10. Финт (1/2)

Было стойкое ощущение, что происходящее совершенно нереально. Кэйа ни капли не чувствовал себя лучше после своеобразной помощи Дилюка: его рана болела так же, как и раньше, но только теперь казалось, что она, внедренная в тело, останется там навсегда в качестве болезненного напоминания. Кэйа искренне не понимал, что он чувствует, кроме боли. Его сознание отказывалось функционировать, подкидывая Кэйе лишь какие-то безумные, иррациональные мысли. Стоял солнечный, но уже холодный день, и прохлада проникала под рубашку, ползла по телу, как ранее чужие пальцы, скользившие по коже.

У Кэйи были вопросы. Их было настолько много, что он порой даже забывал о них, постепенно привыкая жить в полном неведении. Кто-то выводил из дома служанку, которую прошлой ночью Кэйа использовал ради побега. Служанка, поникшая, дрожащая, что-то щебетала. И когда Кэйа и Аделинда подошли ближе, то они разобрали ее слова:

— Пожалуйста! Отныне такого не повторится, пожалуйста, не делайте этого…

Кэйю ждала порка. По словам Аделинды: неотвратимая. А что ждало это несчастную девушку? Кэйа, не думая, вдруг произнес:

— Не трогайте ее. Накажите меня вдвое больше, но не трогайте девочку.

Аделинда притормозила, оглядываясь на Кэйю. Смесь эмоций на ее лице едва можно было разобрать. Но впервые Кэйе было все равно. Он слишком устал, он был растерян, он думал лишь о Дилюке — точнее, об его руках. Возможно, потом Кэйа пожалеет обо всем, что говорит сейчас, но по крайней мере он перестанет ощущать себя таким никчемным. Он виноват — он и поплатится за это. Физическая боль, которую предстоит испытать, не казалась страшнее и болезненнее того, что испытывал Кэйа внутри. Его мир медленно, мучительно медленно рушился по кусочкам, надежда угасала, как угасал блеск во тьме зрачков умирающего человека. Кэйа когда-то был птицей, но ему вырвали крылья. И он тщетно пытался убежать, хотя ему было предначертано судьбой парить высоко над облаками. Как глупо. Как наивно. Как жалко.

— Что ж, — задумчиво вымолвила Аделинда, внимательно осматривая Кэйю, а затем — служанку, оторопевшую не меньше нее. — Бриане было предусмотрено другое наказание, но, раз ты желаешь взять на себя ее бремя, то просто увеличим тебе количество ударов.

Она выжидающе уставилась на Кэйю. Видимо, ждала, что тот испугается, передумает и возьмет свои слова назад. Но Кэйа, наоборот, согласно и смиренно кивнул:

— Хорошо.

Аделинда сжала губы в тонкую полоску, как будто снова была чем-то недовольна. И как ей, спрашивается, вообще можно угодить? Бриану отпустили, и девушка недоверчиво взглянула на свою руководительницу, ожидая, что та ее не помилует. Но та все-таки смилостивилась: Аделинда безразлично взмахнула рукой, и Бриана глубоко поклонилась в знак благодарности.

Кэйа не ощущал ни гордости за свой, казалось бы, благородный поступок, ни былой злости, ни страха перед предстоящей поркой, длительность которой увеличилась в два раза. Тупое, практически рабское смирение — и только.

Место наказания оказалось незамысловатое — возле конюшни, в небольшом дворике с пыльным песком под ногами и деревянным столбом посередине. Местечко было практически заброшено: видимо, в последнее время никто не нуждался в жестокой «профилактике». Работники конюшни с интересом провожали небольшую делегацию взглядами, переговариваясь между собой и пожимая плечами. Кэйю грубо толкнули вперед, и он, споткнувшись, едва не упал на колени перед столбом, у которого уже стоял крепкий мужчина с кнутом в руке. Может быть, это был конюх, а может — кто-то из подопечных Эльзера. В любом случае, мужчина выглядел спокойным, как будто ему было не впервой выступать в роли карателя.

— Одежда, — произнес мужчина, и Кэйа без каких-либо уточнений понял, что от него требуется. Это был уже второй раз за это утро, когда его просят обнажиться — и оба раза для мучительного наказания. Пальцы Дилюка — как десяток кнутов по голой коже, вверх-вниз-вверх-вниз. Кэйа судорожно втянул носом воздух, накаленный до предела. Чертов Дилюк. Дилюк. Дилюк.

Ты поплатишься, ты обязательно поплатишься за каждый шрам, который останется на теле из-за тебя. Ты поплатишься за каждый шрам, который останется на сердце. И тоже — из-за тебя.

Обнаженного по пояс Кэйю за запястья привязали к столбу, больно стягивая кожу. Грудь прижалась к шершавой деревянной поверхности, каждый нерв обнажился, вверх по позвоночнику пробежала колючая морось — от холодного ветра. На секунду весь мир замер, а затем упал куда-то в невесомость, смыкаясь на глотке тяжелыми железными тисками.

Вдох. Свист занесенного хлыста. Секунда жизни «до», а потом — алое пятно перед глазами. Кэйа прикусил губу до крови, силясь не закричать от боли. Кэйа слышал с каким смачным звуком на его спине отпечаталась полоса кнута. Ему надо было быть осторожнее — иначе он просто откусит себе язык, пытаясь скрыться от одной боли за другой.

У него не было времени на раздумья. За первым ударом последовал второй, не менее сильный, не менее болезненный. Снова алое пятно перед глазами, оно кровавыми линиями растекается в темноте рассудка, заполняя каждый свободный уголок.

Третий удар по воспаленной коже. Кровавые линии в разуме стали рисовать чьи-то изгибы.

Еще один удар. Горящие пламенем длинные волосы. На кончиках — будто огненный фитиль. И много крови. Много крови и много боли.

Но Кэйа не кричал.

Удар.

Кэйа зажмурился, но снова видел перед собой Дилюка. И снова ненавидел его так сильно, что готов был убить. Удар. Вонзить в его сердце нож и прокрутить лезвие внутри, чтобы каждой клеточкой своего тела ощутить, как весь ненавистный человек перестает существовать. Удар. Пламенные волосы и пламенные глаза — пожар, который невозможно потушить. Кэйа чувствовал боль, она впечатывалась в его тело подобно выжженому огнем клейму с именем Дилюка Рагнвиндра.

Удар.

Кэйа сбился со счета. Он постепенно, с каждой минутой переставал ощущать себя живым. Но в сознании его удерживал лишь один-единственный образ, кроваво-алый и полыхающий, как закат на горизонте.

Кэйа слился в единое целое со своей болью. Свистящий звук приближающегося хлыста — как знак, что надо сделать новый вдох, чтобы не захлебнуться в собственной агонии. Кэйа не кричал. Кэйа не молил о пощаде. Ни один хлыст не превратит его в ничтожество.

***</p>

Он ведь не мог попасть в прошлое? Почему тогда он снова видит смутные лица, непонятные движения, почему тогда он снова чувствует горькие медицинские запахи и изнывает от боли, пронизывающей тело? Спина, казалось, горела огнем. Кто-то словно поджег его кожу и внутри, и снаружи.

Кэйа проснулся с легким стоном на губах. Он лежал на животе на жесткой поверхности койки, особенно остро ощущая, как прохлада блуждает между его щиколотками. Подняв голову, Кэйа поморщился от вспыхнувшей яркой вспышкой боли в области лопаток и поясницы. Помещение, в котором он находился, казалось знакомым. И Кэйа вдруг вспомнил: это был лазарет, где он впервые очнулся после прибытия в поместье Рагнвиндров. Все и правда повторялось…

В комнате стоял полумрак. Темные тонкие лапы деревьев за окном покачивались от ветра, а грязного цвета небо хмурилось в преддверии ночного дождя. Кэйе было холодно, хотя спина все так же горела и воспаленно покалывала. Полностью погруженный в собственное скверное самочувствие, Кэйа не сразу увидел фигуру, тенью умастившуюся в кресло около углового столика. Кэйа предполагал, что первым увидит лекаря, Аделинду, да даже Дилюка, но явно не расслабленного Ниала.

— Что ты тут делаешь? — сразу же спросил Кэйа, с великим трудом выталкивая из себя какие-то слова. — Заблудился?

— А ты не рад меня видеть, — безразлично хмыкнул Ниал, и, когда огонек свечи около него дрогнул, Кэйа смог рассмотреть ласковое умиротворение на нежном лице.

— Меня бы убили, если бы все узнали, что той ночью я хотел сбежать?

Ниал пожал плечами в ответ, немного отвернув от Кэйи голову. На столе Кэйа рассмотрел деревянную шахматную доску. Наложник держал в изящных пальцах фигуру (кажется, ферзя), с явной скукой размышляя, на какую клетку ее лучше поставить.

— Не убили бы, — чуть помолчав, вымолвил Ниал, едва раскрывая губы. Казалось, его мелодичный голос стал самим воздухом, невесомым, совсем не ощутимым. — Но это вызвало бы слишком много ненужного шума. Я слышал, ты заступился за служанку. Очаровательно, — Ниал с тихим стуком поставил ферзя в середину доски.

— Кто ты такой, Ниал?

Юноша вскинул на него взгляд. В глазах цвета бледного золота заискрились лукавые огоньки. Розовые губы медленно расплылись в знакомой ухмылке — ухмылке, которую обычно изображали губы Кэйи.

— Я? — переспросил он, протягивая это слово, смакуя его, как шоколадную конфету.

— Новый союзник… или новый шторм?

Ниал тихо, практически беззвучно рассмеялся. Кэйе начало казаться, что на самом деле Ниал — это призрак, плод изнуренного воображения, бредовая галлюцинация. Такой тонкий, прозрачный, изящный и хитрый, Ниал таил внутри себя гораздо больше, чем мог таить в себе обычный человек.

— Как подсказывает тебе твое бунтующее сердце?

— Я не доверяю тебе.

— Разумно, — согласился он. — Весьма разумно. Когда ты аристократ, то доверять кому-то — чертовски глупо. Тебя этому учили?

Кэйа вздрогнул бы от этих слов, если бы не свежие раны на его спине.