потому что сердце вновь пропускает удар из-за его простой, но такой потрясающей красоты.
— Рапунцель, спустишь свою косу? — спрашивает Чимин и тихо смеётся.
— Что ты здесь делаешь, лузер? — спрашивает Чон, высовываясь сильнее из окна.
— Краду тебя, — отвечает он, пожимая плечами и загадочно улыбаясь.
— Крадёшь? — выгибает брови в изумлении квотербек, а затем смеётся.
— Знаешь, я бы зашёл через центральный вход в этот прекрасный замок, — говорит Пак, глядя куда-то в сторону. — Но, боюсь, злой дракон не пропустит.
— Что ты вообще задумал?
— Я же сказал, украсть сокровище из башни, пока дракон не видит.
— Ты Мэй сказок перечитал?
— Ну почему же? Вот одно сокровище из окна замка выглядывает, а злодей внутри, — отвечает Чимин и широко улыбается ему. — Поэтично да?
— Но я же не могу уйти. Ты же понимаешь, что здесь полно важных людей.
— До которых тебе нет никакого дела.
— Да, но…
— Давай, закругляйся, квотербек, — говорит Пак, глядя на часы. — Мы сваливаем прямо сейчас.
— Куда это? — вновь тихо смеётся парень.
— Сюрприз, всё узнаешь потом. И, кстати, советую поторопиться, я не могу с тобой долго болтать, — говорит он, косясь на угол особняка и переходит на шёпот. — Здесь нервные ребята на крыльце. Сторожевые псы твоей матери будут не рады мне от слова совсем. Меня нет в списках приглашённых.
— Ты спятил?! — так же шёпотом возмущается Чонгук. — Я должен быть на ужине через минуту. Она этого просто так не оставит, я и без того испортил ей настроение.
— Кому должен? Ей? — закатывает глаза адвокат.
— Ты же знаешь, что я имел в виду.
— Обязательства. А ты сам чего хочешь, м? — выгибает он бровь с вызовом и нагло приподнимает подбородок. — Стоило оставить тебя на пару дней и ты уже всё забыл?
— Чимин, но я же не могу просто взять и сбежать. Это так не работает, — говорит Чон, отрицательно качая головой. — Как бы сильно не хотел этого, я не могу.
— Почему не можешь?
— Это же…
— Что?
— У меня действительно есть обязательства.
— Которые тебе навязали.
— Да, но...
— Ну и пошли их к чёрту. Это разве твоя жизнь?
Он прав. В очередной раз Чимин озвучивает то, что так бесит Чонгука. Это совсем не его жизнь, и он совершенно не горит желанием сидеть до конца этого вечера и ждать момента, пока мать оторвётся на него со всей накопившейся злостью после ухода гостей. Как долго он будет это всё терпеть, только лишь потому что его так приучили? Может, хватит уже быть таким слабым? Он ведь давно не ребёнок.
— Эй, квотербек, не разочаровывай меня, я в тебя поверил, — говорит Пак и приглашающе кивает в сторону. — Идём со мной.
— Ладно. Но я всё равно не могу выйти через парадную дверь. На первом этаже куча гостей и охрана, как только они меня увидят, то скажут ей о том, что я сбежал, и начнётся шоу.
— Чонгук-и, — смеётся Чимин, изучающе глядя на фасад дома и склоняя голову на бок. — Не хочешь молодость вспомнить?
— Что? О чём ты… — парень запинается и следит за направлением его взгляда. — Нет! Совсем двинулся?! Не-а! Ни за что!
— Помнишь, как ты в юности сбегал?
— Я был безрассудным.
— Ты был очень крутым. Не боялся таких мелочей.
— Между прочим, там был огромный дуб, это было очень просто. Всего лишь хвататься за ветки.
— А здесь водосточная труба и довольно крепкое плетёное растение, — говорит Пак, указывая на стену. — Они выдержат тебя.
— Боже, ты псих. На что ты меня толкаешь? А если я сорвусь? — с недоверием интересуется Чонгук.
— Ну сломаешь ногу или руку.
— И ты так спокойно говоришь об этом?! —
тихо возмущается он, глядя по сторонам.
— Я поймаю тебя, — говорит адвокат, подходя ближе. — Давай, решайся. <span class="footnote" id="fn_29152116_9"></span>
Чон думает всего лишь несколько секунд, бросая взгляд на дверь ванной комнаты, а затем вниз, где стоит тот самый парень, с которым он больше всего хочет сейчас сбежать из этого чокнутого дома. Боже, кажется, он готов с ним отправиться даже на край света, и поэтому этот выбор его сердце делает само собой. Сейчас ему наплевать на последствия, он уже знает, что это закончится плохо, но совершенно не готов и не желает об этом думать. Ему просто хочется действовать безрассудно, как раньше, и поддаться порыву этих ненормальных чувств, что наполняют душу. Он тяжело выдыхает и согласно кивает, а в ответ на это Чимин победно улыбается. Чон снимает пиджак, закатывает рукава и смотрит на свои белые конверсы, которые надел сегодня, как будто заранее зная, что ему придётся заниматься собственным побегом, а затем он аккуратно вылезает из окна и садится на подоконник, свесив одну ногу на улицу.
— Боже, что я делаю? — шепчет нервно он и вытирает ладони о ткань брюк. — Это безумие какое-то. Она, наверное, убьёт меня за это, если я не умру раньше, когда упаду.
— Что ты там бормочешь? Молишься, что ли? — смеётся Пак, поджидая его внизу. — Это не поможет, полагайся на себя.
— Я даже не понимаю, на что подписываюсь, а просто иду на какую-то сомнительную авантюру только лишь потому, что ты просишь. Куда ты меня тащишь? — спрашивает Чон, хватаясь рукой за трубу, и проверяет надёжность конструкции, слегка потряхивая её. — Это хоть стоит того, чтобы я потом был убит гневом матери?
— Поверь, ты не забудешь этот вечер, — говорит парень, глядя на него, и с предвкушением улыбается. — Он будет лучшим в твоей жизни.
— Псих. Чёртов псих. На что ты меня просишь пойти? — продолжает мило возмущаться квотербек, медленно спускаясь вниз. Он осторожно переставляет ноги, стараясь крепче прижаться к стене, и зажмуривается. — Почему я не могу просто выйти через дверь?
— Ты сам сказал, что там куча людей, — отвечает Чимин.
— Да я знаю! Просто… так, не смотреть вниз. Не смотреть, просто спускаться.
— Что, трусишь? — издевается парень.
— Нет!
— Да здесь всего второй этаж. Ты что, высоты боишься?
— Ничего я не боюсь, отвали! Я нервничаю из-за того, что эта труба странно трясётся, — говорит Чон, хватаясь за растение, которое внезапно обрывается. Раздаётся его испуганный вскрик, но он успевает схватиться за другой участок и облегчённо выдыхает. — Господи! За что мне всё это?!
— Ты живой? — спрашивает Пак и заливисто смеётся, сгибаясь пополам.
— Да, только…
Его слова прерывает тяжёлый стук в дверь в ванной комнате наверху и разъярённый голос Джоси, а у квотербека от этого сердце уходит в пятки. Он в эту чёртову секунду чувствует себя нашкодившим ребёнком, который убегает от наказания. Это одновременно так смешно, нелепо и мило, что он не может сдержать глупой улыбки. Когда бы он ещё почти в двадцать восемь лет вот так лазил через окно, если бы не Пак Чимин?
— Чонгук! Немедленно выходи! Что ты устроил вообще?! Кто ведёт себя подобным образом?! Выйди и немедленно извинись перед гостями! — возмущается женщина.
— Боже, — шепчет парень и звонко смеётся. — Как я в это влип вообще?
— Открывай эту чёртову дверь! — возмущается Джоси, стуча в комнату, и дёргает ручку. — Живо! Ты должен спуститься до подачи десерта! Ясно тебе?! Я даю тебе пять минут!
— Квотербек, двигайся быстрее, — говорит Чимин, напряжённо глядя по сторонам, и слышит где-то рядом шаги. — Давай-давай! Валим!
— Я пытаюсь! — фыркает он, продолжая аккуратно спускаться. — Не ори на меня!
— Нет времени на разговоры!
— Тебе хорошо говорить, ты же стоишь на земле!
— Чонгук!
— Отвали! Я спускаюсь! Не дави на меня!
— Там охрана!
— Ты издеваешься?! — выкрикивает он, глядя на него. — Собрался меня украсть и не продумал то, что охрана тебя может поймать?! Они имеют право тебя арестовать за проникновение на частную территорию! Да ты как был, так и остался лузером, даже побег не можешь устроить нормально!
— Прыгай вниз! Давай! — отвечает Пак и громко смеётся.
— Очень смешно! — раздражается Чон. —Придумай что-то получше!
— Отпускай руки! Скорее!
— Что?! Ты совсем спятил?!
— Давай же! Я ловлю тебя!
— Я сам могу слезть!
— Нас сейчас поймают, придурок! — вновь смеётся адвокат. — Давай! Просто доверяй мне!
Из открытого окна раздаётся сильный стук, как будто кто-то после настойчивых попыток всё же открывает дверь, а всю их суматоху перебивает громкая музыка, ведь должна была начаться неформальная часть ужина. Чонгук в этот момент понимает, что спустя несколько секунд они действительно будут пойманы с поличным, как какие-то школьники, а отступать уже никак не выйдет, поэтому он делает единственный правильный выбор. Парень задерживает дыхание и резко разжимает пальцы, а затем отпускает свою опору, слепо и без всякой проверки падая вниз. Почему-то он абсолютно уверен в том, что его обязательно поймают внизу, и в этот раз он как никогда прав. Спустя мгновение его обхватывают крепкие руки Чимина, а затем они вместе заваливаются на землю под его протяжный стон.
— Твою мать, какого хрена ты такой тяжёлый? Ты весишь тонну, что ли?! Чёртов бегемот!
— Прости. Прости, я сильно тебя ушиб? — обеспокоенно спрашивает Чон, вскакивая с него.
— Ты мне яйца отдавил, кретин! Хорошо, что я уже отец, не нужно бояться, что останусь без детей.
— Прости, — нервно смеётся он и отряхивается. — Я не хотел, ты же сам предложил.
— Я предложил прыгнуть вниз, а не на мои...
— Чон Чонгук! — шипит со злостью Джоси, выглядывая из окна.
— О, а вот и дракон, — говорит Чимин, поднимая взгляд.
— Вот дерьмо, — шепчет Чон и нервно смеётся из-за всей этой ситуации.
Это поразительно, но в этот момент, когда он сталкивается с её яростным взглядом, то на своё удивление абсолютно не чувствует страха. Никогда прежде такого не было. Всегда он лишь повиновался ей, а маленькие бунты она быстро подавляла, но чувствуя рядом присутствие Пака, парень ощущал в себе невообразимую силу. Его наполняло такое приятное ощущение эйфории от подскочившего адреналина, что он не узнавал себя, когда вдруг делает шаг назад к выходу, хитро улыбаясь.
— Ещё шаг и тебе конец, Чонгук. Вернись, — предостерегает женщина.
В ответ на это квотербек лишь отрицательно качает головой, глядя в её злые глаза, а затем показывает ей средний палец, словно взбунтовавшийся подросток.
— Бежим, — говорит он, хватая Пака за руку и помогая встать. — Бежим отсюда!
Они одновременно срываются с места и несутся через всю лужайку под протестующие крики разъярённой Джоси. Несколько людей, вышедших покурить, обращают внимание на них и смотрят на всё происходящее с удивлением, а один парень из охраны без особого запала бежит следом, пытаясь остановить их. Они быстро выбегают через центральные ворота и удаляются всё дальше по улице, пока позади них остаётся ненавистный Чонгуку дом. С каждым шагом всё сильнее стихает голос его матери и остаётся где-то далеко за спиной, а он в это мгновение чувствует себя всё более и более счастливым, будто освобождается. Почти физически он ощущает, как расправляются крылья за его спиной. Его переполняет чувство свободы так сильно, как будто он в самом деле только что вырвался из плена злого дракона, который хранил его в замке столько лет. Это было неописуемо, в него словно вдохнули жизнь. Его грудь разрывает тяжёлое дыхание и выпрыгивающее сердце, но одновременно с этим каждую клетку тела наполняет такая гордость и яркая радость, пока он следует за порывом души по совету Чимина.
Сейчас они оба были словно теми самыми детьми из Конкорда, что и одиннадцать лет назад, которые убегали без разрешения из дома от строгих родителей, хотя им обоим уже далеко не семнадцать, но ощущения в точности такие же. Стук их обуви, который эхом раздавался по улице, напоминал самую прекрасную песню свободы, а задорный смех их обоих служил как будто подтверждением того, что эта вся авантюра была совершена не зря.
Абсолютно невероятно, но когда Пак бросает мимолётный взгляд на квотербека, то замечает на его лице такую потрясающую и широкую улыбку, что сердце больно ёкает от любви к нему. Чёрт возьми, он действительно в это мгновение совершенно счастлив от такой глупой мелочи. Просто счастлив, потому что убегает от человека, который терзает его ежедневно. И если это не самое лучшее, что Чимин видел за последние годы, то провалиться ему прямо на этом месте, потому что это моральное освобождение Чонгука стоило всех усилий на этом свете.