Часть 2 (1/2)

– Заходи, – Ран распахнул одну из дверей в длинном и полутемном коридоре второго этажа, – прости, забыл спросить – как твое имя?

Не узнал, – Хана, думавшая об этом всю дорогу до кабинета, украдкой вздохнула с облегчением. – Очень хорошо.

Они были представлены друг другу – в том году, на одном из благотворительных вечеров; галерея, в которой выставлялись картины Ханы, являлась одним из организаторов, Хайтани же выступали в роли спонсоров. Кажется, именно тогда Ран впервые купил ее картину – половина суммы, согласно установленным правилам, должна была пойти на благо малоимущих; Хана приятно удивилась тому, что неизвестный на тот момент покупатель заплатил двойную цену.

Только позже она узнала, кто это был – когда спустя месяц Ран заявился в галерею и потребовал показать все ее творения. Хана нашла забавным то, что ее псевдоним – Цубаки, как и имя Рана, в переводе означал цветок. Эта мелочь и еще несколько послужили спусковым крючком: на обоих Хайтани было сложно не смотреть; а отыскав сходство с одним из них, это и вовсе становилось невозможным.

Выгодным покупателем занималась лично владелица галереи – Хана сослалась на занятость, а после решительно отказалась от личной встречи, списав это на творческие причуды – имеет право, в конце концов.

Настоящая причина крылась не в этом, разумеется. Их было даже несколько: то, чем занимался Ран, то, как он говорил и то, как Хана себя чувствовала рядом с ним.

Последнее было самым значимым для нее; как и многие личности, увлеченные собственным миром в своих головах, она не терпела, когда ее насильно выдергивали оттуда. С Тошико и Мирай было уютно – они знали об особенности Ханы пропадать на пару дней или привычке абстрагироваться от происходящего, сидя в кафе или прогуливаясь на улице. Она могла спокойно остановиться посреди тротуара, достать блокнот и начать торопливо рисовать, если ей на ум приходило что-то стоящее, игнорируя взгляды прохожих.

Но Хайтани игнорировать было невозможно, как застрявшую в мясе пулю или сокровенную мечту – словно внимание к нему было заложено у нее в генах.

И каждый визит Рана по воле случая всегда приходился на то время, когда Хана находилась в галерее. И каждый раз она могла слышать и видеть его – в чем не отказывала себе, поскольку считала внешность Рана достойной написания; или же оправдывала свое поведение этим.

Дотошно изучая его жесты и мельчайшие изменения в лице, когда он разговаривал по телефону с кем-то, прохаживаясь в зале; скупую улыбку, когда он выслушивал хозяйку галереи, рассыпавшуюся в лицемерных благодарностях – словно дешевый бисер, они отскакивали от Рана, как от холодного мрамора, и терялись где-то в углах; Хана изредка напоминала себе сталкера или одержимую – потому что, невзирая на тщательное наблюдение, портрет не получался.

Пол ее мастерской был усеян тысячами набросков – но все они были не теми. В них не хватало жизни – четкое изображение, детальная точность, но – никаких эмоций.

Тоши, смеясь, называла ее помешанной и предлагала свою помощь:

– Давай я поговорю с Санзу, и мы как-нибудь встретимся вчетвером? Разглядишь объект своего обожания поближе, узнаешь самую суть, – подруга закатила глаза, давая понять, что она думает об этой самой «сути».

– Думаешь, за обычным ужином это так просто сделать? – нервно огрызалась Хана, выбрасывая очередной набросок.

– За ужином – нет. А вот в постели, – Тошико многозначительно поиграла бровями. – Все сразу станет ясно.

– Что-то не припомню, чтобы вид члена способствовал раскрытию тайн души.

– А зря, – скромно опустила глаза в пол Тошико. – Рекомендую от всего сердца.

– О, перестань уже, – рассердилась Хана. – Меня не интересует его член. Я, как человек тонкой душевной организации, видящий прекрасное в самых незначительных мелочах…

– Ты рисуешь его обнаженным.

– Это искусство, – твердо ответила Хана.

– Да? – уставилась на нее Тошико.

– Да, – не моргнув и глазом, Хана выдержала испытующий взгляд и потянулась за своим бокалом.

Подруга сдалась первой – захохотала так, что посуда на столе возмущенно звякнула. Щеки Ханы вспыхнули румянцем, а через минуту она засмеялась следом, делая неприлично большой глоток.

– Хорошо, может быть, ты в чем-то и права, – Хана аккуратно вернула бокал на прежнее место. – Но помощь мне не требуется. Пусть остается так, как есть.

– Нельзя пускать все на самотек, – осуждающе нахмурилась Тоши.

– Я верю в судьбу, – пожала плечами Хана.

– Ладно, я умолкаю, – вздохнула подруга.

Если это и впрямь судьба, то она могла бы свести нас как-то менее унизительнее для меня, – подумала Хана, входя в кабинет и отвечая на вопрос:

– Хана.

– Хана… А дальше?

– Просто Хана, – она улыбнулась, зная, что не рискует – никто не знал ее имени, везде был указан псевдоним. После того случая с нападением Хана предпочитала проявлять особую осторожность; был период, когда она не могла уснуть без снотворного, а в течение дня литрами поглощала кофе, чтобы унять беспричинно возникающее чувство страха.

– Хайтани Ран, – представился он, прекрасно понимая, что она в курсе, как его зовут. – Держи.

Вытащив из шкафа в углу пиджак, он протянул его Хане, пока она с любопытством осматривала обстановку.

– Я выдам тебе еще и рубашку. Переодеться можешь за дверью шкафа, – распоряжения привычно слетали с губ Хайтани, – думаю, эта подойдет. Она длиннее остальных.

А ты можешь просто выйти на пару минут, – проглотила Хана логично-колкий ответ, замечая висящую картину на стене сбоку от стола.

Ее картину.

Приняв из рук Рана одежду, она направилась к шкафу, который – и как она сразу не заметила – резко контрастировал с другой мебелью в кабинете, не удержавшись от вопроса:

– Это ваш кабинет с братом?

– Нет. Только мой.

– Красивая картина, – Хана, скрывшись за открытой массивной дверью с цветочной резьбой по краю, торопливо стянула платье – мокрая ткань липла к коже, оставляя розоватые следы.

– Да? Не сказал бы.

От удивления она застыла в полусогнутом положении, глупо моргая и не веря в услышанное.

Но она же не ослышалась, верно?

– То есть? – изменившимся голосом уточнила Хана.

– То и есть, – беззаботно откликнулся Ран.

Послышался шорох, затем звон стекла, звук вылетевшей из бутылки пробки и тихий плеск.

Вино, – догадалась, почти видя эту картину перед глазами – рубиновая жидкость, бессильно бьющаяся о стенки, длинные пальцы, обвившие ножку бокала. – Он налил вино в бокал. Только в один.

– Если ты не считаешь эту картину красивой, тогда зачем было вешать ее на видное место? – не могла понять Хана, доставая из сумки влажные салфетки и вытирая розоватые потеки на коже.

– Когда меня все раздражает, я смотрю на нее, – пояснил Хайтани любезно.

По правде, она не рассчитывала, что он ответит, поэтому вновь застыла, ловя каждый звук.

– Эта картина удивительная. Если мой мозг взрывается от количества информации, я гляжу на нее минут пять-десять, и прихожу в норму.

Хана, умилившись, натянула рубашку, окутавшую ее запахом чего-то сладкого и немного – табака.

– Потому что вещи бессмысленнее я еще не видел. Лучшая жвачка для мозгов.

Хана ощутила, как от двух коротких предложений вся кровь мгновенно прилила к щекам.

Хайтани Ран только что спустился из ее личного топа на предпоследнее место – сразу после того консультанта в магазине, который сообщил, что розовый Хане не к лицу; но перед ее бывшим, который имел удивительную наглость сказать, что ее профессия – баловство, и лучше бы она занялась домом.