Часть 32. То, чему можно дать шанс (2/2)

Можно было бы оставить эльфа умирать, ведь его шансы так или иначе не были высоки, тем более, что оставленный неподалеку Босник в любой момент мог очнуться после крепкого отвара Вальги и натворить целую кучу дел, которые потом даже разгрести не получится, но Владемер отчего-то не уходит, наоборот, склоняется над парнем, присев на корточки, и берет того за руку. Оборотни могли забирать боль у других, могли помочь сородичу пережить первое, самое тяжелое обращение, за счет установления крепкой связи с ним, но в данном случае все надежды были настолько призрачными, насколько вообще можно себе представить. Обычно первое обращение происходит в полную луну, но может и гораздо раньше, а с учетом того, как сильно ломало юношу уже сейчас, вероятно зверем он может стать уже в ближайшее время. Если вообще выживет.

— Смотри мне в глаза, seidhe. — Властным тоном говорит Владемер, схватив свободной рукой эльфа за подбородок. — Расслабь тело. Сейчас я кое-что сделаю, и ты выполнишь то, что я велю. Понял?

Парень лишь кивает в ответ, мокрыми от слез глазами глядя на нависшего над ним зверя. Его било мелкой дрожью и холодный пот струился по вмиг осунувшемуся лицу; он хотел выжить и не имело значения какой ценой.

— Как тебя звать-то?

— Элеас.

— Ну, Элеас, — Владемер наклоняется еще ниже, отворачивает ворот чужой кирасы и принюхивается. Пахло смертью. — Молись своей богине, чтобы получилось.

Мужчина кусает резко, глубоко, пронзив бледную кожу острыми клыками, и скоя`таэль в его руках дергается от очередного приступа агонической боли, захлебнувшись в собственном крике. Его трясет, мысли путаются, и лишь липкий страх владеет его разумом, в котором не было ни единой связной идеи.

— Твоя кровь как нектар, seidhe. — Глухо басит Владемер, широко лизнув место укуса. — А теперь ты должен испить моей крови.

— Зачем…

— Так связь будет крепче, и я смогу контролировать твоего зверя. — Оборотень прокусывает свою ладонь и подносит ее к губам парня. — Я же не целую чарку тебе подношу, seidhe! Или же ты надумал все же отдать душу богам?

Элеас не хотел умирать и даже сейчас, держась на волосок от смерти, единственное, что он осозновал, что готов на все, лишь бы выжить.

— Ты не первый, ты и не последний. — Владемер криво усмехается, когда скоя`таэль неуверенно лижет стекающую с ладони кровь, тотчас поморщившись. — А коли твои не примут, в стае всегда найдется место.

***</p>

Геральт искренне благодарит Киарана за новую куртку, снятую с какого-то мертвого каэдвенца, и все то время, что тот роется в уложенных на небольшой обоз вещах, рассматривает молодого партизана с пристальной педантичностью, поражаясь тому, как хорошо поработала в свое время человеческая ведьма. Куда отправился Иорвет Геральт знал наверняка, а вот где искать причину собственных сердечных тревог ведьмак не знал.

— Торувьель в одной из комнат замка, спит после отвара Малены. Говорят, когда тот черный зверь пришел за телом ее любовника, то она чуть с мечом на него не ринулась — хотела похоронить сама.

— Они не могут позволить закопать тело. — Говорит Геральт, залпом осушив один из эликсиров, что должен ускорить регенерацию в организме. — У тех, кто кочует с места на место не может быть курганов, которые они смогут навещать.

— Думаешь, стая уйдет из Вергена? — С напускным безразличием спрашивает Киаран, и ведьмак улавливает нотки разочарования в чужом голосе.

— Ну, это решать точно не мне.

Распрощавшись с помощником Иорвета, Геральт почти сразу же сталкивается с Золтаном и Лютиком, которые первым делом спрашивают, куда делать Саския. С учетом того, что мужчина на собственной шкуре испытал всю прелесть сплетен и не единожды являлся свидетелем того, насколько опасен чужой длинный язык, особенно после пары кружек дешевого пойла, ведьмак решил просто сообщить, что Саския отправилась на собрание в Лок Муинне, где должны встретиться короли Севера и представители от империи Нильфгаард.

— Там ты планируешь поймать Лето?

— Не только, Лютик. Я должен освободить Трисс. — Тяжело выдохнув, Геральт устало прикрывает глаза. Выглядел он поганенько. — Если бы я поторопился, то возможно с ней все было в порядке.

— Глупости, как и всегда. — Недовольно бурчит Золтан, сплюнув на землю. — Ты не можешь спасти всех, старина, и не обязан переть на закорках всех страждущих. Ты и без того ринешься в самое, мать его, пекло, чтобы вновь спасти чью-то жизнь, а сегодня ты помог защитить целый город! Не бери на себя больше, чем способен вывезти, Геральт, а то это уже попахивает пунктиком в башке.

Коротко кивнув в ответ, ведьмак наконец спрашивает о том, где он может найти Яевинна, и только при упоминании имени партизана у Лютика игриво заходили брови.

— Ваш роман в самом разгаре, не так ли?

— Лютик, язви тебя в душу…

— Все, молчу-молчу. На самом деле, он просил тебе передать, что будет с ранеными в Замке Трех Отцов. Я видел, как он выходил из комнаты, где спала Торувьель, а потом он как-то затерялся в коридорах.

— Я найду его. Спасибо и бывайте. Утром мы с Иорветом отправляемся в Лок Муинне.

— Черт тебя дери, Геральт. Вечно ты из маленькой кучи дерьма сразу в тележку с навозом прыгаешь. — Золтан криво усмехается, мельком взглянув на друга, и наконец заключает того в крепкие объятия. — Бывай, старина. Надеюсь, ты вернешься к нам на обратном пути отпраздновать победу?

— Надеюсь, что да.

Обняв и Лютика, который точно был готов разразиться како-нибудь задушевной речью напоследок, Геральт удаляется в замок, где было до ужаса тесно, пахло кровью и потом, а стоны раненых отдавались в ушах как колокольный звон.

Яевинн находится рядом с Маленой и Седриком, занимающийся ранами своих бойцов: к людям он даже близко не подходил и всячески давал понять знахарям из эльфов, что прежде всего стоит спасать свой народ, и лишь потом en pavien.

— Я думал, ты не силен в травах.

Геральт смотрит на Яевинна с легкой улыбкой на губах, скрестив руки на груди и привалившись к одной из колонн, чувствуя, как спина начинает слегка гореть из-за начавшегося процесса регенерации, который, благодаря эликсирам, проходил быстрее, но неприятно — с пожиганием и ощущением неприятного покалывания. Он видел, как озабочен командир скоя`таэлей сохранением жизни своих бойцов, и то волнение, что горело в глазах эльфа раскрывало новую грань в личности партизана: ради тех, кто был ему дорог, Яевинн был готов на великое самопожертвование, — в этом Геральт уже успел убедиться, — а потому, коли брать в расчет чувства мужчины к ведьмаку, последний озадачивался куда больше, нежели если бы отношения ограничивались простой физической прихотью. Перед ним стоял тот, кто не единожды прикрывал ему спину, кто помогал штопать раны, закрывал собственным телом от чужой стрелы; Яевинн любил сильно, с дикой самоотдачей, и Геральт понимал, что слишком мало мог дать взамен. Просить эльфа отправиться с ним в Лок Муинне для того, чтобы изловить Лето и выручить Трисс, казалось более чем оскорбительным, тем более, если потом их пути разойдутся как в море корабли. Они могут вернуться в Верген, отпраздновать победу и на какое-то время ведьмак даже остался бы в городе, — при условии, что сам Яевинн тоже не спешил бы бежать на все четыре стороны, — а вот будущее потом было, мягко говоря, туманным. Яевинн решит уйти, решит остаться — все ведет к одному концу. Белый Волк, воспетый в балладах, и Белый Волк, что сейчас стоял в Замке Трех Отцов, имели одну общую черту, весьма правдивую и, как говорят некоторые литераторы, соответствующую истинному характеру каноничного персонажа: оба стремились на большак, во всяком случае на данном этапе жизни. Нет, конечно, когда-нибудь Геральт и повесил бы мечи на гвоздь, лишь изредка возвращаясь к привычной работе, может даже искренне наслаждался бы своеобразной пенсией, но пока что это казалось невозможным.

Геральт часто ловил себя на мысли, что изменчивый мир, где роль ведьмака постепенно сводится к чисто номинальной функции, его выталкивает и не принимает, а значит стоило приспособиться, однако на словах всегда проще, чем на деле. Бродить по тракту, изредка встречая старых друзей, навещая в Каэр Морхене тех, с кем связывали узы не менее крепкие, нежели родственные, и вершить, как порой казалось, некую справедливость, было куда более привычным, нежели образ фермера с мотыгой, в которого мужчина явно не желал превращаться. И где в этом всем найти место для того, кого вдруг полюбил? Да, Геральт не ценил громких слов и, по ходу пьесы, там на пути было еще много всякого из прошлого, образы тех, кого тоже когда-то наверное любил и до сих пор, возможно, любит, но здесь и сейчас перед ним был весьма реальный объект не простого физического вожделения, а чувства, заставляющего сердце биться чаще, как бы высокопарно сие не звучало.

— Тебе стоило уже запомнить, что я силен абсолютно во всем.

На губах у Яевинна тоже легкая улыбка, а взгляд васильковых глаз такой теплый и манящий, что великим трудом составляет удержать себя в руках и не подойти ближе, дабы загрести в объятия, как в известных балладах одного известного в узких кругах менестреля. Почему-то вспоминается прощание с Шани в лечебнице, вспоминаются ее слезы и дрожащие губы, хотя девушка всячески старалась сохранить маску спокойствия на лице, но Геральт гонит эти мысли прочь. С Яевинном было проще не только потому что он мужчина, но и потому что тот понимал многое без слов и не имел привычки додумывать за партнера, будто интуиция есть ключ ко всему.

Он наконец сокращает между собой и партизаном расстояние, будто бы его тоже волновал раненый скоя`таэль у стены, и, — благо что Яевинн уже развернулся к больному, когда тот издал тихий стон, скорее напоминающий скулеж, и стоял к ведьмаку спиной, — кладет подбородок черноволосому эльфу на плечо, примостив ладони на мужской талии.

— Спасибо.

— За что?

— Ты знаешь. — Геральт вздыхает, притягивая Яевинна ближе, и теперь уже точно обнимает его, подумав про себя, что пожирать глазами явно не лучше такого расклада вещей, тем более, что какого-то намека на уединение пока что не всплыло, просто хотелось побыть рядом и ощутить чужое тепло.

— Я еще не скоро освобожусь. — Скоя`таэль слегка поворачивает голову, коснувшись губами щеки ведьмака, запечатлив легкий, почти невесомый поцелуй. — Но ведь ты явно желаешь сообщить мне новости не терпящие отлагательства?

Геральт тяжело вздыхает, не желая разрывать объятий, но все же размыкает кольцо рук и говорит то, что тяжким грузом лежит на плечах. Яевинн слушает молча и ни разу не перебивает, хотя в лице, как и во взгляде, быстро что-то меняется, настолько неуловимо, что даже не поймешь эмоцию.

— Не подумай, что это конец…

— Конец тому, что мы начали, Gwynbleidd, придет неминуемо, как бы мы оба, возможно, не желали его отстрочить. Тем не менее, я не думаю, что стоит завершать все на столь пессимистичной ноте. Любое воспоминание священно, даже если оно несет лишь боль, однако отнюдь не дурное я намерен хранить в своем сердце.

— Яевинн, не мог бы ты хотя бы сейчас говорить более конкретно, поскольку я чувствую себя погано и твои размышления не делают лучше. — Говорит ведьмак слегка резко, чувствуя легкое раздражение из-за складывающейся ситуации. Все-таки любовные перипетии действительно не его конек. — Мне погано от мысли, что это, возможно, последний раз, когда мы видимся, хотя понимаю, что совместное будущее нам явно не светит, а если и светит, то не сейчас и неизвестно какое. Да, в том дерьме, которое мне предстоит еще разгрести, я бы не отказался знать, что рядом есть кто-то, на кого я всегда могу опереться, но не потащу тебя за собой не потому что хочу поскорее отделаться, а потому что как раз не хочу, чтобы тебя…

Геральт замолкает, когда его губы накрывают чужие, мягкие и податливые, и уже забывает, что происходило все действие в набитом ранеными зале, и на них обоих уже вовсю таращилась не одна пара глаз. Не заметив, как повысил голос, ведьмак невольно оповестил о своих чувствах к партизану еще и нескольких его бойцов, сидевших возле ступеней с крайне заинтересованным видом — не каждый же день твой командир выясняет отношения с любовником.

— Это значит…

— Это значит, что сейчас ты должен посетить баню и как следует отдохнуть. Мы увидимся завтра, Gwynbleidd, ибо сегодня я вряд ли найду возможность присоединиться к тебе. Но это не прощание.

— Ты хочешь пойти со мной?

Яевинн улыбается, на этот раз как-то по-лисьи, и слегка толкает ведьмака в грудь.

— Va, Vatt’ghern. Breacadh cheana eigean. [Иди, ведьмак. Рассвет уже скоро]