Правда (2/2)

Т/И отрывисто кивает.

— Вы выглядите безумно одинокой, леди, — он задумывается. — Хотя это было именно то, чего я и орден добивались.

Мужчина надрезает кусочек горячего, и Т/И, видя красные прожилки, дёргается, вспоминая слова ментата о бывшем герцоге.

— Одиночество стало привычной вещью за те годы, что я была на Арракисе.

Шаддам накалывает мясо на вилку и, рассматривая со всех сторон, сьедает.

— И среди бедуинов вы считались красивой?

— Простите, что?

— Отец.

Иррулан переводит озадаченный взгляд с Императора на Т/И и обратно.

— Вам стоит понять, что ваша привлекательность кроется вовсе не во внешности или уме, как у моих дочерей, — салютует бокалом в ее сторону, — а лишь в том, что скрывают ваши гены.

— Я полагаю, что не стоит называть мои действия или ум тривиальными.

— Отнюдь нет, леди, но если кто-то и захочет заключить с вами брак, — Шаддам прищуривает глаза, намекая на Фейда, — то лишь для того, чтобы изучить возможность наследия всей вашей, — дёргает рукой, — силы. Маловероятно, что мужчины после такой славы вашего Дома будут заинтересованы в том, чтобы вести с вами беседы или греться у камина, любуюсь тем, как прекрасна жена.

Т/И шумно сглатывает и слабо прикусывает щеку изнутри.

— Вы крайне одинока, леди. Одинока и малопривлекательна.

Повисает долгая тишина, и она, теряясь от столь очевидной наглости, замолкает.

Шаддам ставит бокал на стол.

— Самое забавное, чего я все никак не мог понять — почему лорд Арейс избегал любой возможности сделать вас истинной девушкой великого дома?

— Что?

Фейд откашливается, пытаясь вставить хоть слово, но Император поднимает ладонь, заставляя того замолчать.

Шаддам обводит левую сторону лица, намекая на ее шрамы.

— Все это: ваша манера одеваться, то, как вы говорите, поверить не могу, даже рисунки на теле! Вы были бы прекрасным сыном, но сделать подобное с дочерью…

Т/И усмехается, снова слыша противный скрежет зубов, фраза вырывается неподвластная контролю:

— Поверьте, внешность, — она повторяет его движения, — последнее, что в действительности могло волновать представителей моего рода. Арейсы были заняты другими вещами, а не взращиванием красивых наследников.

— Да-да, о ваших талантах мне тоже довелось услышать. Кстати, все хотел спросить про ваш семейный голос. Про него ходит столько легенд и домыслов, что некоторые и впрямь причисляют вас к богам.

Девушка сглатывает, заправляет выбившуюся прядь за ухо и чеканит:

— Почему бы не обратиться за ответом к своей дочери или жене? Я была воспитана сестрой Бене Гессерит. У нас всех, — откашливается, — одна программа обучения.

Ируллан отодвигает от себя тарелку, накрывая ее бумажной салфеткой и приподнимая уголок губ, переводит на Т/И острый взгляд изумрудных глаз.

— Отец имеет ввиду голос, которым обладала линия Арейсов, а не мастерство вашей матери, леди.

— Ах, вы об этом, — девушка пожимает плечами. — Все до безумия просто, — закусывает краешек губ, — это дифоническое пение<span class="footnote" id="fn_29974949_3"></span>.

Она ждёт, когда Император ответит хоть что-то, всматривается в Ируллан, но оба молчат, и Т/И поясняет:

— Нужна сильная гортань, как у чревовещателей, четкое управление дыханием, и полный контроль над своим языком, — она поднимает вверх две ладони, ставя их друг напротив друга. — Первый звук получается при сокращении мышц шеи, — сжимает пальцы на левой руке, — и он намного ниже, чем тот, в котором задействованы только голосовые связки, — вторая рука остаётся в привычном положении. — То есть мой второй голос вам услышать не получится, человеческое ухо его просто не способно распознать.

Т/И щурится, а после занимает положение, в котором сидела до начала рассказа.

— Не уверена, что могу точно судить о технике обучения пению, но, — Иррулан проводит изящным пальцем по скатерти, — тренировки проходят в крайне экстремальных условиях, — на лбу залегает одна маленькая морщинк. — Ведь если вы ошибётесь на малейшую тональность, то голос можно и вовсе потерять. Что основной, что тот, о котором мы сейчас говорим.

— Все верно.

— И как вас обучали, леди? — Император поправляет ворот рубахи.

— Очень настойчиво, — та вздыхает. — Я могла бы рассказать, но на моем теле около ста пятидесяти трёх маленьких шрамов, так что история каждой тренировки будет очень длинной и крайне неинтересной.

Повисает тишина, Т/И понимает, что все сказанное снова выглядит какой-то жуткой пыткой в глазах сидящих — кроме присутствующих Харконеннов, — и ей опять хочется начать доказывать, что это не так. Но какая разница сейчас, когда те, кто тренировал ее, канули в небытие?

Иррулан прерывает паузу первой:

— Безумие вашей семьи было связано с голосом?

Т/И качает головой из стороны в сторону, с сомнением пробуя слово на вкус.

— Мы предпочитали называть его-их-ее Берсерком. Но да, — кивает, — и голос, и хаос в сознании — связаны.

— Знаете, — Шаддам тянет. — Теперь становится ясно, почему ваш дед и отец решились на подобные вольности в отношении самой Империи.

— Отец был здоров, — девушка кладёт руку на шею, мягко проводя ладонью вдоль кожи. — С недавнего времени безумие стало пропускать некоторых наследников фамилии.

Фейд громко стучит вилкой по стакану, и Т/И дёргается.

— Простите-простите, — Харконнен расстроено хмурит брови. — Мне просто интересно, Т/И, а есть какие-то детали, по которым можно было бы понять, что человек болен?

Болен?

— Безумие всегда одинаковое.

— Что это значит?

— Ровно то, что я сказала.

Иррулан снова поворачивается в сторону девушки и очень мягко шепчет:

— Одинаковое? Я помню, что ваш дед, леди, говорил те же вещи о внешности, что и вы. Могу ли я предположить, что дело в том, что вы просто не знаете, как выглядите?

— Я знаю, как я выгляжу, — Т/И нервно опускает взгляд на стол. — Я прекрасно осознаю свою внешность.

— Я имею ввиду, — дочь Императора задумывается, — что вы можете знать детали своей внешности, но не можете воспроизвести свой образ в голове цельной картинкой. А значит не можете адекватно воспринять то, какие увечия нанесла вам ваша семья, и какие шрамы у вас остались.

Т/И хмурит брови сильнее, чувствует на себя тяжелый взгляд Фейда, а после и Раббана. Отстукивает по столу указательным пальцем три раза и бросает:

— Я осознаю, что и как со мной произошло.

— Я все-таки смею полагать, что нет, леди, потому что дифоническое пение требует не только сильного управления голосовыми связками, языком и дыханием, но и постоянной фокусировки на самом голосе, — Иррулан грустно улыбается. — Потому что ваш голос, в отличии от голоса Бене Гессерит, не замолкает никогда.

Раббан тянется за вином, почти опрокидывая кувшин на скатерть, и атмосфера резко возвращается к привычно-расслабленной. Император запускает пальцы в копну волос и, откашливаясь, басит:

— Позволю допустить, что известие о спасении Пола не будет для вас новостью?

Раббан напрягается, поднимает взгляд на Т/И и ждёт. Фейд зеркалит движения брата, кладя вилку поверх пустой тарелки.

— Отчего же? — девушка берет салфетку, прижимая к губам. — Это для меня новость.

— Лжёте.

— Отнюдь.

В зале раздаётся неприятный скрежет потаённой двери, и Раута громко хлопает в ладоши, нарушая паузу.

— А вот и сюрприз.

Т/И сглатывает, переводит взгляд, как и все сидящие, в темноту комнаты, а после сломано оседает на стуле.

На плечо, у самой шеи, ложится рука младшего Харконенна, больше напоминающая когтистую лапу грифа.

— А вот и подарок, кузина, — юноша нагибается, выдыхая в самое ухо. — Ты думала, что Питер говорил о мясе? — он усмехается. — Даже сложно представить, что можно сделать, имея в руках мертвое тело своего врага.

Он отодвигается, огибая ее, выходит в середину зала и смотрит на Шаддама.

— Это гхола бывшего герцога Каладана. Личный подарок моего дядюшки для вас, — кланяется.

Т/И глохнет, вцепляется рукой в подлокотник, давит так сильно, что небольшая заноза заходит глубоко в подушечку пальца.

Отец Пола — дешевая подделка — выглядит так знакомо, что ее словно окунает в события прошлого.

Она чувствует, как по щеке, сдавая ее с потрохами, катится слеза.

Тёплые глаза герцога Лето выглядят пустыми, точенные черты лица так явно напоминают о младшем Атрейдесе, что ее пробирают дрожью.

— Это восхитительно, Раута!

Мужчина хочет подорваться с места, но Фейд кивает, намекая, что сюрпризы ещё не закончились.

Т/И переводит тяжелый взгляд на Иррулан, дочь Императора выглядит не менее напуганной.

— Как вам удалось?

На-барон подходит ближе к гхоле, обводит скулы мужчины рукой, и тянет обманчиво-мягким голосом.

— Дядюшке потребовалось затратить множество сил и ресурсов, чтобы договориться с прекрасными тлейкасу о подобной, — прикусывает губу, подбирая слово, — услуге.

— Но зачем?

— Просто представьте, Император, какой будет глубокий символизм, когда Пола убьёт его собственный отец, — Фейд останавливается на губах гхолы. — Копии очень послушны. Дядюшка сказал, что бывший герцог выполняет абсолютно все, что ему прикажут.

Т/И чувствует, как тошнота подступает к горлу, и подрывается с места, отталкивая стул в сторону, морщится от противного звука проезжающих по полу ножек.

— Леди?

Фейд пожимает плечами, двигаясь в сторону Шаддама, словно занимая его сторону в этой войне.

Голос в голове напрягается — слишком очевидно — и замолкает.

— Не волнуйтесь, Император, Т/И стала вспыльчивой за все время нахождения в нашей компании, но я честно, — замирает за спиной мужчины, — стараюсь это исправить.

Шаддам переводит взгляд с гхолы на Т/И и обратно:

— Это безопасно? Создавать подобное.

— Не волнуйтесь, Император, я все контролирую, — Фейд наклоняет голову набок. — Им вносят определённую жизненную цель, которую они будут исполнять несмотря ни на что.

Т/И дёргается от его слов, снова всматривается в Атрейдеса, и съёживается от того, как карикатурно-располагающе он выглядит.

— Но это не все, — Раута топчется на месте. — Теперь подарок от меня, — он щёлкает пальцами, и в зал вводят второго гхолу. Гхолу Шаддама.

— Как это понимать?!

Фейт шипит, удерживая Императора на месте весом ладони. Т/И приоткрывает рот, хватая урывками воздух, она ищет глазами Иррулан, и девушка непонимающе смотрит вокруг.

— Понимать это можно, как переворот.

Младший Харконенн достаёт из-за пояса кинжал, и как по маслу проводит лезвием вдоль горла мужчины.

Капли багряным цветом пачкают скатерть. Где-то на фоне раздаётся крик дочери уже бывшего властителя империи, и Т/И фокусируется на ней ровно в тот момент, когда Раббан с силой бьет девушку локтем в лицо.

Иррулан затихает, мгновенно теряя сознание.

— Что тут, — Т/И откашливается, — происходит? Где Владимир?

Раута сталкивает труп Шаддама со стула, занимая его место, утирая изящные пальцы о край ткани.

— Дядюшка умер, кузина, — грустно надувает губы. — Я все-таки решил довести начатое до конца, — снова возвращает прежнее лицо. — Оказалось, что его помощь нам вовсе не нужна. Правда, братец?

Раббан глупо улыбается и злобно скалится, оборачиваясь в сторону Т/И.

— Ты присядь, кузина, мне столько нужно тебе рассказать. Да и тебе придётся поделиться со мной тайнами.

— Барон мёртв? — Она словно прирастает к стене. — Где стража?

— Сядь, кузина.

Т/И глупо таращится на расползающееся пятно на полу, и желудок, не выдержав, выворачивает содержимое под ноги.

Она сгибается пополам, успевая лишь подобрать подол платья, чтобы не замараться.

— Господи, Раббан, помоги кузине сесть.

Девушка слышит, как Зверь сипит, не особо горящий желанием подходить к ней.

Голос в голове снова напевает песенку о барашке, а раны на шее начинают ныть с новой силой.

— Раббан!

— Я сама.

Т/И утирает ладонью рот, противно морщась от слизи на подбородке, распрямляется, и смаргивает влагу с глаз.

Стул кажется ей небезопасным, и она, смотря на него с опаской, все-таки занимает положенное место.

— Ну вот и хорошо, — Фейд вздыхает. — Пожалуй начнём.

Раута разглаживает складки на материале и весело басит:

— Так вот, кузина, дядюшка мёртв. Стража и свита Императора взята под контроль до полного воцарения спокойствия в резиденции.

Она перебивает:

— Ты как-то подчинил Сардаукар?

— Какое подчинение, Т/И, — прыскает, — украл идею доктора Юэ, — юноша машет рукой. — Пару распылений нервно-парализующего газа, и все готово, — младший Харконенн щёлкает языком. — Идея с гхолой Императора пришла в голову совершенно случайно, я все думал, какой есть способ приблизиться к трону, кроме очевидного убийства.

— Ты все равно его убил.

— Ой, — Фейд хмурит брови. — Не цепляйся к словам, кузина, — он цокает. — А потом меня озарило: что если заказать у тлейкасу гхолу Императора, который мог бы исполнять его роль и добровольно выдать за меня замуж одну из своих дочерей, то все сложилось бы наилучшим образом.

— Если бы не Иррулан.

Раута кивает.

— Я никак не думал, что Шаддам прилетит не один. И теперь придётся убивать и девчонку, а все сваливать на отпрыска бывшего герцога.

Т/И шумно сглатывает, с ненавистью глядя на Харконенна.

— Как давно ты знаешь, что Пол жив?

— Ровно с тех пор, как понял, что все вокруг иллюзия.

Слова бьют ее наотмашь, заставляют язык присохнуть к небу, и она быстрым движением руки утирает капельку пота со лба.

— Кузина, я следил за тобой. Вначале искал подвох в цифрах, — Фейд улыбается. — Но понял, что ничего в этом не смыслю. После решил проверить тебя на страх перед физической силой, — вздыхает. — Снова прогадал. Извини Раббан, — смотрит на брата. — А потом до меня снизошла мысль о пряности. Бам! — юноша бьет по столу ладонью. — И вот тут началось веселье.

Т/И тянется к бокалу с вином, и не обращая внимание на хаос вокруг, выпивает все до дна.

— Сначала на твоём теле стали появляться пятна, в ванной удалось в этом убедиться. — Фейд хмыкает. — А потом начались эти, как ты их называешь, судороги. И в один из таких моментов я заметил, что пейзаж за окном пошёл волнами.

— Волнами?

— В одну из ночей я дал распоряжение отключить щит на недолгие три минуты, и знаешь что? — он улыбается. — Щит не отключился. Потому что твой прекрасный разум понятия не имел, как выглядит обесточенный Арракин.

Т/И откидывает бокал в сторону, и тот, прокатываясь по столу, падает на пол, разбиваясь. Фейд переводит быстрый взгляд на осколки кровавого цвета и шепчет:

— Но с тобой было сложнее. Вначале я думал шантажировать тебя твоим младшим кузеном, но ребёнок испарился. Я следил за сестрой ордена, но она, прилетев в его компании, обратно улетала в гордом одиночестве, — снова смотрит на неё. — И я допускаю мысль, что ты его спрятала.

— Спрятала.

— Спрятала, — Фейд кивает своим собственным мыслям. — Не страшно. Так вот, о чем это я?

На-барон щёлкает пальцами, и Т/И напрягается сильнее. Голос в голове становится громче, напевая песню задом наперед, и веселая мелодия превращается в отвратительную смесь скрежета и высоких нот.

Очередная служанка выплывает из-за угла, крепко прижимая к себе шевелящийся сверток. Подходит вплотную к Рауте, и передаёт, аккуратно придерживая сверху, словно…

Ребёнка?

— Это мальчик, — Фейд заглядывает внутрь пелёнок, улыбаясь как добрый старичок. — Но мальчик не простой, кузина, а настоящий сын Пола.

Голос в голове начинает коверкать слова окончательно и, перестраиваясь на родной язык тландийцев, повторяет всего одну фразу чётким басом

Dræb ham<span class="footnote" id="fn_29974949_4"></span>

Т/И трясёт головой, с силой трёт щеки, до красноты раздражая кожу, происходящее вокруг кажется ей мерзким кошмаром.

— Атрейдесы ужасные родители, ты знала, Т/И? — он укачивает дитя, крепко прижимая к груди. — Сначала мы убили первого сына герцога Лето, потом ему удалось невероятным образом потерять свою среднюю дочь, — смеётся. — А после и вовсе прилететь на Арракис и помереть самому.

Где-то на фоне смехом заходится Раббан.

Фейд смотрит на Т/И умиротворённым взглядом, как победитель, и шепчет:

— А теперь и его сын умело теряет отпрысков.

Она не выдерживает, поднимается на ноги, отталкиваясь от стола, голос басит, превращаясь в зловещий рёв, в котором на повторе крутится —

Dræb ham

Раббан срывается с места, разжимает крепко сжатую ладонь, и Т/И замечает, как на влажной коже прилипшей пленкой застыл меланж.

— Доброго пути, кузина.

Он надувает щеки, собирается сделать выдох, когда Т/И глядя ровно перед собой, выкрикивает почти севшим голосом:

— Знаешь, в чем минус моих иллюзий, Фейд? Я, как и ты, понятия не имею, что творится в реальности.

Раббан дует на неё облачком спайса, когда в распахнутое окно влетает маленький шарик. Девушка заходится кашлем, чувствует, как от давления из носа начинает идти кровь, и голос, шепча в последний раз, утаскивает ее в темноту.

Шарик противно пиликает, на мгновение освещает комнату желтым светом, и разрывается. Волна обваливает стены, и огромный кусок камня, падая с потолка, пробивает насквозь пол второго этажа.

Где-то на фоне раздаётся громкий плач ребёнка.

На все творящееся вокруг она начинает смотреть словно сквозь мутное стекло.

Вот в зал забегает толпа солдат Харконеннов, вот ее оттаскивают чьи-то бледные руки, те же руки разрывают на ней ткань платья, плотно перевязывая открытую рану на ноге.

Голос сипит фразой отца —

Дети не должны умирать в играх взрослых.

Она-они-кто-то чужой кричит от того, как больно повязка проходит по ране, а после сознание захлёбывается памятью, что возвращается вместе с окончательно поселившимся в голове Берсерком.

— Дети не должны умирать, Т/И.

Она устраивается удобнее и смотрит на отца.

— К чему это?

— Сестру Гурни изнасиловали в Весёлом Доме, — Ваурум откашливается. — После ее добил Раббан на глазах у скованного Халлека.

Девушка напрягается, спускает ноги с кресла и щурится.

— Как это произошло?

Отец молчит, и Т/И понимает, что задала неправильный вопрос.

— Что ты будешь делать?

— Выносить приговор.

Т/И встаёт с кресла и двигается в сторону лорда.

— Мы не несём ответственности за тех, кто не является частью нашей семьи.

— Мы несём ответственность за тех, кто нам служит, — отец переводит на неё строгий взгляд. — Наши подданые могут быть массой, но в этой массе живем и мы, Т/И. И своей опекой мы делаем ее безопасной.

Девушка доходит до стола, отбивает пальцами по древесине, смахивает невидимые пылинки и, хмуря брови, шепчет:

— Гурни самолично отрёкся от нашего Дома в пользу Атрейдесов, почему мы все ещё не снимаем с себя обязанность, — закатывает глаза, — выносить, как ты сказал, приговор?

Лорд цокает, фокусируется на лацканах мундира и медлит прежде, чем сказать:

— Потому что все, что принадлежало нам однажды, нашим и останется, — рвано выдыхает, указывая на неё пальцем. — Никогда не ищи в грядущей власти и силе плюсы только для себя. Ты — матерь для нашего народа, и за детей, пусть и не своих, нужно уметь стоять до конца.

— Это никому не нужно, — она отворачивается, упираясь поясницей о край стола. — Гурни никогда не признавал в тебе «отца», с ним эта штука не сработала.

Лорд смеётся.

— Если это не сработало с моей родной дочерью, какое право я имею обижаться на него?

Т/И напрягается от сказанных слов, но собирается с мыслями и шепчет:

— Это не будет так легко, как звучит на словах, отец.

— О, нет-нет-нет, Т/И. Запомни, не нужно хотеть, чтобы было легко, нужно желать, чтобы твои поступки чего-то стоили.

Очередное движение материала по содранной коже вырывает в настоящее, и девушка, осматриваясь по сторонам, узнает в лекаре Питера, снова дергая головой вправо.

— Где Фейд?

— Я не знаю, госпожа, я…

Т/И обрывает ментата резким движением ноги, старается встать, но лодыжка простреливает болью, и она охает.

— Помоги мне.

Де Врис тянет к ней руки, позволяет опереться, и, перенеся вес тела девушки на себя, поднимает.

Она слышит словно издалека противный скрежет зубов, а после прочно встаёт на подвернутую стопу.

Голос напевает, прерываясь паузами больно — не больно — больно — больно.

В столовую врываются сардаукары. Т/И сквозь поднятую пыль узнает адмирала, и поднимая вверх ладонь, манит к себе.

Мужчина перепрыгивает кусочки разбитых камней, равняется с ней, и кричит, стараясь перекрыть завывания пищащей сирены:

— Госпожа, как вы? Где Император?

— Убит, — Т/И морщится от того, как резко меняется выражение лица солдата. — Не мной, адмирал. Нужно вытащить тело Иррулан из-под обломков.

— Иррулан здесь?

Она кивает, указывая рукой в сторону того места, где раньше возвышался стол.

Адмирал срывается с места, тормозит на половине пути, оборачивается, не зная, как поступить, но Т/И кивает, отпуская, и переводит взгляд на Де Вриса.

Питер становится бледнее, чем был до этого. Она касается его щеки, улыбается уголком губ, снова ощущая мерзкую дрожь в мышцах лица, и тянет:

— Спасайся, друг мой.

— Госпожа…

Девушка не дослушивает. Ее мало волнует, что именно будет с теми, кто в последнее время стал-притворился ее друзьями. Мысли заполняет только сын Пола.

И Харконнены.

Она обходит ментата, сильно хромая на одну ногу, подол путается, мешая движениям, и она стягивает основную юбку, оставаясь лишь в тонком бельевом платье.

Зияющий проход темнеет звериной пастью, и Т/И, оборачиваясь в последний раз через плечо, ещё успевает заметить обеспокоенность на лице Питера, прежде чем белки глаз наполняются чёрным.