11. Надежды (1/2)
— Мам?
Вокруг было темно-темно. Темнота касалась босых пяток, а я стояла в коридоре, на пол которого из дверного проема гостиной падал свет. Из комнаты, залитой уютным светом, виднелся силуэт мамы. Та сидела, спокойная и тихая, только спицы ловко и быстро мелькали в ее руках.
Тихая. Мягкая. Домашняя. С сединой в волосах и аккуратных очках, прикрывшая ноги пледом.
Родная.
— Долго там стоять будешь? — не отвлекаясь от вязания, спросила она. — И не надоело в потемках?
— Это ты мне? — голос подвел. На всякий случай обернулась, проверяя, может, есть кто рядом.
Линолеум холодил ноги.
— А кому же еще?
Действительно, кому же еще? С заминкой все же прошла в гостиную, после чего с облегчением выдохнула и опустилась в ногах женщины, не сдержав порыв чувств, уткнулась лицом в ее колени, обнимая их руками.
— Мне такой бред приснился, знаешь? Я попала в другой мир на пиратский корабль, зная будущее.
— И что ты сделала?
— Ничего. Я ничего не сделала. Хотя могла бы спасти столько людей и конкретно одного дорогого человека. А должна была…
— Ты снова тащишь все на себе, дочка?
— Я должна была его спасти. Пусть это и был сон, но…
— А тебя кто спасет? — мама откладывает в сторону вязание и хлопает рядом ладонью по дивану, предлагая сесть.
— Ты о чем? — непонимающе посмотрела на нее, пересаживаясь с пола на диван, после чего прижалась к ее плечу.
— Я об этом.
Она повернула голову и взглядом показала на дверной проем. Проследив за ее взглядом, замерла. Там, за дверью, колыхалась темнота, перекатывалась, вздыхала. Поежилась. Я ведь там только что была.
Тьма, словно живая, то накатывала волной, то отступала, недовольно вздыхая, натыкаясь на полоску света отбрасываемую люстрой, что висела под потолком гостиной.
— Мам?
Очнулась резко. Дернулась, пытаясь проморгаться. Перед глазами плясали черные пятна, постепенно рассеивались, и я наконец смогла рассмотреть напряженное лицо Мими, что явно уже долгое время пыталась меня разбудить.
Почему-то слегка припекало щеку. Кажется, в себя меня приводили силовыми методами.
Перед глазами мелькнул яркий свет, небольшой фонарик светил омерзительно ярко, выбивая из глаз слезы.
— Реакция в порядке, — в голосе женщины проскользнули нотки удивления. — Тьфу, напугала. Не видит она!
От Мими пахло сигаретами, а суровые морщинки вокруг глаз стали глубже. Казалось, что она даже постарела на несколько лет.
Но ведь я реально ни черта не видела.
Тогда уж точно.
— Я…
— Тебя явно любит госпожа удача. Отбить себе все что можно, при этом не переломав себе кости и не получив таких уж серьезных увечий — просто чудо.
— К Дьяволу такую любовь.
К Дейви Джонсу на дно морское.
Хотелось, чтобы меня все оставили в покое. Хотелось тишины и закрыть глаза, чтобы не видеть и не слышать.
Не хотелось ни говорить и ни спрашивать ни о чем. Просто молчать.
Мими явно мое настроение уловила, поэтому молчала. Немой вопрос висел в воздухе, так и не озвученный.
«Татч?»
Мими лишь прикрыла глаза.
Вдох. Выдох.
Закрыть глаза и ни о чем не думать. Но мысли упорно лезли, мерзкими щупальцами скользили воспоминания.
Спрашивать об Эйсе смысла не было. Да и все равно было. Вот просто все равно. Он уже большой мальчик.
Мальчишка, которому просто не повезло с родителями, расплачивался за их грехи.
Мими ушла, оставляя меня в тишине, наедине с самой собой и попытками отвлечься, применяя прием «не думай о белой обезьяне». Работало ли это? Не совсем.
Когда звук отодвигаемой ширмы достиг слуха — я его просто проигнорировала. Когда стук переставляемого стула и скрип были уж слишком показательными, мысленно послала всех в долгое и красочное.
Но игнорировать визитера долго не получилось.
— Ты знала.
Не вопрос. Не утверждение. Констатация факта.
Голос у Феникса равнодушный и холодный, спокойный, морозом по коже пробегающий. Он сидел, оседлав стул и сложив руки на спинке. Спокойное и даже скучающее выражение лица прекрасно скрывало его мысли и эмоции.
Самое отвратное, что он пришел не один. Рядом стоял, вытянувшись в струнку, Харута.
Можно было соврать — да только это ничего не дало. Можно было сказать короткое и емкое «да», но…
В любом варианте всплыли бы вопросы, на которые не то что отвечать не хотелось. Просто не стоило это делать.
Язык мой — враг мой. Что говори, что молчи, все равно все хреново.
Дурочкой прикидываться было, откровенно говоря, поздно. Поэтому я просто молчала, с каким-то безразличием рассматривая лицо собеседника, не собираясь даже смотреть в сторону Харуты.
— Эйс уплыл за Тичем? — вопрос вырвался сам.
— Да, — Феникс нахмурился.
— Ясно.
А что еще я могла сказать? Вот что? История пошла так, как ей и надо было. И героини-спасительницы из меня не вышло.
Феникс смотрел недобро. Блеклые глаза, казалось, потемнели, набирая свет, и напускное безразличие со спокойствием слегка подвинулись, оставляя место хмурым и совсем не добрым морщинам.
— Говори.
— Мне нечего сказать, — после долгой паузы ответила и честно попыталась уйти бессознанку, вот только у меня этого не получилось.
— Марко! — встревоженно вскинулся Харута, но, что показательно, не вступился. Феникс же бросил на двенадцатого комдива взгляд, заставив его отступить на два шага назад.
— Точно ничего не хочешь рассказать? — за шкирку меня вздернули совсем не ласково, заставляя испуганно хлопать глазенками и, кажется, седеть. Феникс промораживал одним взглядом. Отчаянно хотелось превратиться во что-то мелкое и забиться в далекую щель, желательно на другом конце мира.
От него несло жутью.
Господи Иисусе, он был зол.
Рваное покачивание головой в отрицании, скорее всего, со стороны было похоже на приступ эпилептика. Который явно пирата не впечатлил.
— Нет, — шепотом выдохнула, сжавшись и втянув голову в плечи.
Меня убьют.
Убьют.
Умирать решительно не хотелось. Но и последние события, казалось, вытянули все силы и желания на эту чертову жизнь.
Стоило ли выживать в стычке с Тичем, если меня «свои» же убьют? Наверное, все же нет.
И причем не важно, расскажу я или промолчу. В любом случае. В любом случае мне конец. Правда пиратам Белоусов о не прекрасном и недалеком будущем явно не понравится. Мое молчание партизана, гордо сложившего голову за родину и Сталина, тоже не будет оценено по достоинству.
— Феникс! Какого черта?! — Мими встала прямо на пути Марко, который тащил меня волоком прочь из лазарета, держа за шкирку как кутенка, угрожая просто и незатейливо свернуть мне шею в любой момент. Сейчас я чувствовала себя настолько беспомощно и жалко, что хотелось просто закрыть глаза и позвать маму.
Вот только мама не придет.
— В сторону, — холодный спокойный приказ заставил женщину подавиться воздухом и оступиться в сторону, без вопросов провожая нашу компанию взглядом.
А после меня выволокли на палубу, где, казалось, собрались все пираты Моби Дика, которые упорно якобы чем-то «занимались», а не поджидали нашего пришествия.
Сейчас, под взглядами толпы пиратов, отчетливо приходило понимание, что они головорезы. И я в этой шайке-лейке не состою. А тот, кто мог заступиться и всегда оберегал, был чертовой каменной стеной, мертв по моей вине. Харута и рад бы помочь, но, судя по всему, он встал на сторону своих накама. И не мне его винить.
Мне доверили множество жизней, а я их проебала. И парочку конкретных уже наверняка.
И что смешно аж до слез — предсказуемый результат.
— Марко? — кто-то окликнул первого комдива. Большая рука с длинными шершавыми пальцами обхватила шею сзади, нагоняя к и так стойкому страху еще больше жути. — Какого черта?
— У нас на корабле слишком много крыс.
Мне конец.
— Я не крыса, — оправдываться в моем положение то еще самоубийство, но ведь я действительно не была крысой. Я просто трухло.
— Неужели? — хмыкнул мужчина. — Тогда говори.
— Я не могу.
Как жалко это звучит.
— Жаль.
Удивительно, но спустя пару минут на палубе остаются лишь комдивы и… Белоус, что все это время молчаливо наблюдает за происходящим.
Щелчок предохранителя над ухом, и я вздрагиваю, бросая короткий взгляд на Изо, что с равнодушным лицом целился мне прямо между глаз.
Выстрелит, сомнений нет.
— Предлагаю рассказать обо всем, что тебе известно по-хорошему. И твоя смерть будет быстрой.
Вне сомнений. Смерть моя будет, это точно.
Закрываю глаза и молчу.
Если я скажу… может случиться так, что все вообще пойдет в самые худшие варианты. Война без победителей — самая хреновая война.
Соленая вода стекала с волос и лица, пытаясь отплеваться, жадно хватала губами воздух, руки скользили по краям бочки с морской водой, которая зачем-то стояла на палубе. Хотя какая разница — зачем? Свое предназначение, как мое возможное место утопления, она оправдывала более чем.
Кашель надрывный разрывал грудину, на которой и так расцветали россыпями гематомы от встреч с палубой, что организовал Тич.
— Говори.
Холодно. И воздухом не надышаться. Перед смертью не надышишься, правду говорят.
— Я не могу.
Не могу.
Иначе похерю все остальное, не успев начать. Побежите вы на войну, как же, узнав, что половина вас подохнет на ней и Батька вас не спасет. И спасать вы будете сына Гол Д. Роджера, которого девяносто процентов населения этого мира просто боится до усрачки и ненавидит, девять уважают, и какой-то жалкий процент, возможно, испытывает теплые «чуйства».
Рывок быстрый, голова с размаху окунается в бочку почти по плечи, трепыхаюсь, поддаваясь инстинктам, пытаясь хоть как прийти к спокойствию. Но получалось откровенно плохо. Воздух стремительно покидал легкие.
И снова рывок. Со свистом и хрипом рваный вдох, жадное заглатывание воздуха, и глаза, что щиплет не то от соли, не то от слез.
Пальцы, жесткие, на шее. Захотел бы — шею сломал, как куренку. Захотел — утопил бы, не напрягаясь.
— Говори.
— Не могу!
— Почему?
— Потому что история вашего мира идет так, как ей и надо идти! — выпалила на грани истерики.
Вашего мира. Не моего.
— Отпусти ее, Марко.
Пальцы исчезают. Ноги подкашиваются, и я падаю на палубу, расшибая колени, удерживаясь скользящими по мокрым краям бочки пальцами, заходясь надрывным кашлем.
Голос Белоуса спокойный. Взгляд старика придавливает к палубе и, пытаясь вытереть с лица воду рукавом, замираю, вжимаясь в палубу и бочку, свернувшись клубком фактически в ногах Феникса, пытаясь отползти.
Желтые, жесткие глаза смотрят, и ощущение такое, что всю душу, всю суть видят.
Страшно.
— Отец…
— Помолчи, сын, — коротко бросает Сильнейший человек, обрывая Феникса, не отрывая жутких, совсем не старческих глаз от меня. Удав. А я кролик. — Докажи.
До меня доходит не сразу. Далеко не сразу. Доказательства.
Доказательства.
О чем сказать, как убедить?
— Их двое, наследников короны. Один кровный, другой духовный. Эйс и его брат Луффи. Шанкс поставил на второго.
Комдивы пребывают в недоумении. А вот Феникс сверлит взглядом сверху вниз. Видимо, знает гораздо больше остальных. В том числе и о Портгасе Д. Эйсе.
— Вот как, — Белоус усмехается в усы, отводит глаза и, кажется, даже меньше давит, слегка опуская свою тяжелую ауру, давая возможность дышать чуть глубже, чем короткими поверхностными вздохами-рывками. — Назови хоть одну причину, почему мы должны оставить тебя в живых.
Причину?
Я не знаю причин.
Не знаю.
Я просто хочу жить. Просто жить. И чтобы все это наконец закончилось.
Знания… в моей голове знания, которые просто так не отпустят с этого корабля. Боже, какая я дура.
Какая я идиотка.
— Я просто хочу жить. Я никому ничего не скажу, — голос севший, на губах соль и трещинки, на которых она жжется. — История идет так и должна идти. Пожалуйста. Эти знания ничем вам не помогут. Татчу… не помогли. Пожалуйста… дайте сойти с корабля.