Тет-а-тет (2/2)
— Конечно, я, — голос альфы звучит вымотано. — Я знал, что делаю. Намджуну повезло, что это сделал я, а не кто-то другой.
Чонгук снова опускает голову. Зрительный контакт лопается, и расстояние между ними начинает ощущаться, как огромная непреодолимая пустота.
Чонгук заполняет ее уверенностью, что Юнги создан для Тэхёна и не сделает и шага, если он не прикажет.
Юнги о таком не думает. Просто обходит стул и распутывает узлы. У него пальцы подрагивают и с трудом гнутся, но он старается сделать все быстро. Как только Чонгук чувствует свободу, тут же вскакивает и отходит, спиной упираясь в кухонный столик, словно подсознательно остерегаясь поворачиваться к альфе спиной.
— Осуждаешь?
Чонгук качает головой и случайно цепляет взглядом чашку с кофе.
— Он остыл, — произносит тихо, надеясь отвлечь и отвлечься. — Ты почти не пил.
— Не хотел, — дергает плечом. — Просто под руку подвернулся.
Омега знает, что обычно Юнги не спит и без кофе. Бессонница и стресс… Юнги не заслужил осуждения. Чонгук был зол, но теперь ему просто грустно. Наемнику, чья работа заключается в том, чтобы выполнять приказы, сложно было поступить иначе.
— Что ты будешь делать дальше? — вопрос срывается раньше, чем Чонгук успевает себя заткнуть.
Конечно, Юнги не ответит. Ему незачем раскрывать оставшуюся часть своих планов, это было бы неразумно.
— Много будешь знать — ногу прострелят, — очевидно.
— Дашь закурить? — пробует другой вопрос, и альфа кладет на столик перед Чонгуком запечатанную пачку. — И даже не скажешь, что мне еще рано? — наивная попытка уцепиться за прошлые взаимоотношения, хотя они даже не были друзьями. Коллегами и, наверное, приятелями. Старшим и младшим. Больше ничего.
Юнги ухмыляется и кивком предлагает омеге взять пачку. Тот послушно берет, потом, присмотревшись, раздраженно отбрасывает обратно на стол:
— Хён, ну твою мать, это же детские жвачки!
— Тебе еще рано курить настоящие, — голос Юнги звучит миролюбиво. — Поэтому я купил для тебя эту пачку. Хотел отдать позже, когда все закончится.
— Это твой ответ на подарочного тигра из отдела уцененных товаров? — скептически щурится Чонгук.
— Может быть.
Чонгук напряженно усмехается, а затем все же распечатывает пачку и «сжевывает» одну сигаретку, которая на вкус как малиновый чизкейк.
— Принял мой подарочек, — фыркает Юнги. — Что, передумал делать из меня врага народа?
— Да ладно, хён, — омега заводит руки за голову, разминая плечи. — В конечном итоге, это проблема не моя, а Намджуна. Пусть разбираются, сумасшедшее семейство…
— Преданность — это не твое.
— Я очень преданный, — заверяет Чонгук. — Преданность — мое второе имя.
— Ну-ну.
Чонгук пожимает плечами и делает глоток остывшего кофе.
— Фу, как ты собирался это пить? — морщит нос. — Горечь какая, боже, хён, ты не умеешь готовить кофе!
Юнги неопределенно мотает головой, а потом закрывает лицо руками. Медленно выдыхает.
— Мне была понятна твоя первая реакция, Чонгук, — начинает как-то робко, нерешительно. — А теперь ты стоишь тут и снова шутишь, и снова я думаю о том, насколько ты светлый человек… И насколько ты… как ты относишься ко мне, мне кажется, этого я не заслужил, после всего, что ты про меня понял и узнал… Я вот про тебя ничего не знаю, не знаю, как тебя занесло в эту профессию, как ты связал свою жизнь со всем этим дерьмом, когда от тебя буквально исходит свет, и ты даже меня… я даже… не знаю. Не знаю, почему думаю о таких вещах, когда ты находишься рядом. И почему я к этому чувству рядом с тобой стал так привязан.
Какое-то время Чонгук молчит, переваривая услышанное. Изумленно округлив глаза, он скрещивает руки и нервно впивается ногтями в кожу, как бы приводя себя в чувство.
— Прости, если после всего это для тебя слишком, я, — Юнги неловко отступает, настолько нерешительно, что шаг кажется прихрамывающим. — Я понимаю, как это звучит, особенно пос…
— Нет, — Чонгук, напротив, делает шаг навстречу. — Не слишком.
У Юнги губы сухие и теплые. Чонгук чувствует своими каждую трещинку, когда прикасается. Легко, настолько, что если отстраниться на миллиметр, то это будет уже не касание. Грань настолько тонка, что Чонгук боится ее разрушить. Но сейчас в Юнги он видит просто отвергнутого и запутанного, загнанного человека, который привык отгораживаться ото всех и ото всего, запирать свои чувства, зная, что они никому не нужны. Что никто не примет его нежность, а заботой воспользуются в своих целях. Что Тэхён никогда не увидит в нем альфу, спутника, истинного.
Чонгук ошибался, когда говорит, что ему жаль Юнги. Не жаль, это не то, даже не сотая доля того, что он испытывает, так мягко и трепетно касаясь его губ своими. И то, что Юнги делает маленький шаг навстречу, положив руку на предплечье омеги и слегка погладив большим пальцем, буквально разряжает воздух в комнате. У Чонгука кружится голова от того, что он осмелился сделать, потому что даже тот минет в каморке не воспринимался им, как акт близости, скорее как акт протеста. Теперь же это была именно близость. То, как Юнги ответил, тоже робко, словно по инерции боялся, что его отстранят…
Чонгук не забыл то, что Юнги ему сказал.
«Не хочу делать тебя вторым после Тэхёна.»
И еще:
«Ты заслуживаешь того, чтобы быть единственным.»
Проблема в том, что они оба этого заслуживают.
Когда Чонгук отстраняется, смотря на альфу немного напугано и выжидающе, так, словно ждет, что его вот-вот прогонят, Юнги не может сдержать улыбки.
— Я обещал тебя больше не тревожить подобным, — голос у Чонгука от пережитого хриплый. — Не получилось.
На этот раз сил на ответ не находит Юнги, поэтому просто склоняется еще раз, проглатывая расстояние между ними и делая второй поцелуй более глубоким, как если бы говорил «я рад этому».
Или:
«Ты действительно светишься.»
Или:
«Мне жаль, что я не додумался до этого первым.»
Или…
В момент, когда Чонгук, пошатнувшись, наваливается, цепляясь за чужие плечи, у Юнги из головы вышибает абсолютно все мысли. Ему было больно каждый раз, когда он касался Тэхёна, зная, что ему с ним ничего нельзя. Чонгука касаться тепло, почти жарко. Ощущается это совсем по другому, ведь Юнги привык к тому, что любые проявления чувств к любимому человеку отдают вкусом горечи на языке. Чонгук пахнет горечью кофе, но на вкус он сладкий, и там, где проходятся его руки, у Юнги плоть горит и плавится. Это совсем не так, как он себе представлял…
Представлял?
Представлял ли он поцелуй с Чонгуком?.. Это стоило признать раньше.
Это стоило сделать раньше.
Сейчас, когда он уже это делает, у него ощущение, что сейчас позорно подогнутся ноги, и голова идет кругом от этого шквала чувств и физических ощущений. Когда Чонгук снова отстраняется, Юнги хочется притянуть его обратно и впиться, прилипнуть, слиться с ним. Потому что не ожидал. Потому что сбит с толку собственной реакцией, и все, что было связано с Тэхёном, на этом фоне кажется острым и колючим. Ранящим.
Юнги устал от душевных ран. Он упирается лбом в лоб Чонгука и, сбито дыша, выдавливает из себя севший шепот:
— Все, все, — от того, что Чонгук, господибожемой, ластится, как котенок, у Юнги по телу бегут мурашки и хочется извиниться за все-все, что происходит плохого на этом свете. — Я старый больной человек, шкет, не выдержу столько…
То, как Чонгук смеется, не отстраняясь, пускает по телу альфы странную дрожь. Ему хочется спрятаться и снова закрыться, но омега смотрит так, словно выиграл в лотерею или слопал целый шоколадный торт разом.
— Кому пиздишь? — омега кивает вниз, где Юнги упирается пахом в низ его живота. — Чувствую я, как ты не выдерживаешь. Где твоя совесть? У нас, вообще-то, в соседней комнате Тэхён в отключке… — Чонгук осекается, опасаясь, что зря напомнил про ТэТэ.
Юнги поджимает губы, но ничего не говорит.
— Могу я, — омега гулко сглатывает и снова приближает свои губы к чужим. — Продолжить?
— Можешь, — пальцы альфы зарываются в темных, отросших волосах Чонгука, сперва чуть оттягивая, а затем с нажимом приближая. — Все можешь.
Наверное, совести и правда нет. Ни у кого из них двоих. Потому что в какой-то момент Юнги разворачивает Чонгука к себе спиной и, положив грудью на стол, покусывает за шею и ниже, по холке и вниз по позвоночнику. Чонгук прогибается в пояснице и трется задом о бедра альфы, подмахивая и что-то бормоча в крышку стола.
Юнги не думает о том, что слишком спешит. В их жизни нет такого понятия, как спешка, зато опоздать можно очень и очень легко. Им обоим бы этого не хотелось. То, как Чонгук раскрывается, как он искренен в своих порывах, все это сводит Юнги с ума. Он сжимает тело под собой, проводя ладонями по талии, задирая толстовку и проминая кожу и плотные мышцы под пальцами, приглушенно рыча.
— Ну, ш-шкет, — прикусив мочку уха Чонгука, альфа тянется к пряжке его ремня и торопливо расстегивает. Приспускает чужие штаны, ладонями оглаживая и чуть разводя в стороны половинки ягодиц.
Чонгук сжимает пальцы на краях стола и, упираясь, прогибается сильнее. А потом вздрагивает всем телом, едва не отскочив, потому что ощущает там, в самом низу, чужое горячее дыхание.
— Юнги, что ты собира… Ах! — пальцы на столешнице сжимаются до побелевших костяшек. Юнги широко мажет языком между ягодиц, а потом проталкивает язык внутрь.
— Расслабься, — шлепнув легонько по одной из половинок, альфа поддерживает омегу под талию и очерчивает языком полукруг. — Вот так…
Чонгук замечал, что у Юнги тонкие, музыкальные пальцы. В тот момент, когда он почувствовал их внутри себя, осознал, что недостаточно высоко их оценивал раньше. Его стон звучит хрипло, когда эти пальцы проникают глубже, и омега затыкает рот ладонью, чтобы сдержаться. И это все равно получается громко, когда вторую руку Мин перемещает на член омеги, сдавливая и потирая большим пальцем головку.
— Ч-черт, — мотнув головой, Чонгук чуть разводит ноги, чувствуя, как подрагивают бедра. — Блять, Мин Юнги!
Альфа, чувствуя реакцию, отстраняется и выпрямляется, чтобы заменить пальцы и язык чем-то более весомым. Когда он приставляет головку к входу и плавно двигается, Чонгук чувствует, как разъезжаются ноги. Наверное, даже если бы прямо сейчас открылась дверь, и на пороге возник Ким Тэхён собственной персоной, прерваться им было бы сложно. В какой-то момент Юнги подхватывает Чонгука под грудью и прижимает к себе, наращивая темп. Чон плотнее прижимает ладонь ко рту и второй рукой цепляется за одежду Юнги, сжимая ее пальцами и стараясь, чтобы ноги не разъезжались. Они почти одного роста, и из-за этого угол проникновения почти идеальный. Когда Юнги чуть смещает руку и задевает сосок Чонгука, тот звучит жалобным стоном и выгибает спину почти до хруста. Все напряжение собирается внизу живота, мышцы напрягаются так, что становится тяжело дышать.
То, что Юнги с каждым толчком попадает в нужную точку и при этом уделяет внимание члену Чонгука не дает тому продержаться долго.
— Юн…нги, — на выдохе, рвано и торопливо, изгибаясь и ритмично сжимаясь изнутри. — Я сейчас кончу…
Альфа принимает это за комплимент и продолжает, пока Чонгук под ним не спускает с приглушенным стоном в ладонь. Через пару толчков его догоняет альфа и, вытащив в последний момент, кончает на спину, упираясь лбом в омежью холку, пахнущую после гормонального всплеска просто убийственно. Юнги хочется умереть за тот вздох облегчения, который издает Чонгук, подтягивая штаны, пока альфа вытирает салфеткой его испачканную спину.