Глава 3. (2/2)

— У тебя рассечение кожи, — констатирует Чимин. — Ты головой вообще думал перед тем, как ввязываться во что-то? — бухтит где-то сверху над головой Гука. — Или тебя машина сбила? — бросая испуганный взгляд на бледное лицо брюнета.

— Нет… Ащщ, — шикает, когда Чимин протирает рану смоченным в перекиси ватным диском, и морщится.

— Подрался?

Очередное молчание в ответ, которое блондин воспринимает как «да».

— Что могло случится, что тебя так отметелили? Не можешь никак научиться язык держать за зубами? — ворчит Чимин. Причитает, но методично обрабатывает рану на затылке и переходит к лицу. Сменяет ватный диск снова на бинт. Смачивает и буквально умывает Чонгука, придерживая его голову под подбородком и помогая держать её прямо.

Пряди волос прилипли к дорожке крови возле уха. Пак проходится там смоченным бинтом несколько раз, стирает всё аккуратно. Убирает пальцами волосы в сторону, открывая для себя скрывающиеся под ними шрамы. Чонгук сделал себе андеркат, на висках волосы очень короткие: убери густоту длинной чёлки на другой бок — вся «прелесть» из шрамов, вплетённых в выбритый узор, предстанет во всей красе. Чимин неосознанно оглаживает пальцами каждый шрам. Их всего три, но они довольно крупные. Хорошо заметные вблизи. Несложно догадаться, почему Гук не стрижется коротко. Чимин уверен, что Чон не из тех, кто будет стесняться чего-то в своей внешности. Скорее, он скрывает эти шрамы от самого себя. Возможно, они напоминают ему о чём-то, чего он вспоминать не хочет.

— Откуда у тебя это? — всё же задаёт этот вопрос Чимин. Гук, хоть всё ещё колючий, сейчас более податлив и послушен, нежели обычно.

— Ты не отстанешь, да? — обессиленный короткий вздох: тугой бинт делает свою работу, не давая грудной клетке большей подвижности.

— Мы живём в одном доме, формально, мы братья. Я стираю с твоего лица кровь. Думаю, я заслуживаю немного ответов, — настойчиво заявляет Пак.

Крови на лице почти не осталось, на волосах тоже. Рану на затылке стоит чем-то заклеить, вопрос только — чем? Бинтовать голову не вариант, родители не слепые, заметят. Уговаривать Гука поехать в больницу и наложить швы, очевидно, бесполезно. И Чимин чудом вспоминает о существовании медицинского клея. Но есть ли он дома?!

— Последствия аварии… — на удивление, Чонгук все-таки отвечает.

— Попал под машину? — приложив временно к рассечению ватный диск с перекисью, чтобы остановить кровь.

— Это был мотоцикл, — хрипит брюнет.

— Мотоцикл сбил? — округляет глаза Чимин, оседая перед парнем на колени.

Чонгук действительно не хочет об том «инциденте» лишний раз вспоминать и избегает разговоров на эту тему. Поэтому носит длинные волосы, хотя это ужасно неудобно, но ему не нравится, когда к нему начинают лезть с расспросами: «ой, а что это?», «боже, что случилось?», «какой ужас, как это произошло?!», «вау, как сексуально, специально шрамирование сделал?!». Ему хватило этих тупых вопросов по горло, когда он вернулся в школу после больничного. В тот же день после уроков он пошел в парикмахерскую, чтобы выбрить виски и вплести шрамы в узор, сделав их не такими заметными. А потом и волосы отпустил, окончательно скрыв вещественные доказательства по делу об отсутствии мозгов. Вердикт однозначен: виновен.

И Чимин последний человек, с кем Чону хочется делиться историями о своих «подвигах». Не потому что хочется произвести на него положительное впечатление, вовсе нет. Просто он в принципе не привык ни с кем чем-либо делиться. Его проблемы это его проблемы.

Но как-то так вышло, что в этот раз, сбежав от Тэхёна и его заботы, чтобы не доставлять ему лишних хлопот и поводов для беспокойства, Чонгук сдался Чимину — сразу и без сопротивления. На него это так непохоже. И послать Пака с его вопросами после его помощи язык тоже не поворачивается.

Чонгук делает короткий вдох перед тем, как ответить, не поднимая головы:

— Я не справился с управлением байка на мокрой дороге. Слишком торопился, — негромко. — Был в шлеме, но он треснул, как и череп. Провалялся после операции несколько дней в коме. Когда сняли пластины и швы, остались головные боли и рубцы на память. «Ну хоть жив остался», — утешили меня врачи.

Пак сразу понимает, о каком байке идет речь: он уже не раз видел его в гараже, укрытым покрывалом и стоящим на домкрате, потому что колес на нем нет. Дохён их снял и отвез в другой дом, отремонтировал раму и заменил поврежденные детали. После аварии мотоцикл снова выглядит как новый, но никто на нем больше не ездит. Честно, Чонгука и не тянет. Видимо, отшибло в тот злополучный день не только мозги, но и желание.

Чон не рассказывает Чимину, по какой причине превысил скоростной режим на мокрой дороге, зная, что это опасно. Садясь за руль, он осознавал все риски. Наверное, как и многие, думал, что в этот раз пронесёт, а в следующий он уже так не сделает. Что ж, Гук признаёт: он дурак. Говорят, это не лечится, но он старается, правда.

Только вот сегодня опять что-то пошло не так. Если отец узнает, что его по голове треснули, у него случится инфаркт. Надо бы попросить Чимина ни о чем не говорить… Только как это сделать, учитывая, что они, мягко говоря, не ладят? Пак и так его отчитал. Точно Дохёну первым делом наябедничает.

Чимин вообще не ожидал, что в один день на него обрушится столько всего. Он точно был не готов увидеть на пороге дома окровавленного, согнувшегося пополам Чонгука, а после узнать, что нечто подобное в его жизни не ново, что тот пережил мотоциклетную аварию, в которой, как правило, выживают редко.

— Куда ты ехал? — спрашивает осторожно.

Чонгук заранее морщится. Ожидаемый вопрос. Пересилив себя, неохотно отвечает, раз уж сегодня день откровений:

— Начался пожар в нашем старом доме, где я жил раньше. Соседи мне набрали, потому что отцу не дозвонились, он был на операции. Отсюда ехать всего семь минут в соседний район, я рванул, думая, что приеду раньше пожарных, успею вынести часть вещей… В итоге, только буквально вынес себе мозги. Конец истории.

Гук ясно дает понять, что продолжать обсуждать эту тему больше не намерен: он и так Чимину душу вывернул, лишь бы утолить его любопытство. Но только в нем ли дело?

Чон давит тяжелый вздох: это больно. Осматривается рядом с собой, думая, за что лучше ухватиться. Надо куда-то перебраться от входной двери, а то мало ли что… Соён или отец вдруг раньше вернутся и застанут эту кровавую картину, или соседка за солью зайдёт... Ну нафиг.

Просьбы о помощи Чимину не поступает. Чонгук хватается работающей рукой за рейку прибитой к стене вешалки для одежды, напрягается, аккумулируя остатки сил для последнего рывка, и в самом деле умудряется поднять себя на ноги — больше усилием воли. Колени предательски подгибаются от тошнотворной слабости, и если бы не Пак, успевший его схватить, он бы точно грохнулся обратно на пол.

— Меня сейчас… — сдавленно начинает Чонгук и не договаривает, но Чимин и так по его рвотному позыву понимает, что резкая смена положения тела спровоцировала скачок давления в голове. И если ему не хочется мыть полы, то лучше довести Чона до ванной и как можно скорее.

— Терпи, — быстро реагируя, подхватывает парня под подмышкой, закидывая его руку себе на плечо. Старается идти быстрее, но так, чтобы не делать Гуку больно. Тот еле перебирает ногами. — Терпи до ванной, — благо, она есть на первом этаже и не нужно форсировать лестницу на второй.

Чонгук и правда держится, плотно сомкнув губы и челюсти так, что видно, как бегают под кожей желваки. Заблевать всего себя не хочется. Сам он мыться не в состоянии, а просить о таком Чимина… Ну уж нет. Забинтовать, обработать раны — это одно. Но мыть его в душе, трогать его обнаженное тело, намыливать пеной… Господи, что за хрень лезет в голову?

Проблюётся — станет легче. Уверен.

Чимин ногой толкает дверь, помогая Чону тут же осесть на колени перед унитазом, и быстро, в самый последний момент, открывает крышку. Отворачивается на мгновение от «душераздирающих» звуков извержения чужого желудка. Как бы самому не блевануть… Нет, ему не противно. На самом деле, в этом нет ничего такого, особенно, когда понимаешь причину, но иногда звуки могут быть заразными. Но ситуация не даёт остаться в стороне: рука Чонгука обессиленно соскальзывает с фаянсового обода. Чимин быстро подхватывает его за плечо и опускается сам вниз, на колени. Придерживает одной рукой парня за плечевой пояс, а другой интуитивно поглаживает по спине, словно пытается успокоить.

Чона выворачивает наизнанку с минут пять. Кажется, ещё немного и выблюет все внутренности. Наконец, когда потоки желчи заканчиваются, Чонгук отлипает от унитаза, пытаясь дышать нормально. Умыться бы.

И Чимин будто слышит его мысли. Включает воду в раковине рядом.

— Сам сможешь?

Чонгук лишь согласно кивает. Голова мутная, глазам сложно сосредотачиваться на определённой точке, но он всё же силится встать. Чимин, конечно, помогает ему, придерживая за локоть. Чон умывается одной рукой, в основном протирая рот и подбородок. Пак подаёт небольшое полотенце, взятое с вешалки у умывальника. И сам помогает парню протереть лицо.

Чонгук бросает на Чимина быстрый, вороватый взгляд, словно чтобы в последний раз убедиться и наконец решиться:

— Слушай, Чимин-а… не говори ничего отцу, ладно? Я не хочу, чтобы он переживал. У него профессиональный невроз, не хочу, чтобы он яростно приступил к моему лечению.

Пак смотрит какое-то время на Чона, не моргая. Он ведь и не думал. Во-первых, он не из тех, кто первым делом бежит доносить родителям или кому бы то ни было. Во-вторых, он даже не представляет, как бы объяснил им произошедшее и вообще преподнес факт того, что по Гуку, судя по его состоянию, прошелся асфальтоукладочный каток. А потому:

— Хорошо. Не буду… — тихо отвечает Чимин. — На самом деле, я и не собирался, — не смотрит на брюнета, удобнее подхватывая его снова под руку.

Чонгук медлит, сам не зная почему, но всё-таки тихо выдыхает:

— Спасибо…

Пак кивает и выводит Чона из ванной. Тот старается идти сам, чтобы не слишком на блондина давить. С горем пополам они доходят до комнаты Гука, которому преодоление лестницы на второй этаж дается нелегко, но оставаться на первом этаже опасно. Чимин помогает ему аккуратно сесть на кровать и вспоминает, что рану на затылке так ничем толком и не обработал, кроме перекиси. Надо проверить аптечку, и если что, сгонять на соседнюю улицу в аптеку до возвращения родителей. Чимин абсолютно не представляет, как Чонгук будет скрывать свое состояние, как минимум от отца. Он ведь еле ходит.

Чон о таких вещах сейчас не беспокоится. Ему бы продолжать дышать. С первого этажа доносится приглушенный звук входящего звонка на телефон Чонгука, оставшегося в косухе.

— Не отвечай, — сразу же говорит он, когда Чимин порывается сходить вниз.

Точно знает: звонит Тэхён, узнать, добрался ли друг до дома и не сдох ли по дороге. И Чон не ошибается: на экране высвечивается уже пять входящих неотвеченных от некого «кудрявого». Видимо, пока в ванной были, не слышали. Хорошо, Тэ не знает, где Чонгук теперь живет: раньше они тусовались в старом доме. Станется с Кима сюда припереться. Чонгук категорически не хочет его видеть. Ближайшие пару лет минимум.

А вот возвращению Чимина неожиданно рад. С ним творится что-то странное. Наверное, обещанные отложенные последствия черепно-мозговой травмы. Всё страшнее, чем ему твердили врачи и отец.

У Чонгука в его пробитой голове совсем отбитые мысли. О том, какой Чимин красивый. И какие у него на самом деле нежные руки, которые так бережно касались его кожи. И от него вкусно пахнет — сложно понять чем, — но Чонгуку хочется уткнуться в его запястье и вдохнуть этот запах глубже. Хочется Пака обнять, спрятав лицо в изгибе его шеи, и остаться так сидеть вечность, неподвижно, в тишине… Господи, лучше бы дальше мутило так, чтобы сразу хотелось выблевать мозги. Это временное помутнение? Это ведь пройдет, да, как только Чонгук восстановится?

Чимин приносит его рюкзак и мобильный, в самом деле не став отвечать на долгий и настойчивый звонок и даже не взглянув на телефон, который, наконец, умолк.

Чует Гук, — ненадолго. Ким с живого с него не слезет.

Пак держит порезанную, окровавленную футболку в руках, сминая её, словно мусор. Он намерен выбросить её: раз уж врать, то полноценно, до конца. А от улик нужно избавляться.

— Я поищу кое-что в домашней аптечке для твоей головы. Если нет, то сгоняю быстро в аптеку. Нельзя рану оставлять вот так, — Чимин пятится к двери. — Ты как, вытерпишь? — спрашивает обеспокоенно.

Он правда переживает. Состояние Чонгука нестабильное. Может произойти что угодно: он отключится, его снова начнёт тошнить и может начать рвать прямо так, без сознания, что чревато летальным исходом; или же он захочет встать и дойти до ванной, но упадёт и повредит себе что-нибудь ещё.

— Не сдохну, — слабая улыбка рисуется на обескровленных губах, — бывало и хуже…

— Очень обнадёживает, — сарказничает Чимин, но то, что Чон улыбнулся — первый раз на памяти Пака, — хоть и еле-еле, действительно внушает надежду.

Он быстро выходит из комнаты и буквально слетает по лестнице вниз. Чонгук успевает остановить себя и не сказать: «пожалуйста, не уходи». Тревога, что Чимин ушёл надолго, стремительно растёт, и справляться с ней сложнее, чем с болью во всем теле и ломотой. Отчего-то хочется плакать. Но вместо этого Чонгук закрывает глаза и максимально абстрагируется от своих переживаний, концентрируясь на боли.

Перерыв всю аптечку, Чимин всё же находит что искал. Медицинский клей — отличная вещь, спасающая в случае, когда нет возможности наложить повязку. Он подходит для не слишком обширных порезов и ран. И стоило догадаться, что подобный препарат обязательно найдётся в доме у врача. Чимин облегчённо выдыхает и бежит обратно к Чонгуку.

Когда он возвращается, на первый взгляд кажется, что Чонгук уже успел заснуть: он медленно дышит, как в глубоком сне, положив руку поверх бинтовой повязки, и цвет лица у него практически такой же серый, как и у постельного белья. В комнате вообще красок мало: не считая переливающихся диодов компа и алых вставок на черном игровом кресле, всё выдержано в серо-черных тонах. Даже занавески на окнах черные, словно у Чона траур. В обычной его одежде этот цвет тоже всегда преобладает. Не то чтобы он ему не идёт — на самом деле, очень идёт, — но оптимистичнее его отражение в зеркале он точно не делает.

Но Гук не спит. Он чутко ждёт прихода Чимина, как чёртов Хатико, и сразу открывает воспаленные глаза, стоит Паку переступить порог комнаты.

— Опять экзекуция? Ты мне мстишь за что-то? — вздыхает, но смиряется с тем, что Чимин ещё не наигрался в доктора. Лишь бы в самом деле не пошел по стопам его отца…

Сидеть без поддержки Чонгуку тяжело. Он честно старается, но хватает его только секунд на десять. После чего он сам ложится к Чимину на колени, опустив голову на бедро, и резко выдыхает: под ребрами простреливает. Не самая удобная поза с его набором повреждений, но лучше так.

Чимину ничего не остаётся, как принять текущее положение тела Чонгука и постараться как можно аккуратнее заклеить порез на его голове, придерживая волосы — красивые и густые, но в данной ситуации жутко мешающиеся.

Пока Пак возится с его головой, Чонгук, перестав даже шипеть от жжения, начинает потихоньку дремать. Своими действиями Чимин делает ему больно, но ему отчего-то приятно. Он и подумать не мог, что вредный мелкий Пак Чимин может быть таким заботливым и проявлять сочувствие. Особенно к Гуку, ведь их взаимодействие не заладилось с самого начала.

Может быть, Чимин его не ненавидит на самом деле? Чонгуку ведь это всё не мерещится? Он трется щекой о грубую ткань джинсов и снова шипит от жгучей боли в затылке. Чимин недовольно цыкает на него, чтобы лежал тихо.

— Скажешь отцу, что я домой вернулся с тренировки и засел за комп? — бормочет Гук, честно не двигаясь, чтобы больше не мешать: Чимин терпеливо удерживает пальцами края раны, пока клей не схватится.

По мнению Чона, такого объяснения его отсутствия на ужине отцу будет достаточно. Потому что обычно именно этим Чонгук и занят: по вечерам запирается у себя в комнате и поесть приходит уже в ночи, когда все спят.

— Скажу, — отвечает Чимин и дует на рану, смазанную клеем, чтобы тот быстрее подсох.

Когда наконец всё прихватилось, затянулось и перестало кровоточить, Чимин спокойно выдыхает, а после помогает Чонгуку перевернуться обратно и улечься на подушки.

— Уверен, тебя ещё будет тошнить. Что будешь делать? Ты не отличаешься сейчас скоростью передвижения, Дохён может увидеть тебя… — Пак стоит у кровати брюнета, разглядывая его перебинтованный торс, оценивая надежность бинтов.

— Не знаю, — пыхтит Чонгук, пытаясь умоститься поудобнее. А после вскидывает такой взгляд на блондина, что тому хочется удавиться на месте. Он что, просит о чём-то? Что за щенячьи глазки? Твою мать…

— Понятно, — Чимин едва не закатывает глаза, а после берёт в руки телефон Чона, подносит к его лицу, чтобы разблокировать, и вбивает ему свой номер телефона, а потом сбрасывает вызов себе. Забавно, что за всё это время они ни разу не обменялись номерами. Никогда не звонили друг другу, да и поводов не было. И лучше бы и не было, чем такой, как сейчас.

— Напишешь, как станет плохо, я приду, помогу, — Пак уже понял, что не сможет Чонгука бросить, даже если бы очень хотелось. Но ведь не хочется. Он мысленно отменяет все свои намеченные планы на ближайшие пару дней, без сожалений вычеркивая пару тренировок. Отныне он Чонова сиделка. Как бы не задушить его собственноручно. — Не сможешь написать, звони. Даже простой прозвон, и я пойму, — вернув телефон на место, он суёт руки в карманы своих чёрных джинсов, а Чонгук вдруг обращает внимание, что у блондина довольно мускулистые, но при этом очень изящные бёдра. Сжать бы ладонями, проверив, такие ли они волнительно упругие на ощупь, как на вид.

Чёрт. Мозги-таки хорошо приложило.

— Спасибо тебе, — снова тихо, на выдохе. Откуда только в этой блондинистой занозе в заднице столько заботы и доброты? Или Чонгук этого раньше попросту не замечал, потому что сам обычно ведёт себя, как мудак, и люди отвечают ему тем же?

Но менять своё обычное снисходительно-прохладное отношение к Чимину страшно. Гук привязчивый, как собака. Привыкнет к нему, а в конце года Пак свалит с концами, и видеться они будут только по семейным праздникам, и то не факт. Чонгук устал терять близких людей. Он вообще устал.

Он закрывает глаза, чтобы не видеть, как Чимин уходит. Чтобы не начать позорно умолять его остаться. Не хочет снова вспоминать, что можно страдать не одному, что намного легче, когда рядом есть тот, кто тебя поддержит и позаботится о тебе. Чонгук давно для себя всё решил: он останется волком-одиночкой, не будет нигде подолгу задерживаться, и этот дом последняя его клетка. Совсем скоро он вырвется на свободу и сожжёт за собой все мосты. И, возможно, единственное, о чем он будет сожалеть, это о том, что оставил Чимина.