Война. Часть 3. Финальная (1/2)

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра. </p>

— Последний вопрос, Гурни. Ты хочешь увидеться с сестрой?

— Она здесь?

Т/И пожимает плечами, снова оглядывается назад, ведёт взглядом по казалось бы глухой стене, и оборачивается:

— Можно сказать и так.

— Зачем ты это делаешь? Зачем? — он прерывает фразу сбитым дыханием, когда слышит позади робкие детские шаги. — Это она?

Т/И приподнимает уголок губ, ведёт рукой вдоль линии челюсти, уже привыкая к дрожи, и бросает:

— Обернись и проверь.

Мужчина слушается — слушается, — и Т/И усмехается собственным мыслям, вспоминая слова отца о том, что подконтрольным может стать любой.

Если правильно контролировать.

Снова возвращается к Гурни, смотрит, как тот, замирая, словно прирастает ногами к желтому камню, как спина, абсолютно напряженная, напоминает ей натянутую тетиву.

Она шепчет, и губы маленькой девочки напротив повторяют ее слова чужим голосом:

— Брат?

Халлек срывается с места, бросается к миражу, крепко обнимает, и Т/И почти чувствует тепло его рук.

— Бхет, — на большее Гурни не хватает, и он повторяет как заведённый, — Бхет.

— Я рядом.

Говорит девочка.

Говорит Т/И.

Гурни подхватывает ее на руки, кружит на месте, и девушка готова поклясться, что еще не видела никого, кто был бы столько же одинок, как и он.

Знает ли он, как выглядит со стороны?

Чувствует ли, что «танцует» один в полуразрушенном коридоре под пристальным взглядом четырёх человек, что прячутся в тени?

Понимает ли, что потерю можно обернуть в иллюзию?

Т/И уверена, что нет.

Халлек останавливается, ставит девочку на ноги, ведёт ладонью по щеке, заправляет чёрные пряди за ухо, ощупывает пальцами тельце, пытаясь найти хоть какие-то ранения, но Бхет улыбается ему доброй улыбкой и, зеркаля движение, ведёт ручкой вдоль мужских локонов.

— Бхет.

— Все хорошо, брат, мне уже не больно.

— Ты сможешь меня простить? — он оборачивается, смотрит на Т/И, хмурится, снова переводит взгляд на сестру. — Ты сможешь простить мне тот день?

Т/И наклоняет голову набок, шепчет, отдавая голосом ребёнка:

— Я простила.

И фраза отражается от стен, доходит до Гурни мягким эхом и рассыпается тишиной. Бхет смотрит на него долгим взглядом — смотрит глазами Т/И, — и Гурни садится рядом. Опирается о ногу сестры, все еще боясь отпустить.

Прошлое?

Воспоминания?

Свою вину?

Все слишком затягивается, и Т/И делает шаг вперёд, решая закончить начатое.

Халлек дёргается, укрывает своим телом ребенка, пытаясь спасти хотя бы сейчас.

— Не подходи, — нервничает. — Не забирай ее.

Девушка останавливается, удивлённо приподнимает брови, параллельно ведя рукой назад. Мужчина старается разглядеть силуэты позади, но тьма поглощает любые очертания фигур.

— Кто здесь?

Т/И ждёт, когда в ладонь вложат маленький шарик, а после откашливается, говорит:

— Свои. Видишь ли, Гурни, есть маленькая деталь, которая тревожит меня и успокаивает одновременно, — подкидывает предмет в ладони. — Бывших тландийцев не бывает.

— К чему ты?

— Что ты все ещё часть нашей семьи, — медлит, — и что ты мешаешь, — думает. — Но просто избавиться от тебя не получится, я не смогу. Ты служил моему дедушке, и потому я не имею настоящей власти над тобой, и не мне, друг мой, решать, когда тебе умирать.

Т/И переводит взгляд на девочку за спиной Гурни, снова шепчет, и ребёнок кладёт ладонь на лицо мужчины, заставляя того обернуться. Халлек упрямится, но поддаваясь эмоциям все-таки оборачивается.

— Перед тем, как мы станем ещё дальше, пусть будет ответ и на третий вопрос, — Т/И кашляет. — Я выросла копией графа, Гурни. И безумие дедушки за те годы ощущались так, друг мой, словно я споткнулась, но все ещё не понимала, упаду или нет, — хмыкает. — Теперь понимаю, что падаю.

Мужчина дёргается, пытается скинуть наваждение, почти вырывается из галлюцинации в тот момент, когда Т/И ведёт рукой от сердца и тыльной стороной ладони касается лба.

Повторяет жест Атрейдесов.

— Не волнуйся за Пола, — она сглатывает. — Во вселенной нет никого, кто любит его сильнее меня.

Гурни пытается удержать на ней уверенный взгляд, но Т/И видит, как желание повернуться к сестре начинает его съедать.

Он басит, боясь спугнуть морок:

— Ты прощаешься?

Т/И хмыкает, качает головой и бросает:

— Жизнь слишком прекрасна, чтобы заканчиваться.

Халлек дёргается от ее слов, тянет:

— Твой дедушка говорил также.

— Я знаю.

— Он не вернулся назад.

Она кивает.

— Это я тоже знаю, Гурни, — медлит. — Мое прощение тобой требует времени, но у нас его больше нет. Jeg er ked af, at jeg ikke fortrød dit tab.<span class="footnote" id="fn_30258605_0"></span>

— Я…

Т/И перебивает:

— Прости, что все ещё не сожалею, — она улыбается. — Выход из резиденции за три поворота от тебя.

Подкидывает шарик в ладони ещё раз, наконец прицеливаясь в трещину на потолке и кидает. Устройство неприятно пищит, Т/И делает шаг назад, когда камень начинает крошиться, осыпается ей под ноги, отделяя от неё мужчину плотной стеной из обломков.

Пыль взмывает в воздух, дерёт ноздри, но шаги позади становятся громче. Т/И разминает шею, продолжая игнорировать голос в голове, что нескончаемо шепчет обвинения в ее собственный адрес.

Раз.

Два.

…

Пятьдесят четыре.

Ровно столько людей направляются в их сторону.

Пространство снова дрожит, меняется, засасывая ответвления коридоров в темноту углов.

Т/И успевает вздохнуть, в очередной раз заходясь кашлем от резкой боли в груди. Ведёт босой ступней по остаткам мрамора и улыбается, замечая краем глаза вход в свои бывшие покои.

Оборачивается, глядя на тландийцев, тянет:

— Кто-то потерялся в собственном доме, — ждёт ещё пару мгновений и кричит громче: — Да, кузен?

Фигура Фейда заметно вырастает вдали. Она узнает его по походке, по светлым прядям, что налипают на высокий лоб, по такой нетипичной для Харконеннов красоте и хмыкает.

Юноша попадает в луч предрассветного солнца, снова напоминает ей принца из детских сказок, но Т/И видит, как линия ярких губ кривится в зловещей ухмылке, и наваждение пропадает.

— Привела меня к своим покоям? — он выдыхает. — Пыталась избежать отвественности за смерть Императора?

— Что?

Девушка глупо смотрит на кузена, чуть щурится, рассматривая фигуры позади него, а после понимающе кивает, узнавая сардаукар. Один из них равняется с Раутой, и голос его, приглушённый шлемом, звучит подобно низкому завыванию ветра.

Т/И еле различает грубый акцент незнакомца.

— Т/И Арейс, законами Империи за измену Дому Коррино и убийство Шаддама IV вы приговариваетесь к немедленному взятию под стражу.

Девушка наклоняет голову набок и ждёт продолжения. Сардаукар неуверенно переступает с ноги на ногу, бросает быстрый взгляд на Фейда и чеканит:

— При невыполнении требований, — сглатывает, — вы будете устранены на месте.

Т/И хмыкает, начинает улыбаться, чувствуя, как из груди рвётся тихий смех. Проводит ладонью вдоль обнаженных плеч, стряхивает невидимую пыль и, прикрывая глаза, перекатывается с пятки на носок.

— Cén aois thú, a bhabaí?<span class="footnote" id="fn_30258605_1"></span>

Тот дёргается от звука родного языка, но упрямо повторяет на общем старую фразу:

— При невыполнении требований, — сглатывает, — вы будете устранены на месте.

Девушка подмечает Раббана, что перекрывает собой единственный выход из этой части резиденции, снова смотрит на незнакомца и просто пожимает плечами.

— Mar sin ní bheidh aon duine ag teacht abhaile inniu<span class="footnote" id="fn_30258605_2"></span>, — вздыхает. — Я не трогала вашего Императора, но если бы хотела, то выбрала бы для него иной исход, — кусает губу. — Например, на Tres2b.

— Любые оправдания в пользу своей защиты бессмысленны, Т/И Арейс.

— Любые оправдания в пользу своей зашиты бессмысленны, — передразнивает она высоким голосом. — Ну, значит, обойдёмся без них.

Старший брат Фейда проходит сквозь толпу солдат и останавливается, освещённый лучом света, пожимает широкими плечами и улыбается.

— У тебя нет дежавю, Т/И?

Он шутит про Дункана. Она знает, что Харконнен шутит про тот день в заброшенной лаборатории.

— Нет, — чеканит. — Между благородством и глупостью огромная разница, кузен. К счастью, во мне нет ни того, ни другого.

Она чуть кренится вбок, ощущая все сильнее давящую усталость. Времени до того, чего она страшится больше всего, все меньше, и Т/И дёргает рукой, словно зовёт кого-то.

— Давайте без длинных речей, я почти без сил.

Несколько фигур отделяются от тени, медленно двигаются к девушке, но останавливаются в паре шагов от неё.

— Фейд, — Т/И оглядывает мутным взглядом стоящих перед ней, — ты был чертовски хорош, я даже поверила, что ты можешь быть опасен, — заходится тяжёлым кашлем. — Ты просчитал все, кроме одного.

На-барон ухмыляется, и ангельское лицо наполняется смесью злости и надменности.

— И что же?

— Что за Арракис тебе нужно сражаться не с Полом, — Т/И набирает в грудь больше воздуха, — а со мной.

И все, что было моим, моим и останется.

Повисает тишина. Харконенны фокусируются на фигурах тландийцев. Раббан делает широкий шаг назад, сплёвывает под ноги и бросает:

— Что может сделать кучка детей, чтобы заслужить любовь Атрейдеса?

— Действительно, — Т/И соглашается, протягивает руку назад, чувствуя как в ладонь вкладывают плоский круг доспехов. — Что может сделать кучка детей? Особенно, если делает от любви, а не для любви.

Жмёт пальцем посередине, чувствуя, как пластинки оживают, покрывая быстрым движением тело вплотную к подбородку. Глаза слезятся, тем не менее возвращая привычное четкое зрение, и Т/И замечает, как цифры над головами Харконеннов резко меняют значение, становятся меньше, в конце обнуляясь полностью.

Смотрит на нескольких сардаукар и кивает:

— Все ещё можете уйти.

Те увереннее перехватывают рукоять мечей и молча принимают боевую стойку. Она понятливо хмыкает, чувствуя, как кожа на губах становится абсолютно сухой. Воздух от движения рядом идёт волнами, и Т/И, ощутив мягкое касание тландийца, бросает:

— Dræb dem alle.<span class="footnote" id="fn_30258605_3"></span>

Раббан дёргается, заставляя окружающих встрепенуться, но после останавливается под тяжёлым взглядом младшего брата. Фейд почти шипит:

— Чего ты там бормочешь?

— Госпожа сказала, — голос Нильса отдаёт тяжёлым акцентом, — что наступило время охоты.

На-барон скалится, смотрит строго на неё, продолжает:

— Я тебя убью.

Т/И запоминает этот взгляд, запоминает Фейда именно таким, и ей чуть-чуть, самую малость стыдно.

Кузен сидит напротив неё, и ветер играет с прядями волос, оставляет маленькие бусинки пота на его лбу.

Щиты резиденции почти не укрывают жителей Арракина от зноя пустыни.

Раута смотрит на неё долгим взглядом, и девушке кажется, что она теряется. Он спрашивает:

— Почему ты выбрала Атрейдеса, а не меня?

Т/И кладёт ладонь поверх руки Фейда, улыбается, чувствуя, как жар песков неприятно оседает на коже, делая ее сухой. Сжимает сильнее и шепчет:

— Ты выбрал власть и позволил своим родителям умереть, Пол выбрал власть, чтобы спасти память о своём отце.

Лицо кузена искажается гримасой отвращения, как только он слышит имя сына герцога. Он вырывает руку из-под движений Т/И и тут же поднимается на ноги.

— Это весь ответ?

Девушка отворачивается к щитам и пожимает плечами. Думает ещё немного, а затем добавляет:

— Наши семейные узы были разорваны в тот день, когда Зверь убил Абулурда Раббана и твою мать Эми.

Т/И возвращается в реальность, силится сказать ещё что-то, но голосовые связки окончательно пропитываются меланжем, не давая возможности говорить. Голос превращается в сип и исчезает полностью. Она обещает себе, что расстроится из-за этого позже, зеркалит эмоции Рауты и бьет по запястью.

Тландийцы срываются с места, и девушка чувствует, как по телу вместе с дрожью разливается удовлетворение.

Девочка жмётся ближе к дедушке, трёт красный нос варежкой и шепчет:

— Что будет, если мы не поймаем кролика?

Мужчина смеется, и Т/И замечает, как у него по подбородку проходит мелкая дрожь.

Теперь такая знакомая.

— А что будет, если поймаем?

Что будет?

Т/И закрывает глаза и впервые в своей жизни молится. Она просит, чтобы Пол, чтобы ее Пол остался в живых.

— Мама?

— Да, моя красавица?

Леди Гвина ведёт ладонью по волосам девочки, и комнату наполняет острый аромат магнолий.

— Дедушка говорил со мной о любви, — Т/И дёргается, разворачиваясь в руках матери и от волнения закусывает губу. — Он сказал, что любовь — это равенство.

— Равенство?

— Да, — дочь думает. — Что мы отдаём ровно столько, сколько сами можем получить.

Гвина смеётся, щурит зелёные глаза, собирая в уголках глаз маленькие морщинки.

— Любовь — это равенство, но не половина.