Правда (1/2)

Сколько похорон может посетить человек до того, как ему стукнет девятнадцать<span class="footnote" id="fn_29974949_0"></span>? <span class="footnote" id="fn_29974949_1"></span></p>

Последние события сбивают ее стабильность ещё сильнее, а меланж, что Фейд подсыпает в напитки, оседает неприятным налетом на голосовых связках, потихоньку забирая обычный голос, и Т/И чувствует, как по утрам вместо четкого произношения начинает вырываться сип.

Вместе со слабеющим контролем над собственным разумом приходит безумие.

Она узнает его ещё задолго до того, как в голове появляется тот самый образ из детства.

Подмечает, как рябит собственное отражение в зеркале, как эмоции сменяют друг друга без контроля, как начинают подергиваться левый глаз и мизинец на правой руке.

Но настоящий ужас девушка испытывает, когда в тишине комнаты раздаётся противное поскрипывание зубов, и голова резко дёргается вправо.

Один в один так, как делал дедушка.

Напоминание безумия — оно всегда было рядом. Какими бы сильными не были гены дома Арейс, тьма никуда не денется.

А потом появляется она.

Какофония.

Мужские, женские, детские смешки. С примесью акцента отца, чужаков и ее собственного.

И безумие говорит на давно забытом — мертвом — языке. Т/И не должна понимать его, но понимает.

Оно шепчет, ревет, хихикает и говорит о любви.

Требует, чтобы ему ответили.

Чтобы его впустили.

Несколько тысячелетий назад, когда эксперименты над генным наследием ее семьи только начали проводиться, один из лекарей говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, что все начнёт сказываться на психике. Потому что невозможно держать в голове столько цифр, вечно просчитывать, и знать каждого из своих подданных по имени.

Что человеку не дано повторить функции машин.

Дано.

Лекарь называл эту тьму расщеплением<span class="footnote" id="fn_29974949_2"></span>.

Ее семья стала называть это Берсерком и просто приняла как ещё одну свою особенность.

Добровольно сошла с ума.

Т/И выдыхает, крепко жмурит глаза и прислушивается.

Ей страшно.

Где-то, в бурлящем потоке сознания раздаётся протяжное здравствуй, леди Арейс.

Потому что в этот раз боится она.

Она сглатывает, привычно здороваясь со старым гостем.

— Здравствуй.

***

Т/И поправляет лямку золотистого платья, откидывая прядь волос назад, и вглядывается в приближающийся корабль.

Тень от космического «пришельца» укрывает большую часть Арракина, на мгновение, знаменую собой наступление тьмы, а после, отлетая в сторону посадочной площадки, возвращает похищенный день.

Девушка вздыхает, впивается пальцами в ладонь, расслабляет руки и повторяет движение.

Волнуется.

— Сам Император благословил своим прилетом Дюну.

Она дёргается, оборачиваясь на голос на-барона. Фейд улыбается, чуть щурит глаза от ярких лучей и придвигается ближе.

— Чудесное платье.

— Благодарю за подарок.

Раута усмехается, переводит взгляд на горизонт и вздыхает. Она толкает его локтем в бок, бросая:

— Ты одеваешь меня в цвета моего Дома, вернее было бы не делать подобных вещей во время прилёта Шаддама.

— Я могу ненавидеть твою семью или уважать. Могу презирать золото и ночь, а могу быть истинным поклонником прохлады, которую она приносит, — тот снова смотрит на Т/И. — Это не изменит того, частью какой династии ты являешься.

Она дёргается от произнесённых слов, нервно заправляет локон за ухо и пытается удержать у бёдер развевающиеся нити бисера. Фейд не может знать, но чувствует точно.

Девушка стоит рядом с отцом, ощущает, как позади толпится народ, провожая лорда на Секунду.

— Я вернусь.

— Не вернёшься, — Т/И сглатывает, стараясь не смотреть на Ваурума. — Дедушка тоже обещал и тоже остался на той планете.

Лорд хмыкает, кладёт ладонь на ее плечо и чуть сжимает.

— Это была прекрасная жизнь, дочка, и нет никаких причин, почему она должна прерваться.

— Кроме нашего неповиновения Императору.

— Арейсы не будут склонять голову перед дешевой марионеткой.

Т/И дергает плечом, скидывая руку отца, и отходит на шаг назад, вглядываясь в прямую спину. Бросает:

— Если послушание несёт благо и мир, я склоню голову.

Она видит, как лорд съёживается от ее слов, ждёт, что он разозлится, скажет, что она недостойна быть наследницей, но мужчина молчит.

— Скажи хоть что-то! — голос выходит слишком писклявым. — Скажи!

— Мы поговорим о твоих слабостях, когда я вернусь.

Но он не возвращается.

Т/И ждёт отца первые три месяца, и вначале от него приходят краткие послания. Мартин приносит конверты в ее-его-их кабинет, но она не раскрывает.

Когда отец перестаёт выходить на связь, Т/И старается не удивляться. Она держит лицо, как ее учили, стараясь спрятать детскую обиду, как когда-то на дедушку, и письма прячутся в дальнем ящике стола.

О его смерти сообщают через год и два с половиной месяца. Бросают одним предложением, переданным через голо-связь. Т/И теряется в ощущениях: на плечи резко сваливается ответственность перед домом, людьми, мамой и самой собой. А еще ее накрывает тоской и болью.

Император делает дружеский жест, для которого нужно одарить его послушанием. Он дает им-ей пять дней для размышления, намекая на разумное поведение со стороны тландийцев и новой госпожи.

Бросает, словно кость собаке.

И первые четыре дня Т/И бродит по коридорам, игнорирует всех, кто пытается выйти с ней на контакт, прячется от любых встреч и отменяет необходимые собрания.

На пятый день она сжигает почти все вещи других цветов, оставляя лишь черноту и золото.

Отказ от верности Императору она отправляет, стоя в официальной форме своего Дома.

А через трое стандартных суток за ней прилетает шаттл, знаменуя собой наступление «эры» жизни на Арракисе.

Еще через день планету разносят в щепки, и в пространстве космоса ее дом выглядит сплошным оранжево-красным маревом.

Мерзким закатным солнцем ее семьи.

Т/И глубоко дышит, наполняя легкие колючим воздухом.

Перстень цепляется за материал, грозится оставить затяжку, но младший Харконенн берет ее за ладонь и сжимает.

— Не волнуйся, кузина. Если в этой резиденции тебе кто-то и убьёт — это буду я. Нет смысла опасаться Императора.

— От твоих слов не легчает.

Он сжимает руку сильнее, словно удерживая от дрожи.

— И не должно. Я ведь просто говорю правду, — хихикает, на миг показывая истинное лицо. — Или пытаюсь склонить тебя к постели.

Т/И прыскает и всматривается в глаза напротив, пытается найти хоть что-то, что выдало бы в нем зависимого от меланжа, но не находит. Фейд напоминает ангела.

Инкуба из религий первых людей.

Нежная кожа с тонкими прожилками голубых вен, россыпь мелких морщинок у губ от постоянной улыбки, в уголках глаз от смеха и на переносице от раздумий.

Он мог бы быть самым прекрасным из тех, кого она видела, мог бы быть одним из самых мудрых и верных правителей, если бы не одно «но».

— Если бы не что?

Т/И приподнимает брови, удивлённо глядя на кузена.

— Мне знаком этот взгляд, — щёлкает ее по носу. — Сначала полный обожания, а после разочарования или даже отвращения. Словно я нравлюсь, но, — медлит, — но есть «но». Что это за «но», Т/И?

— Мы говорили об этом, Раута, — она вырывает ладонь из крепкой хватки, аккуратно утирая о ткань вспотевшую от нервов кожу. — Давай не будем заводить тему, которую обсудили от и до.

Девушка переводит взгляд на пустыню, замечает, как пульсирует воздух от защитных щитов, а после резко дергает головой вправо. Серёжки на ушах от такого движения ударяются в пляс, разносят вокруг лёгкую трель и звон, почти сливаясь с кружащим вокруг ветром.

— Судороги, кузина?

— От недосыпа, Фейд. Ванна с тобой была лишней.

Харконенн смотрит на неё долгие девять секунд, а после заходится громким смехом. Т/И ощущает, как безумие, наконец проснувшееся ото спячки, вторит его голосу, и начинает смеяться в ответ.

Со смехом выходят слёзы, выходит напряжение, что копилось последние полгода. Она чувствует, как узел в груди рвётся на лоскуты.

Его-неё-их голоса мешаются в хор, а после мгновенно замолкают, заставляя оборваться и Т/И. Она глупо смотрит на Рауту, сглатывает, буквально теряется в тишине, что заволакивает разум.

— Кузина? — голос юноши полон непонимания.

Т/И смаргивает морок, трясёт головой и, откашливаясь, чеканит:

— Мне пора, увидимся в столовой, кузен.

— Что это было?

Девушка молчит. Голос Рауты становится громче:

— Что это было, кузина?

Позволь нам-мне показаться.

Она снова дергает головой и с силой сжимает запястье руки.

Позволь!

Крик начинается от глубокого низкого завывания до мерзкого писка в самом конце.

— Я познакомлю вас позже, на-барон.

Покажи нас — покажи нас — меня.

Т/И ускоряет шаг, стараясь быстрее покинуть поле зрения младшего Харконенна. Девушка начинает отсчитывать каждое движение, но какофония становится только громче.

Ты не сможешь нас заглушить.

Двенадцать-шестнадцать-двадцать три-сорок.

Разум наполняется острым скрежетом, и Т/И сгибается пополам, вдавливая ладони в виски. Снова слышит постукивание зубов, а после в реальности раздаётся мужской голос:

— Леди Арейс, с вами все в порядке?

Она поднимает голову, смотрит на человека напротив красными от напряжения глазами, откашливается вновь, встаёт ровно.

— Да, Питер.

Нет — нет — нет.

Зачем ты ему врешь?

— Император приземлился?

— Да, я шёл оповестить вас и Фейда.

— Чудесно.

Голос в голове хихикает передразнивая

Чудесно-о-о-о

— Мы движемся к финалу, Питер.

Ментат щурится, натягивая тонкую, будто бумажную кожу вокруг глаз, быстро обводит языком обветренные красные губы и шепчет, теряя последнее слово в сбитом дыхании:

— Госпожа, — оглядывается. — На обеде будет герцог Лето.

Голос-голоса в голове заходятся булькающим смехом, опора под ногами превращается в зыбкие пески, и Т/И снова дергает головой, ощущая, как серёжки неприятно бьются о нагую кожу шеи, теперь уже оставляя небольшую царапину острой гранью камня.

— Что?

— Ох, Питер, ты здесь?

На-барон приближается, равняется с ней и сгибает руку, предлагая взять его под локоть.

— Да, — ментат кашляет. — Я уже сказал леди, что шёл за вами.

Фейд прикладывает палец к губам, заставляя того замолчать.

— То госпожа, то леди, нужно ведь определиться, Де Врис, — улыбается, чувствуя прикосновение девушки. — Да и про подарок уже начал болтать, — морщит нос. — Стоит подрезать тебе язычок.

Повисает тишина, а после младший Харконенн прыскает.

— Шучу. — Чуть опускает голову, смотря на Т/И. — Не волнуйся, герцог Лето — не единственный подарок на сегодняшней трапезе. Я столько всего приготовил, кузина, ты будешь в восторге.

***

Двери в столовую распахнуты настежь. Т/И видит отблеск от парящей лампы на полу, замечает причудливые тени, что, вытягиваясь, теряются на границе порога, и прекрасные кремовые скатерти, которыми укрыт длинный обеденный стол.

Позолоченный сервиз играет солнечными огоньками, марая стены резиденции россыпью желтоватого отражения.

Прозрачные занавески, колыхаясь от лёгкого ветерка, напоминают ей колосья пшеницы. Девушка переводит удивлённый взгляд на Фейда, все ещё не отпуская его руки.

— Красиво, правда? — юноша улыбается. — Я лично обговаривал детали оформления.

Она пожимает плечами, наконец отодвигаясь от на-барона, и бросает:

— Все слишком песчаное.

— Или золотое, кузина, как твои глаза.

Девушка цокает, отодвигаясь ещё дальше и не зная, куда деть руки, складывает их на животе.

Раута наклоняется и шепчет, опаляя горячим дыханием кожу:

— Было бы лучше, если бы ты вела себя так, как вела той самой ночью. Смотреть было сплошное удовольствие.

— Что? — Т/И поворачивает голову в профиль, почти сталкивая их носами. — Ты следил за мной?

— Конечно. Я же сказал, что занимаюсь этим с самого твоего прилёта, — Фейд щурит глаза. — Повторю: сплошное удовольствие.

Она шумно сглатывает, чувствует, как румянец расползается по щекам и шее, голос в голове отдаёт металлом — ты испытываешь стыд или тебе нравится?

Нравится?

Пространство заполняется лёгким шорохом шагов служанок, и Т/И, откидывая волосы назад, обходит кузена, придвигаясь ближе ко входу.

Она чует Императора раньше, чем тот успевает переступить порог: мужчина пахнет высокомерием, глупостью и самодовольством, от него разит тщеславием и прелюбодеянием.

Т/И недовольно кривит лицо: от Императора несет преступлением, лживым приговором, что он вынес ее семье.

Фигура Шаддама вырастает перед глазами, как неприятный сорняк. Мужчина смотрит по сторонам и сталкивается с ней взглядом, замирает, медлит, молчит. Т/И не позволяет себе даже моргнуть, отпечатывая образ врага-правителя-труса на сетчатке.

Он красив ровно так, как должны быть красивы правители, ровно так, как будет красив Пол, когда станет богом.

Он высок, статен, а седина, что прячется тонкими нитями в пшеничных волосах, напоминает ей серебро.

Он глуп — голос басит низкими нотами. Гладкое лицо Шаддама без морщин заставляет ее думать, что он и вовсе не принимает никаких решений.

Т/И дергает головой.

Он неприятен. Мясистые губы и волевой подбородок напоминают ей приматов — голос-голоса хихикают — маленькую миленькую обезьянку в клетке.

— Леди Арейс.

Голос мужчины нетороплив, чёток и мелодичен — сидящий-сидящие в голове спорит-спорят — прост, глух и невзрачен.

— Император.

— Счастлив наконец увидеть вас, Т/И.

— Мы уже виделись по голо-связи.

— Предпочитаю считать, что тот человек был мне незнаком, поскольку творил глупые поступки.

Она хмыкает. Голос в голове передразнивает — глюпые постюпки.

— Конечно, Император. Хорошо, что время меняет людей.

Мужчина согласно кивает, отворачивается от неё и улыбается по-новой:

— Фейд!

— Император! — юноша срывается с места, почти подбегая к Шаддаму. — Мы так рады, что вы соизволили лично прилететь на Арракис.

— Благодарю, мальчик мой.

Т/И дёргается от этой фразы.

— Только я крайне расстроен тем, что меня не смог встретить сам барон. Стража толком не ответила, почему Владимир отсутствовал.

Девушка переводит озадаченный взгляд на Рауту, но тот сияет, словно сверхновая, и, склоняясь в поклонном жесте, тянет:

— Дядюшка готовил для вас сюрприз, потому и отлучился, — он хмурится. — Раббан оказал вам ненадлежащий приём, Император?

— Вовсе нет, — тот машет рукой. — Ваш брат был весьма почтителен, только не так разговорчив как вы.

Фейд усмехается, а Т/И хмурится больше. Происходящее кажется ей натянутой тетивой, которую вот-вот отпустят и случится что-то крайне нехорошее.

Шаддам проходит вглубь зала, оглядывается по сторонам, довольно кивая своим мыслям, и снова сталкивает их взглядом.

— Вы в золоте, Т/И.

Она открывает рот, но на-барон отвечает быстрее, чем она успевает выстроить слова в предложение:

— Вовсе нет, Император, мы одеваем леди в цвета Дюны.

— Даже так?

— Конечно, — Фейд скалится. — Приучаем к новой жизни.

Голос в голове тянет долгую «ммм» и цокает, подтверждая ее мысли о творящемся вокруг хаосе.

— Дочка!

Император быстрым шагом возвращается к дверям, и Т/И, прослеживая его движения, на мгновение теряет все мысли.

Иррулан возвышается в проходе, как источник жизни, как изящная лилия на тонкой зелёной ножке, как истинная принцесса.

Золотые локоны, укрытые прозрачной тканью небесного цвета, подсвечиваются изнутри тёплым светом, зелёные глаза напоминают два изумруда, а кожа благородного оттенка слоновой кости отражает саму жизнь.

Она протягивает руку отцу, вкладывая свою ладонь в его. И в этом движении столько женственности и нежности, что Т/И отрывисто вздыхает.

— Фейд, — девушка кивает, чуть опуская вниз аккуратный подбородок. — Леди Арейс.

Девушка теряется от такой красоты, но собирается и кивает в ответ.

Младшая дочь императора напоминает ей Джессику, напоминает маму на портретах в молодости, напоминает, что сестры ордена по праву считаются самыми прекрасными женщинами во всей вселенной.

Ты тоже дочь гессеритки — голос в голове поскрипывает —  нашла чему удивляться.

— Вы выглядите восхитительно.

Иррулан приподнимает тонкую бровь вверх, на долю секунды теряясь от удивления, но, улыбнувшись, возвращает себе прежнее выражение лица.

— Благодарю вас, ваш комплимент взаимен.

Дочь Императора отворачивается, следуя за отцом, ожидает, когда он отодвинет стул, и присаживается, больше не поворачиваясь в их сторону.

Последним заходит Раббан, как всегда угрюмый, подозрительный и злой.

Стражники и свита Шаддама остаются в коридоре, соблюдая традиции деления социальных слоев, и Фейд спешно прикрывает двери, отделяя их от творящейся снаружи суеты.

Т/И резко дергает головой, привлекая озадаченный взгляд кузена. Тот щурится, а после снова возвращает внимание Императору.

— Присаживайтесь, — он широко улыбается гостям. — Дядюшка придёт вместе с подарком. Не поймите неправильно, но этот сюрприз готовился почти год, и все должно пройти наилучшим образом.

Император кивает, немного недовольно хмуря брови, занимает место во главе стола и снова смотрит на Т/И.

Из-за угла появляется пара служанок с подносами, нагружёнными едой и высокими лиловыми кувшинами.

Фейд мягко берет застывшую у порога Т/И за руку, сопровождает к столу и помогает занять место. Сам быстро садится рядом и отрывисто кивает брату, заставляя Зверя повторить за ним.

— И как вам Салуса, леди Арейс? — Император наклоняется вперёд, чуть нависая над тарелкой. — Если не ошибаюсь, вы и раньше посещали Салусу.

— Лишь однажды, — Т/И сглатывает, — за пол года до дня очищения.

Шаддам дёргается от произнесённых ею слов, но расправляя плечи и тянет дальше:

— И какого было вернуться в новый дом?

— Все ещё не дочистила за Башаром.

Мужчина скалится, обнажая ровный ряд белых зубов.

— Мне толком не рассказали, что стряслось с бывшим наместником планеты.

Голоса в голове напеваюче произносят скажи ему, скажи — скажи — скажи. Т/И снова дергает головой.

— Это уже не имеет значения, Император.

— Верно, — тот медлит. — Барон рассказывал, что у вас со старшим кузеном произошёл конфликт. Он уже разрешился?

Раббан поднимает на девушку тяжелый взгляд темных глаз, шумно роняет протез руки на стол и ощетинивается, тем не менее удивительно быстро успокаиваясь.

— Разрешился.

Фейд машет рукой служанке, когда та наливает слишком много вина в чашу Т/И.

— Император, — Раута виновато морщит брови, — не волнуйтесь. Я, как и мой дядюшка, стараемся наладить дружескую атмосферу в резиденции.

Но Шаддам словно не слышит. Он смотрит на неё, и она замечает, как правый уголок губ мужчины дёргается в отвращении.

— Позволите сделать замечание?