Часть 104 (1/2)
Сириус стоял под дверью кабинета Люциуса Малфоя и внимательно прислушивался к собственным ощущениям: весь день от хозяина дома исходило острое чувство тревоги, щедро сдобренное раздражением. Однако рядом с Гарри эмоции Малфоя сразу же изменились: тревога и раздражение утихли, — словно огонь залили водой, — уступив место тихому умиротворению.
Раньше Сириус никогда не задумывался о чувствах других людей. Как Наследник древнего — а главное крайне богатого, — Рода, он был крайне избалованным юнцом, которого не волновало ничего, кроме собственного удовольствия и удовлетворения сиюминутных желаний. Да, в школе он подружился с Джеймсом, Ремусом и Питером, однако, при всей своей браваде, положа руку на сердце, Сириус всё равно на первое место ставил себя любимого. Он с удовольствием поддерживал Джеймса в его бессмысленной войне со слизеринцами в общем и со Снейпом в частности, но исключительно потому, что ему самому это нравилось. То же самое касалось их ночных прогулок в полнолуние с Люпином. Нет, Сириус искренне любил своих друзей, а впоследствии и крестника, но весьма странной любовью. Когда Лили ходила беременной, Сириус часто ссорился с Джеймсом из-за того, что друг перестал уделять ему внимание, полностью сосредоточившись на семье. С появление на свет Гарри ситуация только осложнилась: Блэк, добровольно согласившийся на обряд крестничества, оказался привязан к крестнику крепкими узами, породившими в его сердце чувство собственничества. И если Лили и Джеймса, как кровных родителей, он ещё готов был терпеть рядом с крестником, то Ремус и Питер вызывали в нём неконтролируемый гнев, вызванный ревностью. Именно этот гнев, сдобренный уязвлённой гордостью — как это он, аврор, не смог разглядеть предателя? — а не горе от потери друзей, заставил Блэка в тот роковой Хэллоуин отправиться на поимку Питера, бросив крестника, фактически, на произвол судьбы.
Тесное общение с дементорами на протяжении двенадцати лет, проведённых в Азкабане, немного прочистило Блэку мозги, поумерив его гонор, однако не смогло изменить мужчину полностью. В сущности, Сириус остался всё тем же двадцатилетним бунтарём-подростком, зацикленным на собственном «я». Которое было беспощадно подавлено ошейником Баргеста.
В первую ночь после того, как Гарри надел на крёстного ошейник, Сириус, будучи не в силах заснуть от странной пустоты, царящей в голове, словно все мысли и эмоции кто-то стёр беспощадной рукой, неподвижно лежал в своей постели, устремив невидящий взгляд в потолок.
Внезапно на его лоб легла чья-то прохладная изящная ладонь. Сириус, находясь в состоянии полной апатии, перевёл взгляд: на краю его постели сидела красивая темноволосая женщина с пронзительными ярко-зелёными глазами.
— Бедный, бедный мальчик, — ласково проговорила незваная гостья, мягко запуская тонкие пальцы в непослушные пряди на макушке мужчины. — Храбрый, но такой глупый. Недолюбленный, запутавшийся ребёнок, потерявшийся в лабиринте собственных тёмных мыслей и чужой воли. Но, ничего, Сириус, ещё не всё потеряно. Я вижу, ты хочешь исправиться, хочешь стать достойным крёстным для Гарри. Я дам тебе такой шанс. Но используй его с умом — третьего уже не будет.
Переместив руку на ошейник, плотно обхватывающий шею Сириуса, женщина широко улыбнулась… и исчезла, словно её и не было. Однако после этого Сириус почувствовал, как мысли и эмоции, точно вода сквозь прорвавшуюся плотину, заполняют его голову.
«Кто это, соплохвоста мне в штаны, был? — растеряно подумал Блэк, рывком садясь на постели и окидывая комнату испуганным взглядом. — Похоже, я окончательно спятил».
На следующее утро, несмотря на то, что собственное «я» снова вернулось к Сириусу, он всё ещё находился под действием ошейника Баргеста, и был вынужден подчиняться любому слову, которое ему скажет Гарри или Ремус. Однако теперь, бонусом, Бродяга ещё и начал ощущать эмоции окружающих его людей. И это оказалось… странно.
В их компании Мародёров Сириус сильнее всего был привязан к Джеймсу, Ремус и Питер были лишь чем-то вроде своеобразного дополнения к ним двоим. Сейчас же, находясь рядом с Люпином, Сириус ощущал щемящую нежность, исходящую от друга, щедро сдобренную тревогой с нотками сожаления. Любой приказ, который Ремус был вынужден отдать ему — а делал он это чрезвычайно редко, — отзывался в сердце Бродяги острой болью. Только боль эта принадлежала не Сириусу.
Следующей ночью, едва только Сириус остался один, в его комнате вновь появилась зеленоглазая незнакомка. На ней было надето красивое платье из ярко-алого шифона, а густые чёрные волосы уложены в сложную причёску на затылке.
— Как прошёл день, Сириус? — весело спросила она, опускаясь на шаткий стул, стоявший возле шкафа.
— Кто вы? — спросил Сириус, ощущая, как магия ошейника сходит на нет в присутствии незнакомки.
— Можешь называть меня Верданди, — представилась гостья. На мгновение комнату заполнила обжигающе-ледяная магия, и Сириус судорожно сглотнул, внезапно догадавшись, кто именно почтил его своим присутствием. Всё-таки, каким бы неучем Блэк ни был, Ориону в своё время удалось вбить в его дурную голову некоторые азы.
— Вы — Смерть, — дрогнувшим голосом проговорил Бродяга, скорее утверждая, нежели спрашивая. — Вы пришли за мной?
— Да, — Верданди мягко улыбнулась. — Но не по той причине, которую ты нафантазировал, — изящно закинув ногу на ногу, Верданди откинулась на спинку стула, который за секунду преобразился, превратившись в чёрный каменный трон. — Одного небезразличного мне человека крайне волнует твоя судьба. И поскольку ты доказал, что в твоей буйной голове всё же имеются зачатки сознания, я решила тебе помочь. Принимать мою помощь или нет — дело, конечно, твоё. Но должна тебя предупредить: жить тебе осталось всего до мая месяца. Ты можешь провести остаток своих дней бесправным рабом, от которого шарахается даже собственная семья. Или же уйти красиво.
— Я хочу уйти красиво, — не раздумывая, ответил Сириус. — Желательно, пав в бою, если это, конечно, возможно.
Губы Верданди тронула лёгкая улыбка.
— Почему же невозможно? — в зелёных глазах вспыхнули озорные искорки. — Я с удовольствием исполню твоё желание.
Сириус почувствовал удовлетворение.
— Что я должен делать? — прямо спросил он, будучи не приученным ходить вокруг да около, плетя бессмысленные словесные кружева.
— Ничего особенного, — заверила его Верданди. — Просто я хочу, чтобы ты на сутки впускал в своё тело одного из своих предков — у некоторых из них остались кое-какие незавершённые дела на этом свете. Ничего такого важного, что заставило бы остаться на этом свете в виде призраков, и всё же помощь им не помешает.
— А где в это время буду я? — Сириуса совершенно не пугала перспектива на время расстаться со своим телом. В конце концов, он был храбрым гриффиндорцем с непреодолимой тягой к приключениям.
— Ты останешься в своём теле, — ответила Верданди. — Просто станешь на время одержимым.
— Хорошо, — легко согласился Сириус. — Сделаю всё, что в моих силах.
Промелькнувшее на мгновение злорадное торжество, отразившееся на лице Верданди, не вызвало у Блэка ни малейшей тревоги. А зря! Потому что со следующего дня его жизнь превратилась в Ад.
«Гости» вели себя крайне нагло и бесцеремонно. Легко перехватывая власть над телом, они, используя какую-то странную магию, мотались по всему миру, «завершая свои дела», при этом не отказывая себе в удовольствии читать непутёвому потомку нотации. Сириус же, буквально замурованный внутри собственной головы, не мог ни уйти — как часто делал это с родителями, — ни хотя бы закрыть уши. Единственное, что ему было позволено — это огрызаться. Только вот куда ему было тягаться с бывшими Главами Рода, которые на словесных дуэлях собаку съели!
К счастью для Сириуса, вопреки словам Верданди о том, что «гости» будут занимать его тело целые сутки, состояние одержимости пока ограничивалось несколькими часами: «гость» занимал тело, делал свои дела, читал самому Сириусу нотации, и исчезал. Так что у самого Блэка оставалась уйма времени, чтобы внимательно присмотреться к людям, которые его окружают, ведь способность читать эмоции как появилась, так и никуда не делась.
Андромеда и Тедд не представляли для Сириуса особого интереса. Оба были простые, как медный кнат, и даже не пытались скрывать свои эмоции, без тени сомнения транслируя их окружающим. Чего не скажешь об их дочери. Бывшая Нимфадора, ныне гордо носившая имя Сарин, была постоянно чем-то взволнована и даже немного расстроена, несмотря на то, что внешне оставалась весёлой и беззаботной. Впрочем, причину её тревог Сириус вычислил довольно быстро: оказалось, девушка влюбилась. В Ремуса. Но никак не могла найти в себе силы признаться ему в этом. Сам Люпин, полностью поглощённый заботами о друге, совершенно не замечал романтического интереса новоиспечённой мисс Блэк к своей персоне.
Переезд в Малфой-мэнор предоставил Сириусу новую почву для размышлений. Ещё со времени обучения в Хогвартсе он считал Малфоев высокомерными, бесчувственными засранцами, пекущимися исключительно о собственном благосостоянии. Однако сейчас, имея возможность отслеживать эмоциональное состояние Люциуса, Сириус понял, насколько сильно ошибался.
Внутри Малфоя бушевали страсти. Он постоянно то злился, то беспокоился, то внезапно начинал тосковать, а затем вновь злился, но уже на самого себя. Блэки, наводнившие дом, Люциуса откровенно раздражали, хотя и старались лишний раз его не тревожить. Зато к Нарциссе он явно питал тёплые чувства: не любовь, но уважение и нежность — нечто, сродни братским чувствам.
Дверь кабинета резко открылась, и Сириус вздрогнул, встретившись взглядом с настороженными изумрудными глазами своего крестника и ощутив волну нервозной тревоги по отношению к себе.
— Сириус, тебе не обязательно тут стоять, — спокойно проговорил Гарри. — Мы с Люциусом собираемся заняться делами Рода, так что в ближайшее время я буду занят.