Глава 4. (2/2)

— Да, можешь больше не торчать тут со мной каждый вечер.

Чонгук изображает равнодушие, но внутри неприятно ноет. Что ж, всё хорошее рано или поздно заканчивается — это единственное, что он за свою богатую на события жизнь уяснил. И их совместные вечера с Чимином тоже подошли к концу. Завтра понедельник, Чон вернётся в школу, и так прогуляв два дня, о чём, слава богу, отец не в курсе — спасибо доблестному Тэхёну. Тот самоотверженно выгораживал его перед учителями, чувствуя свою вину за то, что из-за него Чонгук уже который день из своей комнаты выйти не может. Его всё ещё мучает тошнота по утрам и слабость по вечерам, но это не повод продолжать страдать. К тренировкам Чонгук пока вернуться не может, но хотя бы начнёт выходить на улицу, а то у него из-за длительного нахождения взаперти уже начинается тихая истерика. Он не привык сидеть на месте. И тем более, он не привык, чтобы кто-то при этом составлял ему компанию. И снова эти глупые мысли в голове: что он, если так подумать, совсем не против остаться в этой осточертевшей комнате навсегда, если Чимин будет навещать его каждый день и проводить с ним время. К черту это всё, срочно пора отсюда выбираться.

Он спрыгивает с подоконника и идёт к шкафу, чтобы одеться. Ему нужно пройтись. Успокоиться, когда внутри всего трясет от тупого отчаяния и злости то ли на себя, то ли на Пака, то ли на жизнь; проветрить голову и просто подышать воздухом не через открытое окно.

Чимин стоит и просто глядит в спину Чонгуку, который с трудом, но натягивает поверх футболки толстовку. Рука сама тянется, чтобы помочь, но Пак одёргивает себя, мысленно ругая, что, возможно, сейчас его помощь уже не нужна и он просто навязывается. Чон ведь сказал, что завтра уже можно к нему не приходить, значит, Гук в нём больше не нуждается. И от осознания этого неприятно царапает внутри. Вроде бы надо выдохнуть с облегчением, что наконец эта мука закончилась, но по правде, Чимин не может назвать это пытками. Ему понравилось. Понравилось ухаживать за Чоном, понравилось находиться с ним в одной комнате, и плевать, что они толком и не разговаривали. Ему просто было приятно его присутствие, особенно, когда они оба спокойны и не норовят вцепиться друг другу в глотки.

Прошло так мало времени, а Пак успел уже привыкнуть к тому, что после школы он сразу идёт в комнату к Чону. Иногда садится первым делом за уроки, а иногда просто сидит в кресле, отдыхая и листая ленту соцсети в телефоне, пока Чон занят чем-то своим. Они не интересуются, как у кого дела, как прошел день и тому подобное. Лишь короткое, но какое-то по-своему тёплое приветствие, с лёгким намёком на улыбку. Ни один, ни второй не хотят показывать того, что рады видеть друг друга, но скрывать это с каждым днём всё сложнее.

Может, всё и к лучшему. И Чимин, и Чонгук, оба вернутся к привычной жизни. Всё встанет на свои места. Да, так правильно. Эта растущая внутри привязанность никому не нужна, от неё будут лишь одни проблемы. А потому, единственное, что Чимин может из себя выдавить, это приглушенное и какое-то неуверенное «угу» в ответ на слова Чона. Паку страх как надо, чтобы Чонгук его снова чем-то выбесил — тогда ему определённо будет легче.

Должно стать легче.

Но не становится. Чонгук его не бесит, как назло. Чаще уходит по вечерам из дома, а Чимину до зубного скрежета хочется знать, куда он ходит, где проводит время. Ужасное и отвратительное чувство, от которого слишком сложно избавиться. И на помощь вдруг приходит Чиминов тренер, заявив о грядущем турнире по фехтованию. А поскольку Чимин является одним из лучших фехтовальщиков в своей группе, то он непосредственно примет в нём участие.

Чимин, уставший, возвращается домой с тренировки. Сегодняшняя она была выматывающей, интенсивнее обычной в несколько раз. Формирование команды ещё не завершено, поэтому нагрузка больше, нежели в другое время. И это хорошо. Нет времени думать о чём-либо другом. О ком-либо…

Пак стягивает ботинки в прихожей и плетётся в свою комнату на втором этаже. Он мечтает о горячем душе и о кровати. Дома никого нет, это дарит невероятное облегчение. Можно расслабиться. Бросает спортивную сумку у шкафа. Одежда слетает следом, сразу в корзину для грязного белья. Душевая в спортивном зале временно закрыта на ремонт, поэтому ему пришлось так и ехать домой. Вещи пропитались потом.

Выходит из комнаты в одних боксерах. В ванной раздевается окончательно и залезает в душевую. Включает воду, настроив на более тёплую. Мышцам надо расслабиться, а быстрее с этим поможет справиться сильный, горячий напор. Блондинистые пряди намокают мгновенно, прилипая ко лбу. Чимин опускает голову вниз, позволяя мощным струям ударяться о шею и плечи. Упирается руками в стену перед собой и стоит так какое-то время. Чувствует, как мышцы начинают понемногу прогреваться.

***</p>

На улице хорошо. Чонгук не двигается пару секунд, выйдя из душного боксерского клуба в спасительную прохладу вечера. У него сегодня было два спарринга подряд — раньше раз плюнуть, а теперь из-за всё ещё не до конца заживших ребер тяжко. Тренер выпускать его на ринг не хотел, но Чон сам напросился. В бок его не били, но по животу он пару ударов получил. Щадящих, но обидных — так глупо их пропустил, отвлекшись на свои мысли. Их было много. И Чимин фигурировал в них не последним.

Чонгук методично себя измотал, чтобы избавиться от этих образов. Теперь он чувствует себя опустошенным, но ему нравится это состояние: когда голова пустая от любых тревог, в теле предательская, но в то же время расслабляющая слабость. Чтобы не выключиться совсем, Гук включает громкую музыку в наушниках, которая бьёт по барабанным перепонкам. Жестко, но действенно. Два квартала — и он дома.

Чон надеется, что там никого нет. Не видит родительской обуви в прихожей и выдыхает. Наконец, полчаса тишины и покоя. Если повезёт, то даже больше. Страшно надеяться… ещё сглазит. Чимин, судя по его кроссовкам на полке, дома, но наверняка уже в своей комнате. Они перестали пересекаться по вечерам, хоть и живут в соседних комнатах. Чонгук все также пропускает ужины, потому что теперь «на диете», а Чимин тоже то ли намеренно его избегает, то ли так выходит само собой. Гук не хочет об этом думать. Он вообще ни о чем думать не хочет.

Скидывает тяжелый рюкзак на пол и следом бросает бомбер. Морщится. Футболка мокрая насквозь и мерзко липнет к коже — он разогрелся что надо на ринге, не успел остыть, пока шёл. Остатки воли направлены на то, чтобы как можно скорее добраться до душа и врубить воду похолодней — чтобы пробрало до самых костей.

***</p>

Чимин уменьшает температуру воды и тщательно смывает пену с волос и тела. Чувствует долгожданное расслабление, мышцы приятно гудят. Кожа распаренная, покрасневшая. Он выключает душ, несколько раз проводит руками по волосам, выжимая с них остатки воды. Выходит из душевой и замирает, глядя на пустой крючок вешалки на стене. Чёрт, забыл полотенце. Молодец, что тут скажешь. Сейчас самое то выйти из ванной мокрым, разгоряченным. Не хочется только ощущать этот неприятный контраст температур на коже, но что поделать. Вытереться ведь, правда, больше нечем. Радует только то, что дома никого нет, а до собственной комнаты не так далеко.

***</p>

Чон поднимается в свою спальню, уже в конце лестницы дёргая ремень на джинсах, чтобы поскорее избавиться от одежды. Оставляет её у себя — потом закинет в стирку вместе с постельным бельём, — и пролистывает треки в телефоне. Знает, подо что хочет зависнуть в душе. Ставит нужную песню на повтор. Идеально.

Он наконец финиширует у ванной. Аллилуйя, его спасение за этой самой дверью. Кладёт руку на дверную ручку и, не чувствуя сопротивления, дёргает на себя.

***</p>

Чимин протирает глаза от влаги, стекающей с волос на лицо, сдувает капли с губ и берётся за дверную ручку со своей стороны. Не успевает ничего толком понять — ощущает рывок и летит вперёд, на полном ходу врезавшись в чьё-то крепкое голое тело. Стоп, что? Голое тело? Опять?! Вот только на этот раз мокрый уже Чимин, а оттого почти проскальзывает вниз, едва не считав весь рельеф чужого тела. Глаза округляются в немом ужасе, мышцы будто деревенеют мгновенно. Пак вроде бы хочет инстинктивно ухватиться за чужие плечи, чтобы не рухнуть на пол, но мозг срабатывает отказом. Паника волной поднимается во всём теле, приливая кровью к щекам. Чимин кожей чувствует чужой член. Тот самый, голый, чёртов красивый член Чон Чонгука. Твою мать. Что за грёбаная подстава?! Кажется, блондин не хочет даже шевелиться. Да что там шевелиться — дышать. Он не хочет и вдоха делать. А лучше сразу сдохнуть, провалиться под землю, испариться, превратиться в лужу и просочиться сквозь пол. Всё, что угодно, лишь бы не стоять буквально прилипшим к обнаженному Гуку.

У Чонгука срабатывают его природные рефлексы: тело реагирует мгновенно, и руки хватают Чимина раньше, чем разум велит этого не делать. Но уже поздно.

Для удержания равновесия Гуку приходится сделать полшага назад, компенсируя смещение центра тяжести, и рывком притянуть Пака ближе к себе, не дав им обоим упасть.

Время останавливается. За оглушительной музыкой не слышно бешеного биения сердца, но Чонгук ощущает безумную пульсацию в венах, мигом проступивших от возникшего перенапряжения и внезапно появившегося волнения. Мозг — в желе. Чон не отдаёт себе никакого отчёта в том, что происходит, и в том, что он делает.

А те же животные инстинкты велят ему обнять Чимина крепче. Чонгук бездумно слушается. Потому что это приятно. Потому что Чимин охренительно приятный на ощупь. Неожиданно. И фатально. Чонгук в состоянии сосредоточиться только на своих ощущениях, обнаженной кожи на своей коже, и каким упругим, гладким и сильным чувствуется чужое тело. Так близко… Чонгук абсолютно не фокусируется на лице Чимина, но смотрит именно на него. Видит что-то похожее на панику в широко распахнутых глазах напротив — видит своё собственное отражение в расширенных зрачках. Но длится это всё лишь бесконечные секунды.

Чимин всё-таки хватается влажными пальцами за Чоновы плечи, подтягивается вверх, чтобы выровняться и встать устойчиво на ноги, плотно проезжаясь кожей по чужому торсу. От этого в миг мурашки расходятся по всему телу, и если бы он не был мокрым, волосы бы уже стояли дыбом на руках. Блондин отталкивает от себя Чонгука, тут же густо краснея.

— Ты какого хрена тут делаешь? — взрывается Чимин. Оглядывает бегло парня. Давится воздухом от открывшегося вида. Сердце срывается на сумасшедший бег, а кровь медленно повышает свой градус, заставляя кожу едва не гореть. — Да ещё и г-голый, — запинается, закусывая губы. Силится не смотреть вниз, ниже пояса, куда так изящно уходят косые мышцы, по которым чертовски хочется пройтись пальцами, до самого члена. Господи Боже…

И Пак абсолютно не отдаёт себе отчёт, что стоит перед Чоном точно так же, полностью обнажённым, да ещё и влажным, распаренным после душа. Кажется, Чимина совсем не заботит то, что Чонгук, совершенно не стесняясь, рассматривает его, цепляясь глазами за татуировку на рёбрах, справа. Его волнуют только его собственные мысли и всплывающие картинки в голове, всё более порнографического характера, которые он никак не может остановить. Ещё чуть-чуть и опозорится, засветив стояком.

В итоге Чонгук зависает на тату, успев рассмотреть всё, что его интересовало, но именно эти буквы на рёбрах почему-то цепляют взгляд, который то и дело норовит снова пройтись от тёмных горошин сжавшихся от холода сосков вниз, по рельефному торсу, к паху. Чонгук любит татуировки. Он потратил не один день, чтобы целиком забить себе рукав, и вплел в его узор всё, что ему было нужно и важно. Но что может значить для Чимина это слово «Nevermind»? Это ведь не просто узор. Но спросить Чонгук ни о чём не успевает, как и ответить, потому что наконец фокусируется на красном, разъяренном лице Пака.

И на какой-то миг мелькает едва осознаваемая, но щекочущая нервы и будоражащая кровь мысль: Чонгук представляет, как хватает его сейчас за мокрые волосы, тянет к себе и… И резко выдыхает. Вот дерьмо.

Чимин злится. На всё и на всех. Но больше всего на себя, что никак не может удержать себя в руках, находясь так близко к Чонгуку. Да и кто бы смог?! Но тем не менее, Пак не намерен раскрывать перед парнем все свои карты, выдавая свои истинные чувства. Он знает: они будут со смехом отвергнуты. В лучшем случае. Поэтому лучше и дальше поддерживать этот режим холодной войны. Так проще. Так легче. Наверное… Вот только тело Чимина с ним не согласно. Оно так откровенно реагирует каждый раз, почти выдавая его с потрохами, словно издеваясь.

Пак срывается с места, оттолкнув Чонгука в сторону, и тут же скрывается за дверью своей спальни. Щёлкает замком. А сердце всё никак не угомонится. Дыхание рваное, словно бежал стометровку. И лучше бы бежал, честное слово…

Чонгук дёргается, когда Чимин проскальзывает мимо, но так и не сдвигается с места после его поспешного ухода. Он полностью дезориентирован. Тем, что произошло, так быстро и неловко, что он даже не успел собраться и повести себя адекватно… А как вообще в такой ситуации можно это сделать?! Чонгук сбит с толку и своей реакцией, и реакцией Чимина, и когда тот убежал, Гук еле успел остановить себя от того, чтобы схватить его за руку. Не дать уйти. Почему ему это так важно? Зачем ему вообще это нужно?

— Да блять! — Чонгук зло треплет свои волосы, дёргает дверь ванной, с грохотом её захлопывая, и подходит к раковине. Опирается о неё обеими руками и опускает голову вниз. Смотрит на свой напряженный живот, ниже, на увеличившийся и приподнявшийся член, к которому настойчиво приливает кровь. Глубоко дышит, нормализуя пульс и подавляя любые попытки коварного подсознания подсунуть ему обратно в голову яркие картинки и воскресить едва отпустившие его тактильные ощущения.

Тупая физиология!

Чон убеждает себя, что всё дело в ней. Потому что у него уже был пьяный опыт с парой левых парней в ночных клубах, куда они с Тэхёном на свой страх и риск проникают по поддельным удостоверениям. Но дальше провокационных касаний и пары многообещающих поцелуев дело никогда не заходило. Чонгук не отрицает: ему было приятно чувствовать на себе сильные мужские руки, целовать жесткие и неподатливые губы, бороться языками, пока не начнёт сводить челюсти. Его это заводило, но только в рамках противостояния и азарта, кто кого в итоге. Это был словно научный эксперимент: зайдёт или нет? Но по итогу Чимин первый парень, на которого у Чонгука почти встал. И это полный капец. Что ему с этим делать теперь? Они ведь, мать их, «братья». Они живут в одном доме. У них общая, будь она проклята, ванная, и Чонгук не может в ней теперь спокойно находиться, потому что вспоминает Чимина. Голого, мокрого, горячего, твердого, такого охренительно гладкого и приятного на ощупь. И Чонгук хочет ощутить это снова. Но если это произойдёт… Лучше даже не думать, что случится дальше.

Чимин тоже не может связно думать. Сидит на краю кровати, напрочь забыв о том, что ему нужно было вытереться. Это уже не актуально. Он высох и так, пока сидел и пытался привести свои мысли в порядок. Миссия с треском провалена. Оглушительно и бесповоротно. Пак откидывается спиной на мягкость постели, чуть утопая в одеяле. Прикрывает глаза, а по ту сторону век всё тот же блядский образ обнаженного Чонгука. Да гори оно всё в Аду. На нём что, свет клином сошелся? Что за наказание такое? Но возбуждение, ожидаемое, от того что творится в данную минуту у Чимина в сознании, не заставляет себя долго ждать. В паху тянет. Губы алеют от покусываний. Чимин сильнее жмурится, пытаясь подумать о чём-то мерзком и противном. Не выходит. Ничего, чёрт побери, не выходит. Всё только хуже. Потому что член наливается и пульсирует. Чимин сжимает одеяло ладонями по обе стороны от себя и сопротивляется желанию прикоснуться к себе. Ещё чего. Не будет он дрочить на сводного брата.

А Чонгук думает как раз о том, что подрочить в душе стоит — сбросить напряжение и смыть все ненужные мысли и образы из своей пробитой башки. А ещё лучше — сходить в клуб и найти себе там безотказную девчонку, с которой можно будет провести всю ночь — столько времени, сколько потребуется, лишь бы отпустило.

Но когда Чон заходит в душ и начинает растирать руками тело под струями воды, постепенно спускаясь от груди к паху, резко останавливается, так к себе и не прикоснувшись. Потому что опять начинает думать о Чимине в совсем не братском ключе. И если продолжит это делать, яростно мастурбируя, то кончит из-за него. И вот это точно будет концом. Поэтому Гук резко дергает ручку смесителя в крайнее положение, вода стремительно меняет температуру, становясь ледяной, и он стоит под её обжигающим напором, не дыша: от спазма всех мышц, парализованных холодом, не продохнуть. Но это помогает ему заморозить и левые мысли в голове. Когда он снова переключает воду трясущейся рукой, его наконец перестаёт лихорадить.

Чонгук даёт себе обещание: больше в такие ситуации не влипать. Он не любит себе врать. Если Чимин снова окажется голым в его объятиях, он его точно так легко не отпустит. Надо держаться от Пака и возможных проблем подальше. Только как это сделать, когда кто-то словно намеренно их постоянно друг с другом сталкивает? Это что, испытание на прочность, выдержку и здравомыслие Чонгука? И насколько его может хватить?

Чимина не хватает и на пару минут. Он уже едва не скулит, перевернувшись лицом в постель. Возбуждение не сходит, а только отзывается тянущей болью во вставшем члене. Он почти трётся им об одеяло. Мычит, кусая губы. И не выдерживает. Плюёт на всё, потому что невыносимо. Ему нужна разрядка, иначе он начнёт кидаться на людей, как бешеная собака. Пак ползёт по кровати вверх, дотягивается до тумбы и достаёт оттуда баночку смазки, валяющуюся там на крайний случай. Очень крайний. Например, как сейчас… Он переворачивается на спину и понимает, что уже настолько возбуждён, что лубрикант может оказаться лишним. Его собственная смазка собирается каплями на головке, едва не стекая по стволу. Плевать. На всё плевать. Он просто подрочит и всё. Ничего такого.

Пальцами размазывает полупрозрачные капли по члену, а после обхватывает ствол всей ладонью, сжимая у основания. Стон срывается с губ, но он успевает прикрыть рот свободной рукой, закусив зубами ребро ладони. Всё окажется куда быстрее, чем он мог подумать.

Чонгук выходит из ванной, остывший, но всё ещё злой. Останавливается у закрытой двери в комнату Чимина. Прислушивается к тишине за ней. Хорошо, звуков крушения мебели и гневных криков не слышно. Пак выглядел по-настоящему взбешённым, когда оттолкнул его с прохода и вылетел пулей из ванной. А Чонгук даже ничего не сделал. Только смотрел. Но как он смотрел…

Чон мысленно влепляет себе пощечину и идет в свою комнату. Надо убраться из этого дома и от Пака как можно быстрее, пока ещё есть возможность сохранить лицо. Только, вопрос, перед кем? С каких пор его стало волновать крайне «важное» и «ценное» мнение окружающих о себе? Или дело не в других, а в Чимине? Почему именно с ним Чонгук впервые бездействует? Что его останавливает?

Чонгук привык брать, решительно и настойчиво. Он привык, что ему не могут отказать. И Чимина, он уверен, мог бы взять даже не силой — и не будь это Пак, Чон бы так и сделал, чтобы освободить голову и перестать себя мучить. Он ведь эгоист — ему это все говорят. Тогда что изменилось? Как давно, и почему он заметил это только сейчас? Когда секс, единственное, в чём он видел смысл какого-либо длительного взаимодействия, вдруг отошел на второй план? А на первом…

На первом теперь, похоже, Пак Чимин. И Чонгук не знает, что ему с этим делать.