Истина (1/2)
Я писал бы тебе о Марсе, об Атлантиде. </p>
И как ноги обвил противный зелёный ил.</p>
И о том, как тебя, конечно же, ненавидел…</p>
Если бы не любил.</p>
Т/И расслабляется, позволяя горячей воде смыть с себя усталость последних дней. Бортики купели уютно ограждают от атмосферы вокруг, дарят приятное ощущение безопасности и холодят, когда девушка случайно задевает их обнаженной кожей.
Такие вечера — непозволительная роскошь для почти всего населения Арракиса, и ей все ещё неприятно осознавать это. Сколько человек могло бы выжить, используя то количество жидкости, что она, омываясь, тратит перед сном?
Счёт не прекращается даже в такие моменты.
Она тяжело вздыхает, погружаясь с головой, и морщит нос от того, как щекотно пузырики воздуха разбиваются о переносицу. Волосы укутывают тело подобно одеялу, цепляются за подмышечные впадины, затягиваются вокруг шеи, и Т/И выныривает.
За спиной раздаётся тихий скрип двери, и девушка бросает:
— Можете оставить одежду у порога.
Шаги доходят до середины комнаты и останавливаются. Она, все ещё не открывая глаз, вздыхает и повторяет:
— Можешь оставить одежду у порога, Фейд.
— Узнала? — голос визитера полнится смехом. — Чем я себя выдал?
Т/И хмурится, осознавая, что приятный вечер благополучно утрачен, и остаток она проведёт — определено того не желая — в компании младшего Харконенна.
— По запаху, — принюхивается и распахивает глаза. — От тебя несёт кровью, — резко разворачивается, глядит на юношу и рвано выдыхает. — Что это?
Она проходит взглядом вдоль пропитанной насквозь рубашки и чувствует тонкие щупальца страха.
— Такие дела, кузина! — Фейд утирает один из держащих в руке ножей о брючину и улыбается ей самым ангельским образом. — Я надеюсь, что не сильно отвлёк тебя? Старался быть тихим, как ты и учила.
Т/И шумно сглатывает, смотрит на алые ручейки, что засохшими линиями очерчивают вены на-барона, и не может сосчитать сколько людей должно быть убито, чтобы кисти выглядели укутанными в «перчатки».
— Зачем? — вопрос вырывается против воли, и она чувствует себя маленьким ребенком.
— О, — Фейд просто машет рукой. — Я допустил ошибку, и пришлось столкнуться с последствиями.
Она снова глядит на бледную кожу и отодвигается к противоположной стене ванны:
— Кто это был? — медлит. — Сколько их было?
— Безумной красоты девушки, — Фейд прикрывает рот ладонью, словно извиняясь. — Но ни одна не была тебе соперницей, — улыбается. — Двадцать пять, Т/И, — недовольно морщит красивый нос, наконец ставя коробку на полку. — Прости, двадцать семь, две наложницы были беременны. Я всегда забываю, что ты любишь точность.
Девушка непроизвольно хочет спрятаться от кузена, но он делает шаг в ее сторону, приближаясь с неотвратимостью судьбы.
— Я хотел бы пригласить тебя на ночную трапезу, но мой внешний вид оставляет желать лучшего, — осматривает себя с ног до головы. — Но я могу рассчитывать на возможность освежиться? — затем резко становится грустным. — Нынче вода на вес пряности, хотелось бы быть экономнее.
Т/И молчит, глядит, как фигура Фейда становится ближе, в нос бьет острый запах металла, и она замечает кровавые следы, что отпечатываются на полу его подошвами. Он останавливается непозволительно близко, ей чувствуется тепло, что исходит от его тела, девушка упрямо вздергивает подбородок, смотря строго в глаза.
— Я закончу через пару минут, тебе не стоит тесниться.
— Глупости, кузина, — тот цокает, проводя рукой по поверхности, разбивая мелкие волны о край купели. — Я очень компактен.
В голове крутится как на повторе:
Две из них были беременны
— Если ты все равно планировал остаться, какой смысл был в моем согласии? — она двигается к самому краю, поворачиваясь спиной. — Все ещё пустой трёп.
— Дань воспитанию, Т/И, не злись.
Она цепляется пальцами за металлический бортик, до побелевших костяшек сжимает ребристый край и затихает. Слышит, как в тишине комнаты шорох снимаемой им рубахи напоминает гонг, как ткань, соскальзывая с тела, падает на пол, ударяясь перламутровыми пуговицами о каменные плиты.
Громкое дыхание юноши подстраивается под ее собственное, и она, наконец, ощущает, как Фейд погружается в воду, сохраняя между ними положенную дистанцию.
— Я позволил себе остаться в брюках. Было бы слишком пошло раздеваться полностью, кузина.
— Меня не особо волнует, обнажён ты или нет.
— Даже так? — раздаётся тихий смех. — Что же может тебя смутить, если не смущает чужой и нагой мужчина в одной с тобой ванной? Разве это недостаточно интимно?
Т/И вздыхает, чувствует, как влажные локоны налипают на остывающую кожу, и разжимает согнутые пальцы. Молчит.
— Позволишь помочь тебе с волосами? Я распорядился, чтобы тебе принесли новые масла и благовония.
Девушка неопределённо дёргает плечами, сглатывает и шепчет:
— Я могу справиться сама.
— Можешь, конечно, — на-барон приближается. — Но я ведь предлагаю помощь из-за желания помочь.
Вода, взволнованная движениями, бьется о кожу, заставляя покрыться мурашками. Т/И ощущает, как Раута становится ближе, чувствует, намокшую ткань брючины у своего бедра и нервно бросает:
— Почему я вообще должна терпеть подобное отношение?
Юноша придвигается вплотную, сталкивая ее со своей грудью.
— Потому что ты меня боишься, кузина. И ведь это правильно.
Кожа к коже. Слишком близко, слишком остро, слишком неприятно и до тошноты. Девушка дёргается, разрывая близкую связь, выплевывает:
— Правильно?
Младший Харконенн согласно мычит в ответ. Пальцы юноши ведут вдоль спины, обводя выбитые на коже цифры, мягко оглаживают координаты колоний.
— Знаешь, я хотел убить дядюшку прошлой ночью, — рука останавливается на «Арракисе». — Потом передумал. Потом хотел рассказать, что пряность для тебя смертельна, — усмехается, — и снова передумал.
— Что ты сказал?
— Про дядюшку или тебя?
Т/И поворачивает голову, бросая взгляд через плечо.
— Меня.
— Ох, — Фейд убирает пальцы от спины, мягко впутывая их в локоны. — Я очень внимательный. Следил за тобой, подсыпал разное количество меланжа в твои напитки, смотрел за реакцией, — льёт жидкость из бутылька, втирая до воздушной пены. — Выяснил все опытным путём.
Она отворачивается, шумно сглатывает, напрягая спину, и отвечает:
— Моя непереносимость спайса ещё не показатель того, что он смертельно опасен.
— Мы обязательно это проверим, но позже.
Страх селится в самом сердце.
Руки Фейда переходят с кончиков волос выше, он плавно массирует голову, тянет за корни, заставляя дрожать, а после выдыхает на самое ухо:
— Сейчас меня волнует другое. Кузина, позволишь ли ты сделать тебе приятно?
Запах благовоний заполняет ноздри. Тело юноши снова становится непозволительно близко, и Т/И ощущает, как его ладонь, оглаживая шею, а затем плечо, мучительно долго спускаясь, останавливается на животе. Девушка закусывает губу, прикрывает глаза и шепчет так, чтобы слова прочно впечатались в его разум:
— Ты не сможешь доставить мне удовольствие, Раута, будь ты трижды самым искусным в любовных делах мужчиной.
— Ты уверена, Т/И? — пальцы отстукивают три раза по коже, вызывая легкие круги на воде. — Почему же?
— Не чувствую между нами любви.
— Вот как, — тот хмыкает. — А я любил всех моих наложниц, кузина, клянусь.
— Любил? — Т/И смеётся, кладя ладонь поверх руки мужчины и останавливает движение. — Что такие, как мы, могут знать о любви?
Она чувствует, как Харконенн застывает, заинтригованы словами, девушка продолжает, чуть опираясь голой спиной о грудь Фейда:
— Что о любви могут знать Дома Ландсраада? Такие, как Раббан, что убил собственных родителей, или ты, что знал о его плане, но выбрал власть. Или я — дочь мужчины, что самолично довёл планету до уничтожения, а вместе с ней и миллиарды невинных жизней. Или всеми почитаемый и уважаемый герцог Лето, что имел тысячи возможностей жениться на Джессике, но всю жизнь ждал выгодного политического брака.
Раута кладёт подбородок ей на плечо и вздыхает:
— И как же нам узнать что такое любовь, моя леди?
Т/И улыбается, наклоняет голову и упирается виском в макушку мужчины.
— Никак. Любовь как дар дана тем, кто стоит ниже нас, — морщится от такой фразы, — воинам, солдатам, рабам и подчинённым, — вздыхает. — Зря ты убил своих женщин, теперь придётся заводить новый гарем.
Повисает пауза.
— Значит, — Фейд задумывается. — Выродка Атрейдеса ты тоже не любила?
— Им хотелось обладать.
— Но хотелось ведь, — рука Рауты спускается ещё ниже. — Мне тоже хочется.
Т/И закусывает губу, стараясь привести разбушевавшиеся чувства в норму, и бросает:
— Не хочется мне.
Фейд снова замирает.
— Ты поэтому так цеплялась за своего Дункана?
Она ощетинивается, морщит лоб, и устраивается удобнее в своеобразных объятиях:
— Возможно.
Фейд мычит, а после выдыхает ей на ухо:
— Дядюшка подготовил для тебя подарок. Клянусь, кузина, тебе понравится.
— Какой подарок?
— Того, кого ты раньше, — медлит, — очень почитала.
Харконнен отводит ладонь от ее живота и, мягко проводя по коже, вовсе убирает.
— Такие философские разговоры навеивают на меня тоску.
Она слышит, как он отодвигается назад, протягивая руку за кувшином с водой, а после возвращается, мягко поливая ее волосы, и смывает пену.
Мыльные ручейки стекают по коже, каплями разбиваются о плечи, щекотно текут вдоль линии позвоночника и теряются, сталкиваясь с поверхностью воды. Запах у благовоний слишком знакомый, но Т/И все никак не может понять, где могла его слышать.
— Неужели ничего?
— Что, прости? — она смешно фыркает, утирая глаза. — О чем ты?
— О запахе, кузина. Я так долго искал хоть один из цветков магнолии, а ты вовсе не оценила мой подарок.
Страх спускается ниже, плотным комом селится в груди, и девушка шумно сглатывает.
— Ведь на твоей планете были целые сады из саженцев розового цвета? Нет?
Снова льёт из кувшина, окончательно смывая пену.
— Это первый из подарков, Т/И, — Фейд цокает, снова проводя рукой вдоль цифр на коже. — Второй будет ждать тебя в спальне, и, если только ты оценишь, обещаю, что каждый твой вечер будет полон таких сюрпризов.
Она подрывается на ноги, расплёскивает жидкость за края купели, и не стесняясь обнаженного тела, перешагивает, вставая босыми ступнями на пол.
— Ты омерзителен.
— Я тоже нахожу тебя прелестной, девочка.
Девушка хватает халат с крючка, оборачивает ткань вокруг, путаясь в рукавах и, взмахивая влажными локонами, направляется к двери. Фейд бросает в догонку:
— Ты соврала моему брату, кузина, на твоём теле кроме рисунков еще и множество шрамов. Отец тебя совсем не любил, да?
Т/И хлопает дверью, наконец оказываясь в тишине коридора.
Горло дерёт от подступающих рыданий, но она вжимает ногти в мягкость ладони и тихо скулит. Фейд знает о пряности, Фейд напоминает о смерти родителей, Фейд понимает, как именно ее контролировать.
Она вздергивает подбородок, морщится от холодных капель, что пропитывают материал, и — почти — бежит в спальню.
Сто четырнадцать шагов до комнаты, в которой она чувствует себя в безопасности, сто тринадцать до покоев, в которых можно укрыться до самого утра, сто двенадцать до места, где можно снова стать собой.
Стальные ставни маячат красной тряпкой, и Т/И, прибавляя скорость, наконец попадает в знакомое пространство. Она двигает засов, который с громким шумом стукается о край стены, запирается, а после, немного подумав, подставляет к двери кресло.
Эфемерное ощущение стабильности.
Грудь девушки тяжело вздымается, она снова прокручивает в голове слова Фейда и напрягается, вспоминая о подарке. Быстрым взглядом обводит покои, по-детски смешно и быстро проверяет под кроватью, за тяжелыми шторами и в дальнем углу комнаты. И только удостоверившись, что действительно находится одна — садится на кровать.
Шея от контакта с волосами покрывается яркими красными пятнами, начинает гореть. Т/И ведёт пальцами вверх, поддевает влажную капельку и пробует на вкус — афродизиак.
Девушка подрывается с кровати, скидывает с себя халат, оставаясь абсолютно нагой, срывает одеяло с кровати, промакивая остатки жидкости с локонов, и шумно выдыхает.
Жар спускается ниже, оседает в лёгких, разрывая их изнутри, плавя органы, заполняет желудок и тяжёлым узлом завязывается внизу живота.
Она не хочет опускаться до того, чтобы начать удовлетворять себя. Это неправильно.
Правильно.
Т/И дёргается, обводит пальцем напряженные соски, но обрывает себя, резко двигаясь в сторону кровати. Свежая простынь приятно холодит кожу, окутывает мягкостью, и девушка рвано выдыхает, чувствуя, как пожар внутри заполняет лоно, заставляя чувствовать ее по-настоящему грязной.
Ложь.
Она укрывает себя с головой, плотно оборачивается одеялом, стараясь свести к минимуму все движения, крепко жмурит глаза и дыша через нос, заставляет себя уснуть.
Образы словно вырезаются на внутренней стороне век. Мельтешат, не давая понять: было ли это когда-то или нет?
Летти сказал, что Дункан был в ее спальне. Что он там делал?
Что он делал с ней?
Желание овладевает ей полностью, дрожью отдаёт в ступни, заставляет раздвинуть ноги и опуститься рукой вниз, к самому сокровенному.
Т/И закусывает щеку, укутывается сильнее и терпит. Под одеялом становится невыносимо, пот градом стекает по вискам, лбу и шее, скапливается в ложбинке между ключиц и покрывает бисером грудь.
Дункан-Дункан-Дункан.
Отпусти себя.
Она снова выдыхает через нос, копается в воспоминаниях, стараясь вспомнить неприятные эпизоды, чтобы помочь себе успокоиться. Афродизиак не вечен, его действие закончится через несколько часов, и она может — сможет — себя контролировать.
Не сейчас, когда ты знаешь, что Айдахо снова выбрал тебя.
Память как назло подкидывает только приятные моменты, но Т/И упрямо ищет помощи у своего разума, когда, словно получая удар под дых, находит момент из прошлого, что упрямо пыталась забыть.
Тело прошивает дрожью.
Т/И уворачивается, садясь верхом на Дункана, и с триумфом смотрит сверху вниз. Мужчина тяжело дышит, она подмечает лёгкую испарину на лбу и улыбается ещё шире.
— Выиграла.
Мечник молчит, Т/И бросает быстрый взгляд на его губы, а после снова смотрит строго в глаза. Человек под ней замирает, и ей лишь на мгновение кажется, что она ощущает только растущую твёрдость в районе паха. Девушка слегка щурится, шумно сглатывает, и не может объяснить следующий действий даже самой себе — она прятяжно скользит бёдрами, задевая выпуклость в штанах.
— Госпожа?
Т/И не успевает ничего ответить, как мир меняется местами, и она в одно мгновение оказывается прижата к полу.
— Что это было, госпожа?
Щеки наливаются румянцем, она сипит, широко раздувая ноздри, и чувствует, как стыд оседает мурашками на коже.
— Я… — сглатывает, — …прости.
Мечник ухмыляется, быстро заламывает обе руки вверх, оставляя ее абсолютно беззащитной.
— За такое можно угодить и под трибунал, Т/И, — хмурится, но после морщинки разглаживаются. — Но я готов рассказать, что именно желаю сделать с тобой.
Девушка отворачивает голову, крепко жмуря глаза, и закусывает щеку изнутри.
Дункан отодвигается от неё, нависая сверху, и шепчет:
— Открой глаза.
— Нет.
— Посмотри на меня, моя госпожа, — мужчина кладёт ладонь на щеку, ведёт большим пальцем по губам и добавляет. — Я хочу, чтобы ты видела, как я это произношу.
Почти приказывает.
Смотреть на Айдахо практически невозможно. Тело горит, но она, переборов смущение, сталкивает их взглядами.
— Я заставлю тебя кричать, кричать так громко, что ты сорвёшь голос, — услышав это, она сглатывает. — Я доведу тебя до такого, что сил встать на ноги самостоятельно у тебя не останется, — щурится почти по-лисьи. — А после я лично омою тебя в ванной, буду нежно вести по твоему телу тканью, очищая от нашей ночи. Смотреть на остаточную дрожь, когда буду задевать твои соски, и такую чувствительную мягкость между твоих ног.
Девушка всхлипывает, вцепляется в форму воина и шепчет:
— Прекрати говорить такие вещи.
— Прекратить говорить? — Дункан приподнимает уголок губ. — Говорить, что после своих пальцев, я бы желал попробовать тебя на вкус, или прекратить говорить, что вылизывал бы тебя языком до тех пор, пока не напился бы? Что именно мне прекратить говорить, госпожа?
Ноздри мужчины сужаются, когда он втягивает воздух. Зрачки расширены, как под действием одного из зелий, и Т/И не выдерживает. Закидывает ногу на поясницу воину, заставляя приблизиться ещё сильнее, обхватывает в объятия и выстанывает:
— Ты напоминаешь мне посаженного на поводок дикого зверя, Дункан, который ещё помнит, что такое быть свободным.
Мужчина ложится сверху, вцепляясь пальцами в ее бедро, и рычит:
— Если поводок будет в твоих руках, то я вовсе не против сидеть на привязи.
Следующий выдох тонет в поцелуе, не приторно-нежном, что положен, когда ты узнаешь мужчину впервые, а горячем и жестком, словно пытаешься утолить жажду, словно дорвался до того, кем бредил всю сознательную жизнь.
Язык мужчины прорывается внутрь, оглаживает кончиком кромку зубов, сталкивается с ее собственным, и Т/И рвано скулит. Касания становятся жёстче, Айдахо кладёт вторую руку на поясницу, притягивает ближе, развязно проводит коленом между ног, и она не выдерживает. Ведёт бёдрами, старается потереться о мечника, низ живота наполняется жаром, что связывается в тугой узел. Воздуха не хватает, Т/И пытается оторваться от губ, но воин не позволяет, кусает почти до крови, давит на промежность сильнее, и она срывается, чувствуя, как тело резко становится свинцово-тяжёлым.