Подавись (1/2)
— Сколько он выпил? — Чонгук трясет за здоровое плечо Хосока, лежащего лицом в барной стойке.
— Дохуя, — изменяет своему воспитанию Намджун.
На дворе очень раннее утро, в Silkot уже почти никого нет. В тишине основного зале, где уже не играет музыка, их конспиративно приглушенные голоса звучат громче, чем хотелось бы.
— Ну и нахуя мы его сюда привели, если он алкаш?
— Не знаю, это была твоя идея, — пожимает плечами альфа.
— Не правда, господин Ким! — праведно возмущается Чон, складывая руки на груди. — Кто сказал «мы поедем в клуб и пробудем там всю ночь, потому что мне необходимо выпить!», м?
— Так он и сказал.
— Разве? Хм, тогда, — омега задумывается. — Кто сказал «какой ебанный в жопу клуб, отлепись от асфальта и вернись к Тэхёну!», м?
— Ты сказал, — со знанием дела подтверждает Намджун.
— Разве? — вид у Чонгука крайне растерянный. — Тогда…
— Так, завязывай, сам ведь ничего не помнишь, — смеется Намджун. — Мы привели его сюда, чтобы понять, почему он страдал на земле в двух шагах от палаты принца ТэТэ.
— Узнали?
— Нихуя, — снова некультурно вздыхает Ким.
— Вот именно, — кивает Чонгук и пытается взвалить на себя тяжелого Хосока, который сонно причмокивает губами, но в остальном на тормошения не реагирует. — Боже, ну и кабан же ты, Чон Хосок.
Альфа на звучание своего имени реагирует, приоткрывает глаза, но тут же смыкает веки обратно.
— Подожди, — Намджун помогает, осторожно подхватывая под больную руку. — Стой, стой! Он сейчас упадет…
В сторону парковки они двигаются хаотичным зигзагом, и открыть машину Намджуна получается не с первой попытки из-за постоянно падающих ключей. Пьяного Хосока решено отвезти в офис о ставить там приходить в себя, но в пути он, потихоньку приходя в себя, начинает неразборчиво просить отвезти его к семье.
— Я тебе не такси, — ворчит Чонгук. — Вот скажите, господин Ким, ну не наглость-ли?
— Разберись сначала, что у него случилось, — фыркает альфа, садясь на переднее пассажирское и ожидая, пока омега заведет двигатель. — Не нравится мне эта ситуация, да и Тэхён… Нелогично как-то. Не мог он Хосока прогнать.
— Да Цунэ лапу приложил, бля буду! — откликается Чонгук, выруливая с парковки. — Его ж золотой сынок, думаете, позволит с этим блохастым снюхаться?
— Может, и так, — кивает Намджун. — Во всяком случае, никуда он не денется, пока все не проясниться. Сам же знаешь, что за бунт будет, если у нашего принца забрать что-либо для него ценное.
Чонгук знает, потому что в таких случаях Тэхён поднимает всех на уши, пока не получит свое назад. Как будто за столько лет Цунэ не мог привыкнуть к замашкам своего избалованного сына! А Намджун…
Намджун заботливый. И внимательный. Он не упускает деталей и смотрит на картину вещей шире, иногда даже под другим углом.
А еще Намджун умеет принимать решения. Иногда болезненные, выматывающие, отвратительно-несправедливые…
«Заберу твою боль», — печатает он, но не отправляет. Стирает, оставляя вереницу прочитанных сообщений от Чимина без ответа.
Потому что это была бы ложь. Намджун не может забрать чужую боль, он не всесильный, да и потом, даже если бы мог, в сосуде его тела чужой не было бы места. Все заполнила его собственная.
Невыносимо. Душит. Забивает ноздри, поры, глаза, уши. Он функционирует как прежде, потому что есть множество незаконченных дел, и нет права на отпуск даже по уважительной причине. Кстати, такая причина — она уважительная?
Можно просто пойти к врачу и сказать:
— Извините, у меня осколки сердца вытекают через глаза, можно что-нибудь с этим сделать?
Вот бы можно было.
Вот бы можно было не умирать, потому что у Намджуна на это нет времени.
Вот бы можно было… Чимина.
Хотя бы на секунду.
***
После того, как они оставляют Хосока, за руль пересаживается Намджун, и они с Чонгуком весь день проводят за исполнением первых поручений Ким Нунга. Домой альфа возвращается уже без каких-либо сил, и кажется, будто вены у него не кровью наполнены, а со свинцом. А еще его знобит, и в квартире он сначала долго ищет спрятанную от Чимина аптечку, а потом не менее долго копается в ней, не в силах найти банальный человеческий набор лекарств от простуды. Потерев влажные от испарины и горячие виски, берет одну только карту и выходит из квартиры, вспоминая, где поблизости можно найти круглосуточную аптеку.
На часа около пяти утра.
На улице холодно и влажно. Нет, не так…
Намджуну холодно и влажно. Холод пробирается под пальто, под рубашку и под кожу, впитывается в кровь и мягкие ткани, отравляя. Он ползет по безлюдной улице неторопливо, едва передвигая ноги, но не от слабости или плохого самочувствия, а попросту от абсолютной апатии. Ничего не хочется делать, никуда не хочется идти. Ничего не хочется чувствовать.
В аптеке он покупает пачку противопростудного порошка и спрей, прячет пакетик в карман и в том же ленивом темпе бредет обратно. На пути встречаются редкие прохожие, выгуливающие собак или просто очень рано идущие на работу. Намджуну кажется, что все это проходит как-то сквозь. Все его мысли не здесь и не сейчас. Все его мысли — в другом человеке, о нем и вокруг него.
«Можно ли мне просто думать о тебе?»
Он это не пишет и не отправляет. Просто прокручивает в своей голове, словно утешая себя этим смягчающим словом «просто». Он боится того, что все эти чувства никогда не поддаются контролю.
Он уже сумел совершить то, что клялся не совершать.
***
— Вот, здесь у меня всякие мелочи, — Чимин переворачивает камеру и показывает Тэхёну по видеосвязи невысокий комод, заставленный торопливыми набросками, напечатанными фотографиями без рамок, хаотично лежащей косметикой и плюшевыми игрушками и автоматов, где их можно выиграть за копейки. — А тут спальня, — заворачивает за угол, где в небольшой, но уютной комнате под фиолетовым светом ночника видна большая, застеленная пушистым пледом кровать. — Когда я только приехал, мне тут одному было страшно ночевать. Хан сказал, для меня подобрали небольшую квартиру, чтобы было уютнее оставаться в одиночестве. Так что все в порядке, хён, можешь не волноваться, — Чимин снова переворачивает камеру и улыбается Тэхёну.
— Я мог бы навестить тебя, если бы ты сказал мне, где находишься, — пробует старший, обеспокоенно щурясь.
— Не стоит, — продолжая улыбаться, качает головой, и незаметно от брата крепко сжимает пальцами свободной от телефона руки дверной косяк. — Не думаю, что это возможно сейчас.
— Чим-Чим…
— Все хорошо, хён, я не вру тебе, — Чимин ерошит волосы, делая их еще более растрепанными. — Даже показал квартиру, чтобы ты убедился, что я не живу в притоне… Тебе стоит беспокоиться о других вещах, например, о своем здоровье. Что скажешь?
— Скажу, что мне уже гораздо лучше, — старший опускает уголки губ, как делает всегда, когда бывает напряжен или же чем-то озадачен. — И все же есть кое-что, что меня беспокоит. Я хотел бы увидеть тебя вживую, потому что через время это, может быть, уже будет невозможно…
— Что ты такое говоришь?! — вспыхивает Чимин, хмурясь. — Объясни.
— Тише, братишка, — Тэхён по-доброму ухмыляется. — Я немного неточно выразился. Дело в том, что… Чим, я еще не сказал об этом родителям, так что… не знаю даже.
— Говори, — у Чимина решительно поджатые губы и заметный залом между бровями от постоянно хмурого выражения в последние дни.
— Я поискал, — голос у Тэхёна становится нерешительным, прыгающим. — В интернете. И нашел в пригороде, на природе, один пансионат для д…
— Стоп, — резко перебивает Чимин. — Ты не псих, ТэТэ. Даже не пытайся сказать мне, что хочешь добровольно записаться в дом для душевнобольных.
— Я не справляюсь, Чим, — с тихой, дрожащей на выдохе надеждой. — Может, там мне помогут.
— Не может, Тэхён, не может!
— Чимин…