Прямо и сквозь (1/2)

В темноте снова холодно. Этот холод пугает Тэхёна, ему не за что зацепиться. Пальцы скользят по гладкой, плотной черноте, сквозь которую нельзя проникнуть. Он заперт внутри этой черноты, как в тесном стеклянном контейнере, и не может нащупать ни двери, ни замка, ни засова. Ничего.

Только холод, чернота, и он сам. Растворившийся, потерянный и напуганный…

Ложь.

Тэхён не боится.

То чувство, которое он испытывает, расползаясь по пропитанным потом простыням, нельзя назвать страхом.

«Если что-то тебя и напугает, то это буду точно не я», — говорит голос в его голове.

Тэхён не согласен, ему хочется отрицать, но не получается. Нельзя отрицать то, во что готов поверить. А Тэхён… Да, пожалуй, он готов. Если он и боится, то точно не собственного разума, искореженного и переплавленного во что-то кошмарное.

«Подними голову, — звучит низкими вибрациями внутри черепной коробки. Тэхён не может осознать, громок он или тих. Он просто есть. — Посмотри на меня.»

Разве возможно посмотреть в себя? Это страшнее ночного кошмара и темнее, чем стоило ожидать.

«Я направлю.» Тэхён не верит. Этот голос его не направит, не укажет, не спасет. Только погубит.

Уже.

Где-то на границе между контролем и хаосом Тэхён чувствует, как чернота под пальцами поддается, пропуская его вперед. Он давит на нее, проминает, погружает пальцы в густую темноту, закрыв глаза не потому, что страшно, а потому, что открывать их бессмысленно. Подобно слепцу он ползет вперед, выставив руки, шумно хватая ртом воздух. Подобно измученному жаждой он идет к источнику наощупь, а найдя, припадает к нему губами.

На дне мазутной черноты не видно ни рук, ни лиц, ни намерений.

Только Ким Тэхён.

И кто-то еще.

***

Цунэ поселил Хосока в гостевой комнате на другом конце квартиры от спальни Тэхёна. Перед сном Чон почти час простоял под горячей водой, растирая тело мочалкой, отскребая следы, оставляя на коже темные полосы. Ему обидно за собственное бессилие. Ему страшно за семью, и вместе с тем он знает, что эту проблему решил Тэхён. Или его человек — по большому счету, это не так важно. Важно то, что сам Хосок этого сделать не смог. Хуже то, что он не знает, что ждет его завтра. Как все обернется. Произойти может все, что угодно, и сам Хосок это никак не контролирует.

Этот Тэхён… У него самого проблемы. Судя по тому, что успел увидеть, услышать и понять Хосок, проблемы эти серьезные. И он, вроде как альфа, в этом случае больше мешает…

Ужасное чувство.

Окутанный клубами ароматного пара, он выбирается из ванной и наощупь находит кровать в темноте. Наверное, часа мыслей о собственной бесполезности было достаточно для такого сложного дня, поэтому засыпает он сразу. А потом сквозь сон чувствует, как под чужим весом прогибается рядом матрас.

— М? — сквозь полудремы Хосок разлепляет один глаз. Взъерошенный, с вьющимися после душа волосами, теплый.

От него пахнет смесью пряных специй, но этот естественный запах перебивает аромат орехового мыла, которым альфа выдраил кожу. Куда-то в ключицу тыкается сухой, горячий нос, потом…

Боже.

Потом — ладони. Пальцы. Мягкий перебор — словно кто-то играет на коже Хосока, как на музыкальном инструменте. Голова кружится от этих прикосновений. Хосок перехватывает эти руки, проводит вверх по запястьям, вверх к плечам, потом к ключицам, и, наконец, к лицу. Обхватывает, проводит подушечками, изучает.

— Тэхён? — немного удивленно, с надеждой на то, что это просто хороший сон.

— Ага, — омега напирает, надавливает на плечи Хосока, мягко укладывая его на спину и садясь на бедра. — Я.

Хосок окончательно просыпается и дергается, едва не стряхнув с себя Тэхёна. Тот, вцепившись в чужие плечи, держится, склоняет голову, в темноте задернутых штор ищет губы и находит. У Хосока они влажные, неподвижные; у Тэхёна — сухие, потрескавшиеся. Он прижимается ими, мажет по губам и скулам альфы, шумно дышит и постоянно движется, ерзает бедрами, устраиваясь, водит пальцами по чужим плечам и груди.

— Постой, подожди… — бормочет Хосок, мягко отстраняя от себя холодное тело омеги, который вполне может оказаться не в себе.

— Не хочу, — тихо и не как просьба. Звучит, как обреченность. — Это я. Правда, я.

Хосок не верит, вглядывается в лицо Тэхёна и ничего не может увидеть в темноте.

— Если это не я, — кажется, омега всхлипывает. — То не знаю, что от меня осталось. Потому что сейчас я чувствую себя собой, — дыхание сбивается так, словно он бежал, прежде чем заговорить. — И я не хочу останавливаться.

Стеклянный мальчик. Хосок боится его касаться. Боится контакта с ним кожа к коже, потому что он словно из другого мира, а еще в воображении Хосока еще свежи слова Цунэ о том, что у этого омеги есть истинный. Чон не знает, по какой причине Тэхён отверг Юнги, и не знает, действительно ли эти чувства не взаимны. Хосок думает…

Боже, Чон Хосок слишком много думает.

Кто-нибудь, помогите Чон Хосоку.

— Прими меня, — шепчет Тэхён, склоняясь, оставляя влажные следы на шее и ключицах. — Пожалуйста, Хосок. Ты уже принял меня. Ты забрал меня тогда, Хосок, прошу, прими меня и сейчас.

— Что ты такое говоришь?.. — Хосок не оставляет попыток отстраниться, но под его руками холодное тело, кажется, нагревается.

— Ты такой теплый, — омега трется об альфу щекой, как котенок. — Поделись со мной. Пожалуйста, Хоби.

В темноте кажется, что Тэхён заколдован. Его кожа была холодной, но, плавясь, стала липкой. Хосок понимает, что не может оторваться. Он сжимает предплечья омеги, не притягивает, но больше не отстраняет. Просто присматривается. Ему кажется, в темноте дорожки слез на щеках Тэхён слабо мерцают.

С Тэхёном нельзя быть резким. Нельзя сжимать, давить, нельзя отвечать на его просьбы.

Нельзя.

Хосок знает. Он не спешит. Плавно ведет ладонями по худым плечам, потом осторожно перекладывает ладони на бедра, которыми Тэхён сжимает его. Медленно, словно ждет, что этот стеклянный мальчик передумает, оттолкнет, убежит. Он плачет, как ребенок, но у него взгляд старого человека. Он крошится и рассыпается прямо под пальцами, и Хосок прикасается к нему так бережно, словно перед ним хрупкая археологическая находка. Счищает слой за слоем, добирается до нагревшейся кожи, и там, под одеждой, Тэхён как плавкий материал. В нем нельзя утонуть, но можно увязнуть, как в болоте. Как в клейком древесном соке.

Хосок раскрывает губы, медленно выдыхает. И чувствует, как Тэхён, получив разрешение, снова склоняется и осторожно целует. Без нажима. Долго. Так, что у Хосока, кажется, плавятся губы. Ладонями, которые по прежнему на бедрах у Тэхёна, альфа чувствует, как расслабляются его мышцы, размякает тело. Смешавшиеся дыхания оседают паром, сердца замедляются. Тэхёну больше не холодно. Он перемещает руки с плеч Хосока на его живот, исследует кожу, плавно ведет пальцами вниз. Его не останавливают. Позволяют.

Тут замедляется уже Тэхён. Он ждет. Ждет, когда Хосок возьмет инициативу на себя.

Хосок же теряется в ощущениях, противоречивых и внезапных.

— Не передумал?

— Стопроцентно — нет, — Тэхён оттягивает резинку нижнего белья альфы, а тот, в свою очередь, чувствует, что, кажется, краснеет.

В какой-то момент его выбрасывает из этой реальности и накрывает… Просто накрывает. Так, что не вдохнуть, так, что в груди что-то перемыкает и срывается в пропасть. Хрупкий мальчик в его руках шел на свет и искал тепла, поэтому он получит их этой ночью. Даже если это разрушит Хосока. Даже если…

Боже.

Хосок понимает Юнги. Принцу ТэТэ хочется поклоняться, им хочется быть одержимым, но Хосок пока еще не одержим. Пока еще он просто укладывает его на спину и нависает сверху, прикасаясь губами к лицу, оставляя мягкие поцелуи на надбровных дугах, висках, скулах и губах, а потом — ниже, к шее и ключицам, к острым выступам и жестким впадинам. В Хосока во взгляде нежность, мягкая и светлая, настоящая. Тэхён ее не видит, но чувствует. Ему хорошо…

Не хорошо Хосоку. Его кожа горит уже, и жар бьет в голову, застилает разум. Ему хочется трогать, трогать, трогать… Касаться. Хочется ближе и… Ему можно?

Наверное, можно.

Да.