11. Надежды (2/2)

Отпустите, Господи Иисусе. Хватит с меня этого бреда.

— Похвальное желание, — старик смотрит спокойно, и, возможно, мне кажется, в его глазах мелькает сожаление… или жалость?. — Но тебе придется остаться на этом корабле, девочка.

Нет.

Не хочу.

Но это логично. У тебя в голове очень опасная штука. И большой вопрос — правильно ли расшифровали мои слова пираты.

— Отец!.. — Изо явно хочет поинтересоваться, что здесь происходит.

— Не сейчас, Изо. Марко, — Белоус поднимается на ноги тяжело, многочисленные трубки колышутся и бренчат. Эдвард Ньюгейт кивает в мою сторону. — Под твою ответственность.

Обреченно прикрываю глаза.

Не сбежать. Не спрятаться.

Проклятые пираты.

Проклятый корабль.

Проклятый чужой мир.

***</p>

— У тебя виски седые, — Руша смотрела без привычного презрения, поставив поднос с едой на тумбочку.

— Старею, — кисло улыбнулась.

Шутка не прошла. Невольно дернула рукой к голове, но, вздохнув, опустила ее обратно на кровать и подтянула к себе ноги, согнув их в коленках, уткнувшись в них лбом, одновременно натягивая и кутаясь в одеяло.

Холодно.

Соленый привкус продолжал преследовать до приступов тошноты. Кружилась голова, и то и дело перед глазами вспыхивали темные пятна.

Нервное напряжение, усталость и «общее хреновое состояние физического и психического здоровья» — так сказала Мими, уложив меня в койку.

Сбежать от нее в душ оказалось проблематичным, но все же осуществимым. Долго стояла мокрой серой мышью перед зеркалом, рассматривая сбитые локти, коленки, стесанный, уже покрытый корочкой позвоночник и синяки в разных неожиданных местах. Не говоря уже о тех, что россыпью отпечатков пальцев украшали шею, бросаясь в глаза. Были бы волосы прикрыла, а так…

Кто-то из девчонок притащил шарф. Смотрелось это настолько несуразно, что я даже не стала под него ничего прятать. И так белая в фиолетовую крапинку, одним синяком меньше, другим больше.

Да и напоминание хорошее. Чтоб не расслаблялась.

Меня не жалели. Ни о чем не спрашивали, но и доброжелательности ко мне особо не проявляли.

Белоус меня пощадил и даже не запер в трюме, не покалечил и за борт не бросил — это весомый аргумент в мою пользу. Но осадок остался. Недоверие оседало на окружающих серостью и всеобщей апатией.

Убийство накама. Названного брата. Да еще и в спину.

Никому не нравится быть преданным. Да еще и так.

На третий день по дороге к своей койке в лазарете я случайно разглядела через щели ширмы знакомый цвет волос на белой подушке и замерла.

Татч. Помпадур растрепанный, волосы длинные по всей подушке, лицо серое. Трубки, провода.

Живой.

Живой, бородатая же ты скотина.

И мне никто не сказал. Даже словом не обмолвился. Не намекнул.

А я ведь там, на палубе, мокрой побитой шавкой скулила, уверенная, что Татч умер.

Скоты.

Сволочи.

Хотя умно, да. Кололась я в своем неведении гораздо легче.

— Считай — мертвый, — голос Мими над ухом заставил в вздрогнуть. — Удар был сзади, со спины. В сердце между ребер прошло как в масло.

— Все плохо? — насколько именно?

— Не буду давать ложную надежду — очень плохо. Еще бы чуть-чуть и нож прошел бы в сердце. Но Татч везунчик. Такими ударами не промахиваются. Уж я-то знаю.

Такими ударами не промахиваются.

 — Сейчас на камбуз придем, сделаю тебе чаю с медом.

— Вкусного?

— Конечно! Иди, согрею.

— Какие шансы?

— Почти никаких. Он в коме, детка.

Умер ли в каноне Татч сразу или, может, тоже вот так вот лежал и умер, не приходя в сознание? Кто знает?

Никто.

Об этом не говорилось.

Надежда, хрупкая и слабая, вспыхнула и рассыпалась. Не надейся и не мечтай, Улик. Будет легче.

Когда ни на что не надеешься — это прекрасно! Единственный способ не разочаровываться.

— Нам остается ждать и надеяться.

Я улыбнулась криво и зло:

— Ждать и надеяться — верный способ скоропостижно рехнуться.

Прав был в чем-то Макс Фрай.

Харута приходит спустя несколько дней. Дни я не считаю, плыву по течению, не замечая времени. Из лазарета носа не кажу, хотя девчонки и не особо-то меня прочь гонят.

Двенадцатый молча падает на стоящую рядом койку и молчит, смотря из-под челки.

— Злишься?

— Нет.

Я вас боюсь до дрожащих коленок.

Он это понимает, кривится в улыбке, высиживает в настороженной тишине еще полчаса, после чего уходит, напоследок все же сказав:

— Эйс ослушался приказа и сбежал за Тичем.

— И что ты от меня хочешь? — в кружке почти холодный чай. Нестерпимо чешутся корочки на коже стесанной об палубу спины. И шея до сих пор побаливает, когда ей двигаешь чуть резче или сильнее.

— Ты же знаешь, что с ним будет, верно? Ты знаешь будущее?

— Знаю, — не отрицаю, не отмалчиваюсь, болтая остатки чая на дне кружки. — Но поверь, ты не захочешь этого знать.

Харута упрямо поджимает губы, смотрит из-под челки хмуро.

— Я хочу знать!

— Он проиграет.

— Нет!

— Да!

— Я надеюсь, что…

— Осторожнее с надеждами, они приводят к разочарованиям.

Взгляд у пирата мрачный.

Больше Харута не приходил.

На острове Хортус Белоусовцы задержались на целых две недели. Были сложности с кораблем, с всеобщим настроением и много с чем еще.

Я бросила курить. Хотя правильней сказать, мне было не у кого стрелять. Главным спонсором бесплатных сигарет, как оказалось, был Татч.

Который часто стрелял сигареты у Феникса.

Просить же курево у Марко было откровенно глупо и боязно. И то, что я под ответственностью Марко, меня не успокаивало. Скорее наоборот.

Первые проблемы со сном начались спустя неделю. Точнее, трудности с пробуждением.

С каждым разом просыпаться становилось все сложнее. Сначала это принесло радость — возможность проваливаться в темноту без снов и засыпать мгновенно! А потом начались неприятности.

Во тьме было тихо. Спокойно. И она… засасывала. Как болото, заставляла увязть в ней по самые уши. Сначала незаметно, а потом все сильнее и сильнее. Затягивая и не отпуская. Тихая колыбель без сновидений и тревог обернулась ловушкой. Каждая ночь превращалась в кошмар, попытки вырваться наружу и открыть глаза. Проснуться.

— Я не могла разбудить тебя минут пять, — мрачная Лили стояла надо мной наперевес с кувшином, пока я непонимающе щупала мокрую подушку. — Это, знаешь ли, было не смешно. Я уже думала панику поднимать.

— Извини, — моргая, пыталась убрать темные пятна перед глазами.

— Все в порядке?

— Да.

— Точно?

— Да. Все нормально.

К концу третьей недели Татч так и не пришел в себя, а я перестала спать по ночам и спала днем. Это помогало, но не сильно.

На камбуз мне путь был заказан. Да и не тянуло меня туда. Девчонки пристроили меня заниматься какими-то бумагами, а по сути перекладывать с места на место никому не нужную фигню. Спустя время мне компанию начал составлять Адольф, тот, который не Гитлер. Рыжик был мной отловлен случайно, а так как тоже был любителем ночных посиделок, то начал частенько вместе со мной бдить ночью у койки Татча.

Один хрен, все равно не сплю. Так что Мими оставила меня сидеть и предаваться меланхолии с чувством вины, следя за показателями, в случае чего поднимая тревогу.

— К твоему сведению, «полундра» означает «берегись, сверху», а не тревогу, — ехидно заметила Руша.

Ирония. А я-то думала, чего Тич, вместо того чтобы меня сразу пришибить, дернулся посмотреть вверх, отвлекаясь. А это я, оказывается, орала морской вариант «небо падает».

Днем я спала. Ночью упорно сопротивлялась сну, но так хоть получалось выспаться и отдохнуть, пусть и не полноценно, но хотя бы морально, не ведя борьбу с внутренней тьмой.

Которая, как я подозревала, была и вовсе не совсем моя.

Думать об этом не хотелось совершенно.

А еще казалось, я стала хуже видеть. И это было не совсем хорошо. Периодически перед глазами мелькали темные мушки или возникала черная дымка. Это тревожило.

— У тебя глаза черные, — Адо закусил кончик пера, задумчиво уставившись на то, как я рассматривала картинки в книге, которую читала с трудом. Алфавит выучить я все-таки смогла, но читала пока что по слогам и очень медленно, про письмо вообще можно было молчать.

В тусклом свете лампы подслеповато щурилась, умостившись вместе с ногами на соседней от Татча койке.

— У меня серые глаза, — безумно хотелось спать. Вот только потребность была не столько физическая, сколько психологическая. Устала.

— Они черные.

Захлопнула книгу прищурившись.

— Может, игра света?

— Нет. Они темнеют с каждым днем. Раньше они у тебя были серые, а теперь темные. Иногда кажется, что даже зрачки теряются.

— Бред.

— Наверное, — вздохнул подросток, сонно зевая.

Ближе к рассвету, сдав пост у Татча проснувшейся медсестре, очередной раз умывая лицо холодной водой, пытаясь не уснуть, посмотрела в зеркало, вглядываясь в свое отражение.

Говорят, глаза зеркало души.

В таком случае у меня, должно быть, черная душонка.

В какой-то момент черные дыры-туннели размазались. Темным водоворотом закружили голову, затягивая.

Всего секунда, а с меня градом тек холодный пот. По вискам, спине, выступив над губой и увлажнив ворот рубашки.

— И долго ты будешь себя в зеркале разглядывать? — раздраженно хмыкнула одна из подопечных Мими. — Десять минут уже на свое отражение медитируешь.

Я потерянно уставилась на короткостриженную высокую девушку.

Не помню, как она сюда вошла. Совершенно. А ведь она определенно перед тем, как попасть в душевую, прошла мимо меня. Без вариантов.

— Который час? — хрипло выдохнула.

— Завтрак через полтора часа.

— О, ясно. Спасибо.

Какого черта?!

Я отключилась. Потерялась.

Моргнула, быстрым взглядом скользя по поверхности зеркала.

Глаза были серыми. Не черными, как говорил Адо. Но ведь я тоже видела, что они цвет поменяли. Не могло ли мне все это ночью привидеться?

Ведь ночь — темное время.

Темное.

Аналогия с вампиром мне совсем не нравилась.

Ведь в какой-то прекрасный момент я просто могу не очнуться. Не проснуться.

Кажется, у меня проблема.

Хотя по факту у меня их вагон и маленькая тележка.

И меньше их не становится.