Шаг-шаг-шаги (1/2)

Юнги гипнотизирует усталым взглядом экран своего смартфона. Там сообщение, помеченное двойной галочкой.

Тэхён увидел, прочитал. Не ответил.

Юнги с силой сжимает пальцами корпус телефона, откидывает голову, другой рукой потирает затылок. Конечно, Тэхён не ответит. Он затерялся, и отдаленно в сознании Юнги мигает мысль о том, что это правильно. Это безопаснее, чем лезть на рожон.

Юнги понимает Тэхёна, но все равно злится, потому что этот мальчишка наверняка не вполне точно осознает всю серьезность ситуации. Мину хочется дозвониться, докричаться до этого безответственного омеги, догнать, прижать к стене и вбивать в его голову прописные истины до тех пор, пока не дойдет. Потому что этот побег не может длиться вечность, ну это же очевидно!

Злоба вперемешку с раздражением доводит. Изматывает. Юнги чувствует себя какой-то нервной нянькой, потому что как будто мало ему одного глупого омеги по ту сторону телефонного экрана — так нет же, нет! Есть еще один. Еще один омега, который доводит Юнги не заочно, а прямо сейчас.

Избалованный засранец Пак Чимин, который прямо сейчас явно издевается, вытворяя все, что запрещено, потому что знает — Юнги не позволено оставлять его одного. Юнги его телохранитель, цепной пес, вторая тень — назвать можно, как угодно, сути это не меняет. Сути того, что прямо сейчас Юнги стоит у барной стойки в Silkot, — на минуточку, самом популярном клубе побережья, — и смотрит на то, как Пак Бестия Чимин танцует в самом жерле пьяной толпы. Биты прокатываются по залу низкими вибрациями, глушат, бьются в венах вместо крови, и Юнги смотрит.

Смотрит и видит. Свет пульсирует, целостность движений смазана, скрыта, взору представлены лишь полутона, яркие вспышки и мгновения темноты под оглушающими битами, когда пространство изменяется, разрастается, становится чем-то пугающим и одновременно эфемерным.

Пространства не существует. Звуки фальшивы, движения желеобразной массы из множества бьющихся на танцполе сердец похожи на синтетический материал. Время относительно.

Относительно этой минуты времени не существует вовсе. Только Пак Поднявшийся Из Ада Чимин и Юнги, которому не хочется здесь быть, и который вынужден, потому что такая уж у него работа. Чимин на танцполе, — вспышка, — Чимин у бара, — вспышка, — Чимин зажимает в зубах трубочку, торчащую из лонг айленда, — вспышка, — коктейль выпит, Чимин взбирается на стойку танцующих мальчиков, цепляется за шест, прижимается к нему спиной и медленно, попадая четко под бит двигает бёдрами и тянет вверх подол футболки.

Вспышка.

Пак Омут Чимин напротив Юнги. Растягивает губы, а в глазах у него пляшут черти, в глазах у него взрываются вулканы и рождаются новые галактики. Он одет просто, у него небрежно взбитые, чуть влажные волосы и алые губы, которые он без конца облизывает. В эпицентре толпы, переливающейся, как рыбья чешуя под светом, этот Пак Чимин выглядит более блистательно в своей небрежной красоте, чем кто-либо еще. Его красота кажется ненастоящей просто потому, что он выглядит, как чертов мальчик-фейри. Как сбежавший из шотландских сказок лесной дух, как заколдованный принц, как воплощение невинности и похоти в одном флаконе…

Вспышка.

Пак Заноза Чимин забирает у Мина телефон, заглядывает в открытый диалог. Чуть приподнимает брови и хмыкает, так, словно удивлен, но вроде бы и не совсем.

— Чего ты ждешь от него? — кричит, приближая губы к уху Юнги, но все равно теряя слова под грохотом музыки. — Принц ТэТэ ничего тебе не скажет, не надейся даже.

— Я не стану с тобой это обсуждать, — отворачивает голову Юнги. Проглатывает вопрос: «Кому тогда он скажет, если не мне?».

— Оу, — Чимин чуть отстраняется, щурит свои провокационные глаза и складывает руки на груди. — Да ты обижен. Верно, обижен, но лучше бы тебе запастись терпением, — протягивает руку, ерошит волосы Юнги, зная, как сильно тот не любит нарушение личного пространства. — Наш принц ТэТэ умеет тянуть время. Ждать, Юнги-и.

Произносит, как команду для собаки. Юнги морщится, прикусывает язык — молчи. Нужно молчать. Пак Доведу Кого Угодно Чимин — олицетворение слова «провокация», и сам знает это лучше других. Мало того, что знает — он этим открыто пользуется.

— Ты повеселился? — с вызовом спрашивает Мин. — Отвезу тебя домой, может? Поздно уже.

— Рано, — поправляет омега безмятежно. — Уже рано, красавчик, но нет, я хочу танцевать, — капризно надувает губы. — Купишь мне попить?

— С тебя достаточно, — Мин чувствует, что уже на грани. Этот мальчишка его выбешивает, ну вот просто словами не описать как.

— Это не тебе решать.

— Я здесь, чтобы присматривать за тобой, — напоминает Юнги, раздраженно всплеснув руками.

— Ты человек Намджуна, — тоже напоминает Чимин, в его устах этим словам придается более глубокое значение, чем кажется на первый взгляд. На короткое мгновение взгляд омеги становится злым, но потом сразу — снова игривым. Юнги фиксирует эту короткую перемену, хмурится. — Мне не нужна такая охрана.

— Давай по-хорошему, — он цепляет предплечье Чимина, но тот вырывает руку и с хищной улыбкой отступает в толпу. Его губы двигаются, но музыка заглушает слова. Проглатывает, пережевывает, перемалывает — в этой мясорубке из рук, ног, голов и битов ничего и никого не слышно.

Никто не хочет слушать и слышать.

«Хочу танцевать» — это Юнги считывает по губам прежде, чем Пак теряется в очередной оглушающей вспышке.

Юнги устало качает головой и набирает номер, который последний в списке вызовов.

***

У Чимина кружится голова. Он прикрывает глаза и позволяет телу двигаться в такт, скользить по волнам вибраций так, словно вокруг нет ни души. Знает, что толпа уже слишком пьяна и распалена, достаточно для того, чтобы в ней затеряться. Утонуть.

Чимин хотел бы утонуть в этом мгновении, в этом времени и пространстве, но он помнит о том, что их не существует у него. Их дали ему взаймы и скоро заберут, поэтому нужно постараться взять максимум. Он двигается так, словно рожден под танцующей звездой. Музыка у него на коже, под кожей, бьется в груди вместо сердца — он не похож на человека, скорее на природного духа, столь органичного по сути своей, что ни одного лишнего движения, ни одного напрасного вздоха. Пак Чимин не видит себя со стороны, но если бы видел, был бы очень горд собой. Но так нет — не видит, вообще по сторонам не смотрит.

Только сквозь полуприкрытые ресницы вверх — туда, где слепящий, пестрый свет, где вспышки софитов и выше — одна только полая чернота потолка. Чимину хочется туда и еще выше.

Вспышка.

Музыка становится тише. Когда Чимин открывает глаза, в клубе уже никого нет. Никого вокруг него. И свет приглушен. Никаких больше вспышек. Гулко сглотнув, Чимин оборачивается.

У барной стойки Намджун. И он смотрит. Глаз не отводит.

У Чимина кожа нагревается, раскаляется под этим прямым взглядом, он знает, что и щеки краснеют, и ключицы над глубоким круглым вырезом простой темной футболки.

— Ты… пришел? — зачем-то уточняет, быстро облизывая пересохшие губы.

— Пришел.

Чимин на негнущихся ногах доходит до стойки, остатками храбрости цепляется за маску безмятежности и запрыгивает прямо на крышку стола, сдвигая в сторону полупустые бокалы. Один падает. От этого звука Чимин вздрагивает, дергается, выдавая напряжение.

— Хочешь пить? — Намджун спрыгивает с барного стула, заходит за стойку и, закатав рукава черной атласной рубашки, берет чистый бокал.