Пей до дна (2/2)
— Что, если это правда? — Чимин отклоняется, бормочет, едва выталкивая слова.
— Не может быть, — отчаянно, на изломе Намджун обхватывает ладонями лицо омеги, сжимает сильнее, чем стоило бы. Истлевшая наполовину сигарета падает на асфальт. — Я не верю, что это тебе поможет. Это разрушит тебя, мое солнце. Из-за…
— Не из-за, — уголки губ Чимина дрожат, тянутся в стороны. — Ради. Ты знаешь.
— Пока ты здесь, я разделю с тобой любую земную боль, — на дне намджуновых глаз темные всполохи, и губы дрожат. Чимин следит за ними неотрывно. — Моя — отражение твоей.
— Это слова, — фыркает омега, отстраняясь. — Красивые, но все же не более того.
— И что же, — растерянно и словно бы даже обиженно. — Ты в них не веришь?..
Чимину хочется сказать, что вся его вера сосредоточена в Намджуне. Хочется закричать о том, что он болтает глупости, выпускает шипы, что он подсел на заменители его тепла и любви, что ему хватает фальшивых объятий и бутафорских мужчин над собой, хочет упасть на колени и возносить Намджуну молитвы, умолять о прощении и принятии… И он простил бы. Принял бы.
Вместо этого:
— При чем тут моя вера? — нервно рычит. — Мне не во что верить. Пожалуйста, давай закончим этот глупый разговор, каждый раз одно и то же, боже…
— Приходи ко мне, — Намджун наклоняется, выдыхает слова прямо на ушко. — Со мной тебе не нужно будет ни о чем забывать. Не придется предоставлять свое тело чужакам ради тепла…
— Я не предоставляю свое тело, — Чимин отстраняется, отталкивает Намджуна, упираясь ладошкой в его грудь. — И это тебя никак не касается. Просто вернись в зал и…
— Постоим еще немножко, — Намджун проглатывает слова, потому что омега перед ним уже на грани. Это ощущается так явно… Словно вот еще немного, и послышится хруст надломанного контроля. Снова протягивает Чимину пачку, чтобы тот закурил и остался на крыльце подольше. — Пять минут.
У Намджуна душа болит за этого мальчика с больными глазами, но он не переходит грань, которую между ними провел Чимин. Не может перейти. Одно слово Чимина — и Намджун все разрушит, все уничтожит, чтобы потом собрать заново, но пока он молчит… Пока этот мальчик молчит, молчит и зверь перед ним.
— Ладно, — омега пожимает плечами так легко, словно это не стоит ему никаких усилий.
Молчат. И это значит для них даже больше, чем если бы они говорили. Больше даже, чем если бы любили друг друга так, как совсем скоро будет любить Чимина Хонг в одном из номеров на двенадцатом этаже этого же здания.
Чимин не может позволить себе оставаться в одиночестве, поэтому тащит за собой всех, кто готов тащиться. Никому не говорит, даже себе не признается в том, что перед сексом принимает кое-что запрещенное, чтобы потом в смазанном пятне безликих альф над собой видеть нечто иное. Другое лицо. Лицо из своих фантазий.
Чимин кормит себя самообманом, но это Намджун.
Это всегда Намджун.
***
Тэхёну кажется, что он хронически болен. Не физически. Тело в относительном порядке, если состояние легкого недомогания после недельной ночевки на улице можно так назвать…
Тэхёну плохо как-то иначе, и он пока не понимает, как именно.
Он лежит на диване, смотря в одну точку, уже третий час и не может заставить себя пошевелиться. Потом не замечает, как засыпает. Ему снится темнота и незакрытые двери, множество дверей, хаотично хлопающих створками, снится Хосок в калейдоскопе из осколков стекла. Похоже на кошмар, но Тэхён не боится. Вообще никаких эмоций не испытывает. Во сне двери разрушаются, рассыпаются в щепки, и у ног Тэхёна скапливается лужица крови. Он попадает в нее босыми ступнями, идет вперед, оставляя за собой алеющие следы. В темноте этого не видно.
У Хосока на его спиной лицо покрывается копотью. Все вокруг горит. Тэхён чувствует, как огонь подбирается, греет, нагревает, распаляет, обжигает. Чувствует, но все еще не боится. Ничего не страшно, пока это всего лишь сон.
Но он проходит, отступает, и Тэхён выбирается из липкой полудремы, машинально дернувшись рукой туда, где спрятал телефон. Хосок еще не вернулся, хотя за окном уже сумерки. Омега проверяет сообщения — ни одного от Юнги. Удивительное дело…
Вскрывает отсек с сим картами и помимо основной вытряхивает на обивку дивана еще одну, подбирает кончиками пальцев и присматривается. Кусочек пластика, немой и холодный, и все же из-за него весь сыр бор. Из-за того, что один человек очень хочет получить этот кусочек пластика, отцу Тэхёна до сих пор не вынесли приговор. Его нельзя уничтожить, но также нельзя и отдать. Лучше спрятать.
Просто спрятать.
Тэхён слишком поздно обратил внимание на то, что отец занимается чем-то противозаконным. Чимин был внимательнее.
Тэхён среагировал вовремя, когда заморозили счета и описали имущество. Успел сориентироваться, выбил свидание с отцом и выслушал его короткие рекомендации, чтобы потом исполнить в точности так, как он сказал. Он сказал, это поможет.
Пока что он оказался прав, потому что дело дальше не продвигают. Испугались, что принц ТэТэ обнародует содержимое электронного носителя. Но принц ТэТэ не обнародует.
По крайней мере, пока.
***
Небо потемнело, набухло тучами и лениво бурлило, готовясь лопнуть и пролиться дождем. Хосок мрачно плетется на работу, спрятав подбородок в вороте теплого черного худи и натянув капюшон до самых бровей. Зябко, воздух пахнет дождем, пахнет горечью его собственных мыслей. Никакого рабочего настроя нет и в помине, но смена сама себя не отпашет, и не время отвлекаться на всякие глупости вроде почему-то запомнившихся темных омежьих глаз на фоне болезненно бледной кожи лица.
Ускорив шаг, альфа успел забежать в темный салон хост-бара до того, как полился дождь. За стойкой его уже ждет напарник, который, неприятно ухмыльнувшись, сразу снимает с крючка ключи от одной из комнат на втором этаже.
— Как поживаешь, Ли? — с нажимом и совсем не приветливо произносит Хосок, протягивая руку ладонью вверх.
— Поторопись. Отец ждет.
— И тебе доброго дня, — язвит Хосок. Приблизившись к стойке почти вплотную, он широко улыбается, клацнув зубами прямо у самого лица Ли и громко смеясь. — Боже, не шугайся ты так, ну что за придурок!
— Следи за зубами, — обиженно бормочет Ли, отходя подальше. — Уволю.
— Лучше из зарплаты вычти, — продолжает забавляться Хосок. — Сколько это будет в вонах, м? Если что я доплачу.
— Завали, Хоби, и шевелись уже. Не заставляй ждать.
Нам Ли омега, но в хост-баре работает на особом положении. Его отец это местечко основал и числится официальным хозяином, а вот те люди, которым крупно задолжал Хосок, были здесь так называемой крышей. Играли грязно, но ставки были достаточно высоки, чтобы идти на риск. Когда-то Хосоку вся эта мафиозная шушера казалась до жути заманчивой, как и все, что выглядит опасным и крутым. От этих людей пахло деньгами и авторитетом, а у наивного Хосока не было ни того, ни другого. Но очень хотелось. Хотелось носить крутой темный костюм, а под пиджаком пистолет, как делали это местные короли, хотелось, чтобы боялись и уважали…
Хосок был юным и смелым, приехал в большой город, оставив позади большую семью, мечтал о поступлении в университет. Экзамены завалил, но родителям об этом самонадеянно ничего не рассказал. Решил попробовать устроиться на приличную работу и только потом признаться, что с поступлением не сложилось. Нанялся официантом в какой-то хороший ресторан, но не продержался даже до первой получки, потом еще попытка и еще… Потом заведения похуже, кафешки и задрипаные бары, потом — еще ниже. Семье так ничего и не рассказал. Родители и сейчас думают, что их сын учится в столичном университете на факультете физико-математических наук, получая грант на бесплатное обучение и покрытие всех расходов, а Хосок в это время влезал в долги, чтобы отправлять семье часть «стипендии». Его взяли под крыло люди, для которых такие дураки, как он, просто работа. Поначалу казалось, что они ему помогают. Потом стало ясно, что просто наебывают.
В какой-то момент Хосок осознал, что на деньги, которые зарабатывает, не может покрыть даже проценты от накопившегося долга. Если бы альфа мог переиграть прошлое, то ни за что не связался бы с отморозками подобного сорта. Он часто вспоминал, прокручивал в голове хронологию определенных событий и их последствия… Все это было не одной большой ошибкой, но цепью мелких, и просчитывая варианты, Хосок думал, что поступал, как дурак. С самого начала стоило вернуться к семье, но он старался что-то кому-то доказать, даже, наверное, не самому себе… Он хотел получить то, к чему не был готов.
В итоге выскочку наказали. Показали, что нельзя просто хотеть большего. За большее нужно убивать и умирать, нужно выкупаться в крови и научиться ставить чужие желания превыше своих. Подчиняться приказам. Хосок подчиняться не хотел. Тогда серьезные дяди в костюмах и с пистолетами быстренько обточили строптивому альфе клыки и дали блядскую кличку, и слава богу, что он не был омегой. Так бы он вынужден был выплачивать свой долг совсем по другому, а сейчас просто работает, отдавая отцу Ли больше, чем зарабатывает, добавляя из ворованных денег или просто снова где-то занимая…
В сухом остатке правила таковы — ты либо полезен главе организации, либо тебе найдут другое применение. Третьего не дано, выйти из этого болота чистеньким уже не получится. Обратной дороги нет.
Круг замкнулся.
Хосок заходит в комнату, где его уже давно ждет отец Ли, Нам Фуонг. Прикрывает за собой дверь, отвешивает низкий поклон. Нам Фуонг добродушно улыбается, но Хосок знает, что это добродушие напускное. В районе, куда он по молодости и глупости заполз, добрых людей не бывает в принципе.
— Принес? — конечно, Нам Фуонг имеет ввиду деньги.
Конечно, их у Хосока нет.
Конечно, Нам Фуонг это и так знает.
Он дает своим людям отмашку, и в какой-то момент Хосок отстраненно думает о том, что у его крови нет вкуса.