Мой (1/2)

Тэхён много плачет, и Хосок не знает, как ему помочь. Он старается, проявляет тактильность и заботу. Его касания мягкие, очень нежные. Тэхён их принимает, но не более того. Нет, не так — менее того. Кажется, что он не замечает ни заботы, ни касаний. Ни слов, которые ему говорят. Иногда Хосоку кажется, что это в какой-то момент больше не Тэхён, а вторая из его личностей, та, которая все время прячется. Он лежит на больничной койке, почти не выходит на свежий воздух, никак не реагирует на медперсонал клиники и почти ничего не ест.

Так или иначе, реабилитационный центр идет ему на пользу. Хосок почти уверен, что в домашних условиях его ТэТэ такой шок попросту не пережил бы. Впрочем, об этом сложно говорить. Наверняка говорить нельзя, а выводы и так не утешительные. Он собирался в центр с положительным настроем, но после новости о Чимине от него ничего не осталось.

Тэхён выглядит потерянно. Как будто ничего не понимает, но Хосок уверен — понимает. Все знает, все видит, все чувствует.

Просто где-то очень глубоко.

— Пограничное состояние. Клинически, — Цунэ морщится, наблюдая за тем, как Хосок размешивает пластиковой палочкой дрянной кофе из автомата. — Так сказал его новый врач.

— Хорошо, — на автомате кивает Хосок. Потом, нахмурившись, качает головой. — То есть… Понятно.

Он смотрит на Цунэ исподлобья и мысленно благодарит за то, что тот больше не прогоняет и позволяет постоянно находиться возле Тэхёна. Считается, что так ему проще со всем справиться.

Считается, что хотя бы тут Хосок может быть полезен.

И не то, чтобы его по прежнему не задевает собственная бесполезность… просто с этим ничего не поделаешь. Все, что он может предложить, это себя таким, какой есть. И если его принимает такой омега, как Тэхён, значит, для него в Хосоке переплелись все те дороги, по которым он раньше блуждал бесцельно и потерянно. Значит, для него Хосок хорош по определению, без причин, выгод и подводных камней.

Просто так.

Тэхён находит в Хосоке свой островок спокойствия просто так.

Цунэ смотрит на альфу со странным прищуром и думает, что редкий человек смог бы отказаться от предложенных денег и шанса вернуться к семье ради того, чтобы вытягивать из плотного панциря на свет божий разбитого на три части, опустошенного и уничтоженного омегу. Значит, их связь куда крепче, чем кажется со стороны.

Значит, им не нужно быть чем-то большим, чем то, чем они являются.

— Давай, ТэТэ, — каждый день в разное время Хосок, возвращаясь в палату Тэхёна после того, как дает тому от себя отдохнуть, тормошит его, пытается вывести на эмоции. — Смотри, на улице солнечно. Хотя бы в окно посмотри.

Тэхён отворачивается.

— Ты, — Хосок оказывается рядом, приседает на койку и легонько скользит пальцами по ребрам омеги, ни то щекоча, ни то просто поглаживая. — Маленький ленивец! Нельзя так долго лежать на одном месте, ты поправишься и станешь некрасивым, и тебя больше не будут называть принцем, — лукаво улыбается, заглядывает в глаза, сухие и безразличные. — Ну же! Вставай, ленивец, ни то я отнесу тебя на руках, — грозит пальцем, как ребенку.

Тэхён не реагирует.

Хосок наигранно громко вздыхает и подхватывает омегу под лопатки и под колени, стягивая с койки и, зашипев от боли в плече, в полшага оказывается у окна. Усадив Тэхёна на подоконник спиной к стеклу, нависает над ним, пристраиваясь между разведенных ног.

С момента получения ранения прошел почти месяц, ранение заживает хорошо, если не брать в расчет то, что Хосок постоянно напрягает плечо, возясь со своим ТэТэ.

— Посмотри, какая красота, — альфа намекает на видный из окна внутренний двор с парком, но смотрит прямо в глаза омеги, не отрываясь. — Не видел ничего прекраснее, — склоняется, прислоняясь своим любом ко лбу Тэхёна, и тот не отстраняется. По прежнему никак не реагирует. — Мой нежный мальчик, мой ангел, улыбнись для меня, — шепчет, проводя кончиком носа линию от виска к границе волос за ухом. — Скажи для меня хоть что-нибудь. Моя душа, — голос у него ломкий, и дыхание горячее, как у больного. Или же у омеги просто слишком холодная, сухая кожа.

Уголки его губ напрягаются, чуть растягиваются, но вместо улыбки опускаются вниз. Он ничего не говорит.

Хосок мягко целует Тэхёна в лоб, смотрит в его глаза, темные, нечитаемые. В них не эмоций, просто покрасневшие от сухости белки и топкая радужка. Глаза спящего, почему-то открытые.

— В другой раз, — понимающе произносит Чон. — У тебя получится.

Дело не в том, что Тэхён не хочет идти на контакт.

Просто это, наверное, его предел. И Хосок по-своему искренне рад тому, что Ким Нунга быстро выписали из больницы, потому что только потери второго близкого человека принцу ТэТэ сейчас и не хватало.

— Люди учатся адаптироваться, — Цунэ за этот месяц научился курить с Хосоком на крыльце с другой стороны здания, куда не выходили окна Тэхёна. По правде, сам он посещает сына не каждый день; примерно раз в неделю. Хосок в клинике живет. Так захотелось Тэхёну. — Каждый по-своему. Не знаю, что творится у него на душе. Вижу только то, что он оставил снаружи. То есть ничего.

— Ничего, — согласно кивает Чон.

— Тэхён подростком был падок на ориентиры, — продолжает омега. — Искал, находил. Опирался. Разочаровывался, находил новые. Делал себя слабым или сильным — смотря по ситуации. Думаю, он опирается сейчас на тебя. Человека со здоровым прошлым и сносными ошибками в настоящем, который может вынести вид его оболочки.

— Пусть опирается.

— Вот и я подумал… Пусть. Знаю, на что ты способен, и могу только предполагать, на что не способен.

— Физически? На многое.

— А морально?

— Не знаю, — пожимает плечами Хосок и закуривает третью по счету. — Невозможно сказать.

— Правильно. Но, пожалуйста, — неожиданно Цунэ кладет руку на плечо альфы, низко опускает голову. — Будь способен на то, чтобы оставаться с ним столько, сколько потребуется.

Хосок откидывает голову и выпускает дым из легких, поджимает губы. Ему нечего ответить. Все, что мог, он пообещал Тэхёну.

Цунэ ему обещать уже нечего.

***

— Путь к тебе — мой путь, — голос альфы звучит негромко. В темной палате, в тусклом, синеватом свете ночника лицо Хосока резко выделяется светом и тенями без размытости границ. — Голос твой — моя колыбель. То, что я тебе оставлю, будет тем, что ты у меня попросишь. В тени, где я тебя найду, забудется мой путь, — он читает слова из книги, которую ему принес Чонгук, сказав, что нашел на какой-то уличной ярмарке.

Хосок хмыкает и делает вид, что поверил.

У тонкого сборника свежая, пахнущая чернилами бумага.

Эти слова написал Чон Чонгук.

Может быть, для Юнги, а может просто так. Во всяком случае, сейчас он отдал их для того, чтобы Хосок мог читать Тэхёну перед сном, успокаивая и усыпляя.

— Под кожей твоего тела я пройду, от пяток к сердцу, — голос вибрирует низкими тонами. — Там, откуда я начал, ничего нет. Там, где я закончу, меня оглушит стук твоего пульса. Там, где ты меня увидишь, я стану бессмертным.

Тэхён смотрит прямо на Хосока завороженно, взгляд становится влажным, ресницы намокают. Он тихонько всхлипывает. Хосок, услышав этот звук, придвигает свой стул поближе к койке и кладет голову на грудь омеги, прикрывая глаза и наслаждаясь тем, как касаются его волос, боязливо и неуверенно, мягко перебирая и иногда натягивая сильнее, отчего кожа альфы покрывается мурашками. От этих редких касаний он плавится, жмурится, как будто в глаза ему светит солнце.

Тэхён хлюпает громче, откидывает голову, поджимая губы.

Хосок ничего не говорит. Нельзя. Не сейчас. Сейчас печаль — тоже чувство. Драгоценное, робкое чувство. Нельзя его погасить. Нужно его впитать, молча и тихо, позволяя касаться и надеясь, что со временем такие проблески станут более частыми.

— Бессмертным, — Тэхён повторяет последнее слово альфы сломленным хрипом, и тот сильнее прижимается щекой к чужой груди, давая ярче ощутить свое присутствие.

— Бессмертным, мой грустный мальчик, — едва шевелит губами, но его все равно слышно. — Там, где ты мне улыбнешься, я перестану существовать.

Воздух в комнате пахнет лекарствами и чистым постельным бельем. И еще Тэхёном. Его кожей и ноткой цитрусового нероли. Хосок тянет запах глубже, с шумом вдыхает и удерживает в легких, находясь на грани от того, чтобы просто умереть счастливым, пока Тэхён глубже зарывается пальцами в его отросшие волосы. Среди хаоса, который творится в его голове, голос Хосока кажется якорем, за который можно зацепиться. Его кожа кажется сушей, его волосы — спасительными тросами. То, что он говорит, почти не важно. Омега не всегда понимает смыслы, но интонация, тембр на грани тишины и низкого звука, запах — все это останавливает тот бешенный ритм мыслей и чувств, которые Тэхён запер внутри себя. Кажется, если все это вырвется наружу, он уже никогда не сможет успокоиться. У него в голове гнездо, и сотни птиц царапают крыльями черепную коробку, пытаясь вырваться. Злые, темные, острые птицы.

Голос. Тот самый голос, он никуда не делся, не пропал, не исчез, не растворился.

Хосок его заглушает. Когда Хосок рядом, Тэхён не слышит вопля «исчезни». Слышит только то, что на грани тишины и низкого звука, на грани сна и яви, лжи и правды, мягкости и насмешки — мягкой насмешки, — которая вертится по комнате живым волчком посреди произнесенных хрупким шепотом слов, тяжелых и веских, которые так и застыли в воздухе — Тэхён их почти видит.

Тэхён за них держится.

***

У Хосока бессонница.

Спит урывками, много курит, много нервничает.

Много чувствует.

На дне его глаз тяжесть, которую Тэхёну не видно.

На дне его глаз Тэхён, которого он тянет из пучины на поверхность. Которого приручает, заново уча различать чужие слова, эмоции, смыслы.

Уча вспоминать свои.