11. Падение короля (1/2)

Руки Ниала порхали над шахматной доской. Изящные, словно прозрачные, кристальные бабочки. Кэйа смотрел на то, как ловко его пальцы переставляют те или иные фигуры, слушал, как четко и понятно его голос объясняет те или иные игровые приемы, видел, как поблескивают его спокойные янтарные глаза. Лицо Ниала освещала свеча, причудливые тени плясали на его коже. Волосы цвета спелой пшеницы, отросшие почти до плеч и с очаровательной неряшливостью растрепанные, во мраке становились намного темнее, чем были.

За это время, пока Кэйа восстанавливался после порки, Ниал стал каким-то родным и привычным. Кэйа даже успел изучить его привычки и жесты: например, когда Ниал задумывался, он, сам того не понимая, дотрагивался до кругленькой сережки, свисающей с его левого уха, и немного хмурил брови.

Вот и сейчас он слегка задумался, разглядывая доску. Предположительно, завтра должен был вернуться господин Дилюк, уехавший в столицу, и, предположительно, завтра Кэйа должен встретиться с ним. Его спина постепенно заживала, хотя делать резкие движения все еще было дискомфортно. «Останутся шрамы», — со сдержанностью и безразличием, присущими лишь повидавшему многое воину, констатировал Ниал. Кэйа и без него знал, что отныне был навсегда унизительно помечен кнутом господина Дилюка. От этой беспомощной мысли в нутре закипала ярость, которую приходилось каждый раз тушить и уничтожать. Он не показывал настоящих эмоций даже при Ниале, присутствие которого действительно стало привычным. Его общество Кэйа уже вполне мог назвать «приятным», хотя, как и прежде, ощущал себя ходящим по острию лезвия. Доверять Ниалу все равно было опасной идеей.

— Вот так, — тихо, сливаясь со звуком стукнувшей шахматной фигуры, произнес Ниал, выводя Кэйю из размышлений. — Господин Дилюк обычно играет за «черных», потому что ему нравится анализировать первый ход противника. Он осторожный игрок, но не всегда видит ловушку, особенно если она примитивна.

Кэйа слегка хихикнул, подталкивая «съеденную» пешку пальцами.

— То есть он не видит очевидного.

Ниал хитро улыбнулся, подпирая подбородок руками. Пряди волос упали ему на глаза, но он сдул их и ухмыльнулся чуть шире.

— Да.

— Значит, его можно обыграть, действуя… просто?

— Да.

Кажется, этот разговор был не о шахматах. Отнюдь не о шахматах.

— Спасибо за совет, — выдохнул Кэйа, устало потирая лицо ладонями. Ночные бодрствования не очень хорошо сказывались на его самочувствии, но он об этом благополучно забывал. — Никто в гареме даже не замечает, что ты пропадаешь ночами?

Ниал принялся убирать фигуры и доску, таким образом заканчивая очередной шахматный сеанс. К тому же свеча почти догорела, а новой у них не было.

— Если ты обитатель гарема, то пропадать ночами — априори твоя обязанность, — усмехнулся Ниал, потягиваясь и зевая. Видимо, он тоже был человеком и тоже уставал. Ха-ха.

— Но не в отсутствие господина, я полагаю.

— Может быть, ты прав, — спокойно согласился Ниал. — Но у наложников больше привилегий, чем у слуг и «дарованных». За нами никто так пристально не наблюдает, — весело подмигнув, юноша подхватил под руку свою доску и поднялся с места.

Кэйа снова задумался, быстро перебирая в голове мысли и будто ощущая их бег внутри черепной коробки.

Тем временем Ниал подошел к нему, чтобы забрать свой жакет (на улице, как выяснилось, уже похолодало), брошенный на край койки, но вдруг потянулся к его лицу и прижал ладонь к щеке. Невинный и мягкий жест, от которого Кэйа невольно вздрогнул. В последнее время он привык получать лишь пощечины и удары под дых, а от ласки наотрез отвык. И теперь она пугала даже больше, чем порка.

— Не разочаруй меня, Кэйа, — эти слова, сказанные его губами, показались Кэйе на самом деле принадлежавшими другому человеку. Другим двум людям. Так говорил отец, так говорил Дайнслейф.

«Не разочаруй меня, сын», — отец говорил строго, уверенно, и обычно от этих слов внутри Кэйи все леденело: ему казалось, что если он расстроит отца, то может за это очень сильно поплатиться, поэтому каждый раз делал все возможное, чтобы оправдать возложенные надежды.

«Не разочаруйте меня, юный господин», — Дайнслейф говорил это иначе, тихо улыбаясь и поднимая свой меч, чтобы скрестить его с клинком Кэйи. Дайнслейф был его учителем, был его наставником, своеобразным «родителем», слугой и просто человеком, рядом с которым Кэйа не чувствовал себя чем-то обязанным. Дайнслейф часто покидал дом Альберихов, а когда возвращался, то рассказывал Кэйе о своих необычайных приключениях и путешествиях, о звездах, до которых старался дотянуться, о безднах, в которые падал, о врагах и друзьях… Пожалуй, Дайнслейф сделал для Кэйи столько же, сколько сделал для него отец, — воспитал его. Где же Дайнслейф сейчас? Знает ли он о том, что случилось? Когда он вернется из очередного путешествия и обнаружит разоренный, опороченный дом Альберихов?

Кэйа поднял взгляд на Ниала, позабыв затолкнуть куда подальше мысли и воспоминания, которые, казалось, теперь можно было прочесть на его лице. Ниал смотрел на него выжидающе, как учитель смотрит на своего ученика, и Кэйе стало смешно и больно одновременно: грациозный и нежный наложник, обязанный ублажать какого-то аристократа, увидел в наследнике ранее богатейшего рода жалкого, растерянного, слабого ребенка, и, что самое главное, Кэйа позволил ему это. Ниал был обезоруживающе проницателен, и даже Кейя, привыкший скрывать свое истинное «я» под несколькими масками, поддался этим невидимым чарам.

— Ниал, — позвал Кэйа. — Почему Дилюк сказал, что ты действуешь «рационально»? — вырвался мучивший его вопрос, который вызвал еще одну снисходительную улыбку на лице наложника.

— Он правда так сказал? — однако казалось, что Ниал ничуть не удивлен. — Что ж… Может, ты сам сможешь ответить на этот вопрос?

— В тот день я пытался сбежать, и ты это прекрасно знаешь. Ты буквально был свидетелем этого. Почему ты не позволил Аделинде догадаться? Для чего ты запутал ее?

Ниал погладил щеку Кэйи. Его касания не обжигали, как обжигали касания Дилюка. От касаний Ниала не срывало голову, как срывало голову от касаний Дилюка.

— Может, мне в тот момент просто захотелось тебя поцеловать. Ты был таким… напуганным милашкой.

Кэйю едва не передернуло.

— О нет, тогда лучше ничего не говори, — пробурчал он в ответ. — Но ты ведь знал, что слугам нельзя совращать господских наложников. И меня наказали достаточно жестко за то, чего я не совершал. Предполагаю, что все сплетни сейчас только об этом.

— Вот и подумай об этом перед сном, Кэйа, — прищурился Ниал, наклонился и мягко прижался губами ко лбу «дарованного». — Вспомни все, что я говорил тебе когда-то, и подумай. Доброй ночи, — Ниал отстранился, и Кэйа краем глаза увидел маленький ключ в руках юноши. Должно быть, именно этим ключом Ниал открывал запертые на ночь двери лазарета. Но где он его раздобыл?

Ниал заметил взгляд Кэйи, хмыкнул и в это же мгновение ушел, не дав Кэйе ни одного ответа. Как всегда. Черт возьми. Это было просто невыносимо. Кэйа аккуратно устроился в постели и прикрыл глаза, стискивая челюсти. Ниала было невозможно поймать, как невозможно поймать ветер; его действия точно так же нельзя было предугадать. То, что делал этот мальчишка, заставляло Кэйю ломать голову и постоянно ждать подвоха. Раньше всё это могло казаться интересным, но теперь Кэйа просто хотел, чтобы ему дали четкий, недвусмысленный и точный ответ хотя бы на один волнующий его вопрос.

Утром ему снова обработали спину. Рана, оставленная зубами пса, заживала вместе с ранами, оставленными хлыстом. А вот раны на душе кровоточили сильнее обычного. Проснувшись, Кэйа сразу же ощутил, что этот день решит его судьбу. Возможно, виной таких ощущений было разыгравшееся воображение и неугомонные фантазии… Но, когда к нему вошла Аделинда, которую Кэйа увидел впервые за несколько дней, все предположения постепенно начинали приобретать реалистичные очертания.

Казалось, Аделинда уже не так сильно злилась на Кэйю. Быть может, ее злость прошла, как только Кэйа получил свое наказание, а, быть может, Аделинда просто «остыла». Не могла же она злиться постоянно… Так ведь?

При виде нее Кэйа ощутил смешанные чувства. С одной стороны, он понял, что теперь вновь будет находиться под постоянным надсмотром этой безжалостной женщины. С другой стороны, Кэйа успел за все дни привыкнуть к ее присутствию.

Аделинда была облачена в зимнюю форму. Не могло же похолодать так резко? За неделю, проведенную в лазарете, Кэйа действительно оторвался от реальности. Аделинда положила на рядом стоящий стул комплект такой же теплой одежды и для него. Пожалуй, это и было ее своеобразное приветствие. Кэйа в ответ на ее молчание улыбнулся прежней улыбкой и с удовольствием уловил легкое недовольство в глазах Аделинды.

— Вижу, ты уже пришел в себя. Значит, сможешь приступить к работе.

Кэйа хорошо отдохнул от утомительной работы и был очень рад этому, даже несмотря на то что ради этого «отдыха» пришлось пожертвовать своим здоровьем.

— Жду не дождусь, — Кэйа принялся одеваться прямо при Аделинде, а та, не смущаясь, дожидалась, когда он закончит. Кожа спины отозвалась раздражением и тупой болью на наличие нескольких слоев одежды, но делать было нечего, оставалось привыкнуть и к этому.

Уже на улице Кэйа вдохнул воздух полной грудью, мечтая впитать в себя как можно больше свежести и покалывающего холода. Погода стояла чудная: время близилось к зиме. Кэйа с тяжелым осознанием вспомнил, что прибыл в поместье Рагнвиндров тогда, когда солнце еще чудовищно пекло головы. Кэйа задержался здесь на более долгое время, чем предполагал. Возможно, если бы он изначально разведал все получше, то смог бы сбежать раньше. Но он оказался на поводу у собственных эмоций, на поводу у ненависти и желания доказать что-то себе и Дилюку. И поплатился за это драгоценным временем. Кто знает, что происходило там, за пределами поместья Рагнвиндров, где Кэйа оставил свою прошлую жизнь…

Аделинда не солгала, когда что-то говорила о работе. Без лишних вступлений и прелюдий она, заведя Кэйю в господский дом, вручила ему щетку и совок.

— Сегодня чистим камины, — сообщила она холодно. Ну, а чего Кэйа ожидал? Свое возвращение на работу он представлял не так: ему казалось, что все слуги будут перешептываться, лишь завидев его; и Аделинда прочитает ему мораль и возрадуется тому, что справедливость наконец восторжествовала. Но все было слишком… обыденно. Как-то просто и совсем не так феерично. Кэйа чувствовал себя обманутым.

Он с открытой злостью схватил уборочный инвентарь, сжав зубы, а потом, пересилив себя, улыбнулся: «Как скажете, мисс Аделинда», борясь с желанием переломить что-нибудь через колено.

Убирая, Кэйа жил лишь одной мыслью: о Дилюке. Кэйа в буквальном смысле отсчитывал секунды до его появления, но тот, как специально, совсем не торопился. Кэйа уже мысленно проклинал все, что видит, с нездоровой неистовостью мечтая наконец-то воплотить свое желание в жизнь. Он долго, долго, так долго этого ждет. Он ждет этого с самого заточения.

— Как поживает господин Дилюк?

Аделинда, натирающая каминные полки, замерла. Она недолго постояла в легком оцепенении, а потом с бо́льшим усилием продолжила свое занятие.

— Не отвлекайся от своего дела, — лишь кинула она в ответ. — После твоего позора ты должен был многое осознать, но, вижу, ничему тебя жизнь не учит.

Кэйа едва заметно сморщился, вспоминая муки во время порки и после нее. Все еще свежие, едва зажившие шрамы сводило от тупой боли каждый раз, когда Кэйа шевелился. Да, пожалуй, Аделинда, как всегда, была права: любого другого человека произошедшее могло многому научить; любой другой человек наконец-то бы осознал свое истинное положение; любой другой человек инстинктивно старался бы сделать все, чтобы наказание больше никогда не повторилось. Но Кэйа был… настойчив. Вполне вероятно, что это качество его когда-нибудь погубит. Как минимум, Кэйа мог попросту захлебнуться в собственной крови, подвергаясь очередной пытке из-за непослушания. И тогда бы все кончилось: больше не было бы желания найти хоть какие-то ответы, возвращаться к прошлой жизни было бы просто бессмысленно; Кэйа перестал бы биться о решетки клетки, наивно полагая, что они рано или поздно прогнутся или сломаются. Мягкий птичий бок вряд ли когда-то проломит железные прутья.

Как раз в момент, когда Кэйа думал об этом, он услышал мелодичную трель и характерные хлопки. Будто большая птица, бьющая крыльями и пощелкивающая клювом. Кэйа приподнял голову, стряхивая с рук приставшую к ним каминную золу.

— Тише, Венесса, — донесся голос, уставший, слегка хриплый. — Тише, девочка.

В ответ птица защелкала клювом еще яростнее. Из ее горла вырывались тонкие, мягкие, словно соловьиные звуки, хотя Кэйа знал, что коршуны обычно кричат рвано, опасно, как настоящие хищники.