Попроси меня (1/2)

— Дурак, — Ли заталкивает Хосока в служебное помещение, стряхивает на пошатнувшийся стул. — Какой же ты дурак, Хоби.

Альфа не отвечает, но мысленно соглашается. Ли достает аптечку, обрабатывает разбитые губы и лопнувшую бровь, прощупывает ребра, просит Хосока подышать и описать ощущения. Затем осторожно проверяет ушибленные ноги, чтобы убедиться, что ничего не сломано. Стягивает с альфы обувь, бережно касается подушечками пальцев правой щиколотки и чуть припухшей стопы.

— Очень больно? — омега старается не причинить дискомфорт, но Хосок приглушенно мычит, смыкая губы. — Прости.

Хосок тяжело дышит, на лбу у него выступает испарина:

— Что там?

— Дурак, — повторяет Ли, качая головой. Ноги альфы выглядят плохо, ступни покраснели и опухают прямо под прохладными пальцами, проверяющими целостность костей. — Чокнутый. Отбитый придурок…

— Воу, — Хосок смеется, но тут же резко выдыхает и прикусывает щеку изнутри. — Нежнее, Нам Ли, нежнее.

— Не был бы таким дураком, не пришлось бы мне тут с тобой возиться, гребанный ты Чон Хосок!

— Выдохни, красавчик, — альфа широко улыбается, старается не смотреть вниз, на свои ноги, но в глазах у него страх. — Заживет, как на собаке.

— Конечно, заживет, придурок, — раздраженно фыркает омега, доставая из аптеки эластичные бинты. — Иначе кто работать будет?

— Так я и буду, — пожимает плечами альфа. — Подумаешь, проблема!

— Дурак…

Ли заканчивает с перевязкой, просит Хосока вытянуть ноги и откинуться головой назад, опершись затылком о стену, чтобы снизить нагрузку на шею.

— Я подменю тебя сегодня, — произносит с таким видом, словно делает одолжение, но голос обеспокоенный.

— А до дома донесешь? — улыбнувшись, Хосок играет бровями.

— Не наглей.

— Ну пожа-а…

— Блядский Чон Хосок, сказал же, не наглей!

— Да шучу я, — альфа смеется, на пробу двигает ногами и слегка морщит нос. — Черт…

— Больно? — Ли снова склоняется над вытянутыми ногами, тянется, хмурит тонкие брови.

Хосок залипает.

У Ли красивое, немного вытянутое лицо, пухлые губы и выбеленные волосы по пояс, которые он собирает в низкий хвост. От омеги пахнет малиной, и Хосок допускает мысль о том, что он мог бы стать хорошей ошибкой.

— Наклонись пониже, — дергает ногой, словно давая понять, какой из них стоит уделить внимание. Ли приседает на корточки и тянется пальцами, чтобы обхватить пятку, приподнять стопу. У омеги сосредоточенное лицо и поджатые губы. Хосок улыбается, его голос звучит хитро и растянуто. — Крас-сиво, черт.

— Придурок! — хмурясь и краснея, Ли подскакивает на ноги.

Альфа снова смеется.

— Брось, не злись, Нам Ли, — он поднимает руки вверх так, словно сдается.

— Шуточки твои, конечно, — омега фыркает, перекинув волосы с плеча на спину. — Зачем ты делаешь это?

— Ты забавно реагируешь, только и всего, — пожимает плечами Хосок.

— Продышись и выползай, — голос Ли звучит раздраженно, но не обиженно. — Не стоит тебе сегодня здесь задерживаться, люди отца с самого утра все туфли стерли, шастая по кварталу. Ищут что-то, бесы…

— Кого-то, — хмыкает альфа, устраиваясь поудобнее на сухом стуле. — Думаю, все же кого-то.

— Знать не хочу, — омега отходит к стене, прислоняется спиной, прикрыв глаза и потирая пальцами переносицу.

— Ага, — в голосе Хосока ирония смешивается с внезапной горечью. — Узнаешь. Он тебя не спросит, все расскажет.

Ли знает, что человек перед ним страшно прав. Нам Фуонг макает сына в свои дела, как в бочку с ледяной водой, не интересуясь желанием и не слушая возражений. Ли боится насилия и выстрелов, всего, чем занимается его отец, и этот открытый, обнаженный страх похож на панический, но Фуонг считает, что ко всему можно привыкнуть. Действительно, можно. Но у Ли не получается.

В помещении пахнет лекарствами и свежей кровью, лампочка под потолком слабо мигает, бьет по нервам. У Хосока разбитое лицо и загнанный взгляд, который не лечится попытками плохо пошутить над красивым омегой, но альфа все же пытается. Как будто от попыток кому-то из них станет легче…

— Давай сбежим, — тихо, почти шепотом предлагает Ли. — Ну, правда. Ничего не возьмем, ни денег, не вещей. Просто так сбежим, а дальше каждый сам за себя…

— Догонит, — Хосок не слушает до конца, потому что уже пытался. — А у меня еще семья. Пять братьев, папа… Нет, Ли. Не катит, — вздохнув, прикрывает глаза. — Но ты можешь попробовать. Только не без денег. Без них далеко не убежишь.

— Могу, — с тупой обреченностью омега кивает. Потом признается: — Но боюсь в одиночку.

— Ты слишком труслив для сынка крупного босса, — фыркает Хосок.

— А ты слишком болтлив для человека, который задолжал крупному боссу столько, сколько сам не стоит, — беззлобно огрызается Ли. Затем, помолчав, добавляет с озорной ухмылкой: — Дурак.

Все верно.

Ду-рак.

***

— Куда ты сегодня? — Юнги стоит у машины и неторопливо курит.

В последнее время Юнги не появлялся, но сегодня попросил Чимина о встрече, сказал, что это не займет много времени. Омега согласился. У него нет причин отказывать, даже если Юнги все еще человек Намджуна.

Чимин выходит на крыльцо, пересекает дворик, приближаясь.

На время после ареста отца Чимину пришлось переехать из семейного особняка в отель, где Хонг снимает для него лучший номер. Аттракцион невиданной щедрости, не иначе, но Пак Избалованный Засранец Чимин к таким жестам привык. У них неоднозначные отношения. Чимин называет их дружескими, Хонг — свободными. Чимин привык считать нормальным дружбу, вывернутую наизнанку, потому что никакой другой, очевидно, не заслуживает. Да и вряд ли смог бы сохранить с кем-либо здоровые отношения, не умея ни поддерживать, ни принимать поддержку… Или что там еще делают нормальные друзья.

Чимину не с чем сравнить. Он и не хочет сравнивать.

— Погулять со знакомыми хёнами, — останавливается около пассажирской двери, облокачивается, смотря на Юнги сквозь распушившуюся челку. У Чимина шея обернута жемчужной нитью и ворот перламутровой рубашки расстегнут на три верхние пуговицы.

— В таком виде? — альфа тушит сигарету и распахивает водительскую дверь. — Выебут.

Чимин пожимает плечами и садится следом. Пусть для Юнги остается загадкой, как этот омега после всего того раздрая, что происходит вокруг, умудряется найти время для веселья, Чимин ничего никому не должен объяснять и доказывать. Он дорого платит за ту невозмутимость, которую показывает всему миру.