Сдавайся (1/2)

Вой сирены скорой помощи, толпа людей — случайный свидетелей, фельдшеров, полицейских.

И Намджун. Где-то в стороне.

Сбой системы. Повтор. Сбой системы.

Программа превращается в насмешку, мир сбивается продольными линиями до бинарного кода, а у Намджуна вместо головы ежиное гнездо. Остро. До безумия просто, так, что хочется сжать и расплющить. Чтобы только кровь и месиво из костей и мягких тканей, которые были произведением искусства, но теперь уже ничего не будут значить.

Сбой системы. Сброс до заводских настроек.

Намджун садится на корточки, сглатывая приступ и надеясь, что сможет его переварить. Держится за голову, как за последний маяк, но блики мигалок скорой помощи пробиваются даже сквозь плотно смеженные веки.

Сила притяжения. Она опускает на колени, она пригибает к земле. Она увеличивается, сплющивает, размазывает по асфальту под окном Чимина тонким слоем, и Намджун знает, что из жерла своей персональной черной дыры уже никогда не выберется.

Ничего нет. Ничего и никого. Но ведь нужно подняться. Нужно встать и подойти, нужно проверить, увидеть, убедиться. Нужно встать. Подняться на ноги, зацепиться за воздух, подтянуть свое тело вверх и вперед.

Вставай. Не притворяйся.

Намджун никогда не думал, что простые шаги вперед будут даваться так тяжело. Словно по раскаленным иглам идет, цепляясь руками за что-то перед собой, за стены и острые углы многоквартирного здания, у которого уже стоит машина скорой помощи и натягивает ленту полиция.

Намджуну страшно. Откровенно, нервно, потерянно. Откидывает голову, возводя глаза к небу и в то же время зная, что обратиться не к кому. Не у кого молить, некуда кричать. Остается только вязкая горечь под языком и полная неспособность сделать последний рывок. Намджун так спешил, что чуть было не учинил скандал на границе, через которую его не торопились пропускать, и вот теперь он стоит, не в силах двинуться с места.

Запах Чимина. Он здесь повсюду. Намджун учуял его еще со стороны парковки, но окна Чимина выходят на другую сторону.

И вот теперь Намджун здесь. Стоит, умоляя прекратить. Умоляя никогда этого не видеть. Умоляя это никогда не происходить.

Умоляя себя посмотреть и не находя на это никаких сил.

Как будто Чимин дольше останется живым, если Намджун не увидит его мертвым. Как будто в этом есть какой-нибудь смысл.

Как будто все это вообще можно хоть как-то вынести.

Как будто кости не крошатся, когда он, наконец, делает шаг вперед.

Он лежит на носилках, накрытый белой простыней. Видны только ступни, тонкие, маленькие, с небольшими и мягкими даже не вид пальчиками. Словно подушечки котенка.

Намджуну плохо физически. Он цепляется за стену, наваливаясь на нее, хрипит и дергает душащий воротник водолазки. На улице холодно. Намджуну хочется броситься вперед и прокричать стоящим вокруг накрытого тела людям, что он сейчас замерзнет, его ноги и так уже как ледышки холодные. Сдерживается. Смотрит сперва на низко опустившего голову Хана, затем на фельдшера, который что-то записывает в форме.

Намджун делает еще один осторожный, нетвердый шаг в сторону носилок.

— Господин Ким… — Хан осекается, склоняет голову еще ниже. — Простите меня.

Извиняется за то, что не уследил. Вот только какая теперь разница.

— Уберите это, — голос Намджуна звучит сипло и высоко, когда он небрежно указывает в сторону простыни. — Я хочу посмотреть.

— Господин Ким, он выпал из окна двенадцатого этажа, — осторожно уточняет фельдшер, пожилой альфа с добрыми, влажными глазами. — Не на что там смотреть.

— Уберите, — почти цедит и сам тянется вперед, чтобы сорвать простынь.

— Господин Ким! Так нельзя, — Хан перехватывает Намджуна за руки и в тот момент понимает, насколько они дрожат и насколько он слаб, потому удержать его получается просто. Он просто наваливается на Хана всем телом и глухо, надсадно дышит. Фельдшер распоряжается принести немного нашатыря, кто-то пихает под нос альфы остро пахнущую жидкость, кто-то оттягивает, кто-то старается успокоить.

Что-то шумит. Какой-то резкий, острый, нарастающий звук.

Твой крик.

Взгляд у Намджуна бегает. Взгляд ничей, сиротливый. Не за что зацепиться. Не за кого.

Его нет.

Нет его.

Бросается вперед, тянет на себя простынь и одновременно наваливается на носилки, оказываясь с Чимином лицом к лицу. Вот только лица у Чимина больше нет. Ничего нет. Только цвета. Бурый, черный, коричневый. И белый — на котором он лежит. Хрустящий, свежий белый цвет. Он его пачкает. Собой. Ему больно, очень больно… было, наверное. Но скорее всего нет, потому что человек не может пролететь двенадцать этажей в свободном падении и остаться в сознании. Вернее, Чимин не может. Чимин, у которого от центральной нервной системы из-за частого употребления мало что осталось, точно не мог бы.

— Сейчас, малыш, родной мой, сейчас… — Намджун — сплошная дрожь. — Я сейчас…

Хватается за чужие руки, изломанные, влажно-липкие, осматривает все до мельчайших деталей. Кожа, ногти, остатки зубов, волосы и даже тянет руки ниже, вниз по ребрам, изломанным и раздробленным, пока его не оттягивают, почти отбрасывают прочь.

— Держите себя в руках, господин Ким, — говорит Хан в самое ухо. — Имейте уважение.

Уважение?..

Намджуну хочется рассмеяться и заплакать одновременно.

Уважение. К телу.

Потому что Чимина тут нет.

Есть только оно. Тело.

Сбой системы. Повтор. Сброс. Повтор.

Сбой системы.

— Это не он, — сиплый голос, который пытается кричать. — Не он! Не его тело!..

Ошибка. Ошибка. Ошибка!

— Не он! — уже не крик. Вопль, почти вой. — Нет…

Перехватывают, успокаивают препаратами, усаживают в кузов скорой и что-то объясняют. Как ребенку, чуть-ли не на пальцах. Кажется, объясняют дальнейшую процедуру. Рассказывают, как будут изучать личные вещи, осматривать место происшествия, и какие обследования пройдет тело прежде, чем его превратят в прах.

Слушай. Запоминай.

Намджун не успевает дышать. Не успевает думать. Зря он приехал один. Зря никого с собой не взял. Хоть кого-то, кто смог бы мыслить трезво, потому что Намджун уже не может.

Это не он.

Конечно, не он. Он не мог. Он должен был справиться, должен был начать свою новую, лучшую жизнь.

Он не мог. Это — не его способ. Поэтому сейчас они проведут экспертизу, они… А, черт.

У него ведь поддельные документы. Его не существует. Есть какой-то У Джа, и его личность с легкостью подтвердят. Может, не будут париться.

Еще… Еще будут осматривать вещи. Копаться в его личных вещах, что-то искать, что-то находить, протянут руки туда, куда даже сам Намджун никогда не осмеливался заглянуть, но в итоге ничего не изменится.

У Намджуна руки в его подсохшей, скатавшейся крови.

Намджун хочет залезть к нему под кожу, хочет стать им и забрать себе его раны. Хочет быть вместо него, но это тоже уже не имеет никакого значения.

Дыши. Не можешь? Все равно дыши.

Может. Дышит. У него получается. Конечно, получается. Он жив, не мертв. Он дышит, как раненый, как пораженный астмой, воздух втягивается со свистом и вырывается из мокрых губ рваным напором, а все потому, что успокоительное медленно, но все же действует.

Может. Сидит, все перед собой видит. Чувствует жар своего тела и холод улицы, голоса, вопросы, голоса, вопросы… Когда медработники берутся за носилки, Намджун подскакивает к ним, наваливается снова всем весом, не дает унести.

Куда они его?