Грустный клоун (2/2)
Почему Тэхён ни разу не сказал «я»?
***
Толпа.
Люди, лица, руки, запахи.
Отец представляет Намджуну крупных бизнесменов, банкиров, их сыночков, красивых и холеных омег. Намджуну кажется, что он не на благотворительном вечере, а на ярмарке, где продают лошадей.
Он выглядит безупречно, ведёт непринуждённо беседы и, по сути, говорит правильные вещи. Говорит то, что можно и принято говорить.
Намджуну темно в этом ярко освещенном банкетном зале. Джуха, омега, с которым Намджуна познакомил один из акционеров SonSoung Group, приближается с двумя бокалами шампанского.
— Осторожно, — произносит выверенными, светскими интонациями. У него ярко-рыжие, разделённые ровным пробором волосы и чётко подведенные глаза. Выглядит так, словно бросает вызов. — У тебя сейчас лицо треснет от этой улыбки.
Намджун хмыкает и принимает один из бокалов.
— А вообще, если бы можно было определять фальшивость улыбок, то, по шкале от фальшивой до фальшивой, насколько фальшива каждая сегодня? — Джуха широким жестом обводит пространство зала, переполненного гостями.
— Слишком много слова «фальшивость», — качает головой Намджун.
— При чем тут слово? Слишком много фальши, — губы омеги изгибаются, и это похоже на выражение презрения. — Эти люди не только хорошие бизнесмены, но и потрясающие актёры.
— «Эти люди»? Почему ты отделяешь их от себя… — альфа прерывается, чтобы глотнуть напитка. — Или себя от них.
Джуха сжимает губы, чуть хмурится, так, словно плохо понял вопрос. Его лицо постоянно меняется, и Намджун не может достаточно верно прочитать эмоции.
— Я не отделяю, — он отворачивает голову, кивком приветствует проходящего мимо знакомого и вновь обращается к Намджуну: — Ты глупец, если думаешь, что все эти люди изначально хоть как-то соединены. Тут невозможно разделять, масса изначально неоднородна.
— Это твоя гипотеза? — усмехается Намджун.
Этот омега его забавляет. То, что он слышит, его забавляет.
— Не совсем, — фыркает Джуха. — Я не сторонник гипотез, как и всего того, что требует доказательств. Сейчас, например, я уверен в том, что говорю, и мне не нужно утруждать себя подтверждениями.
— Как много граней у твоей уверенности?
— Сотни. Тысячи, — Джуха допивает свое шампанское, проводит рукой по волосам, приглаживая. — Но я бы хотел, чтобы было всего две — от абсолютной уверенности до ее полного отсутствия.
Пространство между альфой и омегой заполнено густым запахом нероли. Намджун видит лицо Джухи так близко, что может различить мельчайшие трещинки на его губах. Вокруг этого парня режущая яркость люстр кажется плотной; блики играют в его рыжих волосах, плещутся на дне лисьих глаз.
Намджун думает о том, что Джуха собирает вокруг себя свет точно так же, как Чимин собирает темноту. Это похоже на кокон. Похоже на наваждение. Намджун не должен вспоминать Чимина сейчас, потому что это очевидно закончится тем, что Намджун сорвется к нему и будет ночевать у порога, умоляя впустить.
Это закончится катастрофой. Они не умрут, но это будет больно.
Намджун знает, как сильно Чимин боится боли. Как бежит от нее, глушит, заглушает. Как обезболивает себя сам. Как давно он делает это…
Намджун знает историю Пак Чимина наизусть, помнит тот день, когда напуганного и совсем недавно потерявшего папу шестнадцатилетнего омежку привели в дом отца, которого тот всю жизнь знать не знал, а теперь вынужден был принять в качестве опекуна.
Ким Нунг, у которого уже был сын по имени Тэхён, а также любимый и любящий муж Цунэ, Чимина официально не признал, хотя обеспечил всем необходимым и даже поселил в семейном особняке. Чимин чувствовал себя ничьим. Старший брат был любезен, но достаточно холоден, поэтому дружбы у них не получилось. Что до Цунэ, то он, пусть и был по темпераменту довольно спокойным человеком, в незаконнорожденном щенке видел лишь тень измены мужа и больше ничего. Чимин не получил со стороны омег ни ненависти, ни открытой злобы, но пустоты тоже было достаточно для того, чтобы поверить в собственную ничтожность и бесполезность.
Намджун никогда не спрашивал Чимина о его детстве. Но и без слов все видел, все понимал.
Отец Намджуна, Ким Бон, Ким Нунгу приходился братом, и наличие внебрачного ребенка неприкрыто осуждал. Он ненавидел сам факт существования Чимина, потому что это само по себе нанесло большой урон репутации семьи, что уж говорить о том, что зарождающаяся дружба между единственным сыном и этим ничейным щенком казалась огромной ошибкой. Чимин казался огромной ошибкой. Ким Бон запрещал Намджуну дружбу с Чимином. Сложность была в том, что дружить Намджун с Чимином никогда и не хотел…
Для омеги та среда, в которую он попал после смерти папы, была страшнее, чем отсутствие семьи. Он боялся всех этих людей, которые назывались родственниками, но сквозь призму юношеского максимализма казались похожими на диких зверей… Чимин не хотел и не просил для себя такой семьи, но Ким Нунг был богат, а обеспечение и сытый желудок склоняют к тому, чтобы потерпеть или научиться выживать даже в зверинце. Наивно было бы полагать, что в такой среде беспомощный омега мог бы остаться беспомощным.
Чимин научился. Ему казалось, что научился. Не без помощи Намджуна…
Ким Намджун. Он стал отдушиной, стал для Чимина якорем. В определенный момент они были нужны друг другу, и к черту моральный кодекс, к черту запреты отца, потому что, ну правда, что плохого может быть в том, что два брата проводят вместе время, смотрят фильмы и делают все то, что могут делать братья и близкие друзья? Чимин часто тайком оставался на ночь в комнате Намджуна, и они, подростки с горящими глазами, запутавшись в чувствах и эмоциях, которые не умели и не пытались понимать, засыпали в объятиях друг друга. Это казалось чем-то правильным. Правильным и приятным. И еще более ценным оттого, что было запретным.
Они заигрались. Перешли границу. Это перестало казаться правильным тогда, когда Намджун Чимина поцеловал.
После того, как ему это понравилось…
И вот семья разрушается, расползается, растворяется в токсичной кислоте — Ким Нунг взят под арест, принц ТэТэ, всеобщий любимчик, пропал без вести… И Намджун. Который теперь не помогает, а только делает хуже.
Намджун стоит посреди благотворительного приема и смотрит в лицо рыжего омеги, чужого мальчика с ярко горящими глазами, с глазами, в которых нет ни чиминовой боли, ни того горького и полубезумного надлома… Правильный, чистый мальчик. Умный мальчик.
Намджуну не хочется ни правильного, ни чистого. Хочется того, который ошибка системы, который лишний в семье своего отца и чужой своему старшему брату.
— Я абсолютно уверен в том, что сейчас ты не хочешь быть здесь, — вкрадчиво произносит Джуха, чуть склоняя голову к плечу и поджимая губы.
Намджун смаргивает воспоминания, фокусирует взгляд. Джуха ему улыбается.
Альфа качает головой и отставляет в сторону недопитое шампанское.
— Где бы ты хотел быть? — омега звучит более настойчиво. Его губы, мокрые от шампанского, влажно блестят. Намджун отводит взгляд. Сам отстраняется, делает позу более закрытой.
Рыщет взглядом по залу, скользит по знакомым-незнакомым лицом, а потом чувствует, как воздух вышибает из легких.
Намджун готов поклясться, в этот момент он поверил в то, что мысли материальны, потому что с противоположной стороны зала к нему движется ангел.
***
Чимин затыкает слив и наполняет раковину водой почти до самых краев. Окунает лицо, медленно выдыхает. У него под веками химические кометы разлетаются в беспорядке, сталкиваются, растворяются в темноте. На полочке возле раковины распечатанный пакетик с порошком. Рядом несколько таблеток. Круглые, с чётким желобком посередине, они на тёмной мраморной поверхности похожи на небрежные капли. Или кнопки.
Кнопки спуска.
Чимин выныривает, смотрит на себя в зеркало, тяжело опираясь ладонями о края раковины. Капли стекают по лицу, попадают на одежду и пол.
Чимин предпочитает не думать о том, почему у отражения в зеркале лицо Намджуна.
Тяжелая рука надавливает на затылок, принуждает Чимина окунуть голову в воду еще раз, и он, отфыркиваясь, отодвигается в сторону.
— Напомни мне, — Чимин дышит тяжело, влажная кожа кажется прозрачной. — Что ты делаешь в моем номере?
— Поднимаю тебя, родной, — Хонг находит руки омеги, массирует запястья. — Я поднимаю тебя со дна. И, напомню, за номер плачу я, так что он мой тоже, - и ухмылка. Не злая, скорее покровительственная.
Альфа уже подготовил для Чимина костюм и даже притащил какую-то косметику. Омега не хочет идти, но Хонг настаивает. Для него почему-то важно, чтобы омега был с ним рядом на этом мероприятии. Чимин благодарен альфе за всю оказанную помощь, а поэтому послушно одевается, накладывает легкий тон и наносит на веки персиковые тени. Потерянный взгляд прячет за линзами.
У костюма Чимина тонкая ткань, и ему холодно. И все же он подозревает, что холодно ему по прежнему откуда-то изнутри.
***
Хонг ведет Чимина сквозь толпу, кого-то приветствует, где-то останавливается, чтобы поговорить. В зале так ярко, что Чимина слепит. Он щурит покрасневшие глаза и изо всех сил старается выглядеть пристойно. Наматывает время на пальцы, копит самообладание, облизывает почему-то все еще солоноватые губы. Хонг касается пальцами запястий омеги, и это, наверное, поддержка.
Это, наверное, даже помогает.
Чимин редко посещал официальные мероприятия, потому как Ким Нунг обычно выходил в свет с семьей, и было бы неудобно тащить с собой еще и внебрачного сына. Но сегодня он пришел вместе с важным человеком, и на него не будут смотреть косо. Будут смотреть с восхищением, потому что Пак Чимин красив в этом светлом костюме, с небрежно взбитыми волосами и печальным взглядом.
— Ты в порядке? — тихонько спрашивает Хонг, склоняясь к уху омеги.
— В полном, — Чимин улыбается, как лиса.
В таком обществе он вспоминает правила и надевает маску. Он не будет этим вечером выглядеть, как грустный клоун, потому что это скучно и не интересно. Этим вечером он будет похож на видение, зыбкий мираж, проходящий сквозь и никогда не остающийся в моменте. Чимин двигается, как наваждение, одна только его походка, легкий поворот головы и мягкая, чуть снисходительная полуулыбка… У Чимина по прежнему солоноватые губы и настоящий запах едва уловим. Он пахнет духами, чужим запахом.
Хонг ведет Чимина сквозь толпу к центру, и потому они не сразу замечают в стороне Ким Намджуна.