Глава 3.1. Love is gone (1/2)
Love is gone by Slander, Dylan Matthew
10.10.2002
Ледяной ветер Атлантического океана бьет ей в лицо, обжигая кожу. Гермиона ежится в очередной раз и трет ладони друг о друга, пытаясь отыскать тепла не применяя согревающее заклинание. Здесь, почти на севере Шотландии, всегда холодно… но… Гермиону это устраивает.
С ее прошлой жизни прошло чуть больше месяца. А точнее сорок семь дней. Гермиона не считала, но оно само как-то. Так просто получилось. Просто…
Она уехала.
Бросила все, потому что… ее оставили. Предательство, что хуже ножа в сердце. Пред…
Гермиона откидывает голову о каменную стену ее небольшого домика и прикрывает глаза, притягивая колени ближе. Холодный воздух почти не попадает в легкие от медленного едва заметного дыхания, и она сидит так, пока солнце не заходит за горизонт чуть левее, сдвигаясь в сторону холмов. Лишь тогда она поднимается со своей любимой скамейки и заходит в нагретый огнем камина дом.
Этот маленький домик почти на берегу Атлантического океана неподалеку от небольшого городка Дунрамак, что на севере Шотландии, принадлежал ее двоюродному дедушке по маминой линии. Она никогда до этого здесь не была, но часто слышала рассказы об этом месте. Как ее двоюродный дедушка ходил на рыбалку и иногда, когда ее бабушка приезжала к брату, они вместе выходили в море.
Здесь всего два этажа. Небольшая кухня, гостиная со старыми диванами и большим камином над которым висит пейзаж этого места вместо телевизора. Сразу при входе — справа — небольшая мастерская, левая сторона которой забита книжными полками, что доверху заставлены книгами. Справа, у окна, стоит мольберт весь измазанный в краске, а на полу расположилось множество холстов. Некоторые из них пустые, а некоторые с изображением других пейзажей или людей.
Ее дедушка любил рисовать.
Гермиона не знает, почему выбрала именно это место. Наверное, потому, что о нем никто не знает. Эту часть ее семьи не знает даже она.
Когда в ту ночь, она вышла из Гриммо, Гермиона долго ходила по улицам города, пока в один момент не дошла до вокзала Кингс-Кросс, с которого впервые поехала в Хогвартс.
Ее старая жизнь закончилась там же, где началась новая…
Гермиона, почти не думая о последствиях, пошла и купила билет на ближайший поезд, который отправлялся в столь поздний час. Тогда она еще не знала, что окажется здесь. Так она доехала до столицы Шотландии — Эдинбурга, и провела пару дней наслаждаясь болью в колене и прогулками по дождливым улицам серого города. И лишь спустя время, она все-таки села на автобус, который довез ее до небольшого городка Инвернес, оттуда почти сразу на другом автобусе до Джанктион, а потом еще полчаса на маршрутке до остановки Роуд Энд.
И наконец… еще почти полчаса ходьбы, и она была на месте, в сотне метров от бушующего моря.
В далеке от войны, людей и… страха. Не боли. Та, как старая знакомая, всегда преследовала ее на протяжении всего времени и продолжает быть рядом каждую минуту. Никуда не уходит…
В маленьком городке Дунрамак всего двадцать домов, почти все из них уже пусты, и небольшой магазин на повороте, который открыт четыре дня в недели.
Ей повезло. В доме были несколько банок с консервами на всякий случай и пару упаковок старой крупы, которой она питалась в первый день. Это почти не отличалось от того, что она ела в палатке, когда они прятались по всей Британии от Егерей, пытаясь попутно отыскать крестражи.
Неуспешно.
Она посетила магазин лишь через два дня, когда боль в колене позволила хотя бы ставить ногу, чувствуя опору. В тот же день она расправилась со своей паутиной и пылью, что скопилась в доме за пару лет человеческого отсутствия.
В жизни в чертом забытом месте есть свои плюсы. Ее никто не трогает. Первое время жизнь здесь слишком простая. Даже страшно… не ей. Легкие прогулки до берега и обратно. Днем и вечером. Небольшой завтрак, он же обед и ужин.
Боль наедине с собой, когда хотелось выть от бессилия. Голова гудела, и было чувство, что еще чуть-чуть, и она сорвется.
Чертово хождения по краю, что обязательно приведет к падению… и оно привело.
Спустя две недели. Когда Гермиона кричала от боли в теле, что разламывала изнутри не давая пошевелиться. Когда слезы промочили подушку насквозь, смешиваясь со слюнями, что оставались на наволочке после того, как Гермиона вгрызалась в нее зубами, пытаясь сдержать очередной крик.
Два дня проведенные в постели… Два дня, когда она не могла даже пошевелиться без боли. Два дня полного опустошения.
А потом опять…
Она находит трость, разбирая завалы дома и небольшой сарай. Белая рукоятка из кости удобно ложится в левую ладонь. Она почти с ней не расстается.
Идет до магазина, чтобы купить хоть немного еды, боясь, что в следующий раз сил просто не останется. Ей нужно есть. Но понимание этого не самое важное.
Она может подолгу просто сидеть на диване, смотря на картину и представляя, что та движется. Может провести целый день на скамейке под козырьком крыши, не замечая, как жизнь проносится мимо нее.
Гермиона не живет… существует.
В ее собственном мире. С болью. Горечью соленых слез, что порой падают на щеки и мокрыми дорожками спускаются на губы. Мире, где она почти каждую ночь просыпается от кошмаров и ужасных воспоминаний. Мире, где она медленно сходит с ума.
В мире… где она никому не нужна…
15.10.2002
Самое страшное — не чувствовать.
Мир вокруг тебя будто останавливается, хотя ты знаешь, что солнце восходит на востоке и заходит на западе. И так день ото дня… Жизнь, которая не имеет смысла, но она продолжает существовать.
Зачем?
Она не знает.
16.10.2002
Сидя по-турецки на старом диване и прикрыв ноги пледом с дырками, она зачерпывает очередную ложку супа и съедает ее, вливая теплую жидкость в горло.
Сегодня она опять думает, что это было идиотским решением. Сбежать в это место, оставив все и всех. Когда сильный ветер бьет в окна, она вздрагивает от небольшой нити страха, что тут же разносится по венам.
Она одна. Без палочки. В месте, куда сбежал бы каждый. В месте, куда бы могли сбежать Псы. Она ведь не знает. Сбежала до того, как узнала о конце битвы.
Орден выиграл — лишь это волновало.
Но теперь осознание с радостью подбрасывает красивые картинки того, как ее находят здесь. И ее кошмар вновь повторяется. Гермиона опять проверяет наличие пистолета рядом с собой под пледом. Знает, как им пользоваться. Знает, как убивать.
Легкий треск разносится по дому, и свет выключается.
Ее тело замирает. Рука с ложкой останавливается на полпути, и она всматривается в окно гостиной, что прямо напротив. Сквозь бурю ветра почти ничего не видно. Она сглатывает. Пропускает вязкую слюну дальше вниз, и чувствует, как страх начинает ее поглощать.
Но прежде чем это происходит. Гермиона отставляет тарелку на стол. Встает, откинув плед и забрав пистолет идет в прихожую. Накидывает теплую куртку и просовывает ноги в высокие сапоги на четыре размера больше.
Ветер царапает лицо, когда она выходит на улицу, и дверь почти сносит от его силы, пока она не прикрывает ее за собой с хлопком. Кутаясь в куртку сильнее, она обходит дом с левой стороны, подходя к серому шкафчику, что висит на стене.
Дернув за ручку, Гермиона открывает шкафчик, за которым спрятан щиток электричества. Переключает два отделения, из-за которых вылетели пробки. Включает обратно, слыша, как ток закрутил свою силу, и, закрыв волшебный шкафчик, идет обратно в дом.
Было ли это правильным решением: уехать сюда. Было ли… она не станет об этом думать. Лишь когда она поднимется в свою кровать и завернется потеплее в одеяло, Гермиона вновь заплачет.
Она так и уснет. Пока жгучие соленый дорожки будут стекать по щекам, а ветер будет бить по окнам.
01.12.2002
Она медленно сходит с ума…
Кошмары, что преследуют во снах не заканчиваются, когда ее глаза открываются. Продолжаются. Эхо криков преследует в ушах, а на периферии зрения часто мелькают люди. И к этому привыкаешь.
Так же, как и боли…
Жизнь раскалывается, и ты чувствуешь себя пленником в собственном теле. Это неправильно, но у тебя нет сил, что-либо с этим сделать. И впервые в жизни ты признаешься, что слаб.
Гермиона Грейнджер слабачка. Она не выдерживает. Ее организм, а главное мозг, работают против нее. Механизм, запустившийся с начала войны, наконец начинает свое незамедлительное действие. Кажется, что даже сердце нынче бьется медленней.
Руки трясутся. Сильно. Так, что она не может даже взять кружку, что приготовила себе. Гермиона пытается опереться о кухонную тумбу, но пальцы не цепляется. Глаза застилает мутная пелена, а потом они закрываются, и она падает.
Ее тело легко приземляется на деревянный пол кухни, почти не причиняя боли. И когда голова дотрагивается до твердой поверхности, ее трясет. Спина изворачивается, прогибаясь в пояснице, а руки и ноги с силой бьет о пол.
Но она не чувствует.
Все это будто не с ней. Не здесь и не сейчас.
Она очнется лишь через пару часов в луже собственной рвоты и крови. Ее волосы спутаны, а на руках и ногах появились ссадины и синяки от несильных, но частых ударов.
Все тело ломит, и она мычит от боли, не в силах пошевелиться. Не в силах подняться.
Она слабачка.
Едкий смешок вырывается из ее рта, когда через час она все-таки умудряется подняться до ванной комнаты. Смех оттого, что она скорее всего так умрет. Не на поле боя, отомстив за себя и всех своих родных. Не от чертовой Авады Кедавры брошенной в нее кем-то из пожирателей.
Нет…
Гермиона Грейнджер — один из лучших бойцов Ордена, умрет в чертом забытом месте, в луже собственной блевотины и крови. Беспомощная. Беззащитная. И одинокая.
24.12.2002
Она жива.
Это все еще странно. Понимать, что ты живой несмотря ни на что. Несмотря на те ночи, когда ты просыпаешься от удушающего страха и боли. Несмотря на то, как доползаешь до ванны, чтобы опуститься в чудодействующий раствор, лишь бы боль ушла. Хоть немного.
Хотя бы ненадолго.
Белая рукоятка приятно давит на внутреннюю сторону руки, а уже совсем тонкие пальцы крепко удерживают ее на месте. Градусник, что висит на доме, показывал чуть ниже нуля, но ей не холодно.
Гермиона облизывает обветренные губы, а потом срывает небольшой кусочек мертвой кожи, перемалывая его между зубов, а потом проглатывая, от скуки.
К ее удивлению сегодня солнечно. Яркие лучи зимнего солнца не блестят на снегу, потому что его просто нет. Вместо этого, они беспомощно обходят желтые луга и зеленые кроны хвойных деревьев, а потом отображаются в темном вареве океанских вод.
Раньше вода здесь была похожа на цвет его глаз.
Раньше…
Сейчас это больше напоминает примесь грязи. Старые водоросли дорожкой лежат у камней на протяжении всего берега, периодически омываемые морской пеной.
За три месяца за ней никто не пришел.
Ждала ли она? Было бы глупо сказать, что нет. Где-то в глубине души, все-таки тлел маленький огонек надежды, что она еще кому-то нужна. Что о ней не забудут. Просто так.
Просто как о девочке, которую всегда забывали…
Она подходит к своему любимому камню. Он стоит дальше всех остальных, и его край округлен, позволяя удобно на нем присесть. Гермиона залезает на него, слегка подпрыгнув, и устраивается поудобнее, откидывая тяжелую голову на каменную спинку.
Гермиона ставит свою трость рядом, и рукоятка со звоном бьется о камень.
— С Рождеством Гермиона, — ее голос охрип и едва слышен. Она слишком редко вообще разговаривает. Ее голос чужой. Не легкий и звучный каким был раньше. Не командный и строгий, когда она требовала дисциплины.
Ее голос никакой.
Неживой.
Такой же, как и она сама.
Она проводит рукой по впалой щеке и прикрывает указательным пальцем губы. Смотрит, как волны накатывают одна за другой, а вдалеке летят несколько чаек.
Солнце медленно заходит за горизонт, принося с собой опять боль кошмаров и темноты. Она смотрит, как лучи медленно становятся розовыми, потом едва фиолетовыми, а затем почти алыми, затмевая собой горящую звезду — Солнце.
Ей кажется, что она тоже когда-то была такой. Яркой, насыщенной, теплой и живой. Она вспоминает теплые посиделки у камина в Гриффиндорской гостиной. Вспоминает первые выходы на озеро весной, когда солнце уже достаточно грело кожу. Вспоминает тепло чужих объятий, когда не было войны. Вспоминает…
Пока едва заметная улыбка не появляется на засохших потрескавшихся губах, а одинокая слезинка не жжёт холодом, сбегая по худой щеке.
Гермиона вспоминает…
1.01.2003
Почти все люди любят Новый Год, когда можно все оставить позади и начать сначала. Когда все ошибки прошлого можно убрать с собственных плеч, а новые еще не успели залезть на них.
Ночь, когда все на время останавливается.
Они с родителями любили Новый Год. Не так как Рождество, но в отличие от многих, тоже праздновали его. Они могли пол ночи просидеть в гостиной за столом и играми, рассказывая друг другу интересные истории, а потом идти гулять по ночным улицам города и смотреть на фейверки, что запускали некоторые.
В Британии не все празднуют Новый Год, но они это делали.
Раньше… не сейчас.
Сейчас она готова лишь лежать в постели, что насквозь пропиталась ее потом, зарывшись в одеяло с головой и давая слезам выйти наружу. Голова раскалывается от всего, что она сдерживала, а боль лишь накаляет тело, заставляя сжимать и разжимать одеяло, что скомкивалась между пальцев.
Ее горло охрипло, и она пару раз гортанно кашляет в ладонь. Проверяет ее в едва заметном свете лампы на наличие крови, и выдыхает, прикрыв глаза, когда не обнаруживает красного сгустка.
Все не так плохо…
Жизнь отвратительная штука. И Гермиона ее ненавидит. Такой, какая она есть. А сил, чтобы что-нибудь изменить у нее нет. Опять. Все осталось в прошлом. У той сильной Гермиона.
У той, что смогла выжить после стольких пыток. Той, что не сдалась и продолжила воевать сама с собой. Той, что не знала слова «нет». Той, что…
Она вылезает из-под одеяла, когда боль ослабевает, и ей кажется, что она сможет. Гермиона подминает под себя подушку, удобнее устраиваясь на ней. Ее кудрявые волосы полностью спутаны и убраны в тугую косу, но несколько прядей уже давно выбились и лезут на лицо. Сколько она не мыла свои волосы? Неделю? Две? Месяц?
Ей слишком сложно заниматься кудрявыми волосами. Слишком…
Теплый свет прикроватного светильника дает ровно столько, чтобы видеть в радиусе метра, дальше лишь тени и отголоски. Она смотрит в окно, за которым сейчас глубокая ночь, но луна ярко светит где-то на горизонте. Наверняка там есть и полоска на воде, но ей ее не видно.
Она кладет руки у себя перед лицом. Внимательно изучает уже давно изученные полоски шрамов. Некоторые огибают пальцы. Некоторые тонкие и недлинные. Другие широкие и в длину пару сантиметров. Парочка нахлестываются друг на друга.
Гермиона проводит кончиками пальцев правой руки по левому запястья, чувствую новую кожу, загрубевшими подушечками. Пару раз трет по одному из больших шрамов, пока не доходит под скрытого тонкими полосками шрамы от Лестрейндж. Померкшая темная метка «mudblood» почти не видна за новыми шрамами.
Но в конце она ей и является. Разве не так? Она же действительно грязнокровка. Грязная кровь в обществе чистокровных.
Она знает, что это не так.
Знает, что их кровь такого же красного цвета. И на вкус тоже с примесью металла. Она такая же. После нескольких лет это знают все. Не голубая. Не бронзовая или золотая.
Нет.
Красная.
Алая.
Иногда бордовая.
Разная, но всегда одинаковая. И всегда означает лишь одно. Боль. Разную, но всегда одинаковую…
25.01.2003
Прошло четыре месяца.
Ровно четыре…
25.02.2003
Дурацкий колокольчик над дверью звенит, когда она толкает ее внутрь. Деревянная ручка бьется о стену магазинчика, действуя ей на нервы.