Настоящее (2/2)

— Много, — девушка поднимает на него взгляд и щурится. — Выбери одно из того, что произнёс.

Питер задумывается, ищет во фразе подвох, но никак не может найти. Словно рядом с ней безопасно, словно безопасна она?

— Планы.

— Мне нравится. Уменьшение суток позволило нам планировать в те моменты, когда остальные планеты ещё «спали». Ну а когда дело доходило до встречи с подобными тобой, планировать уже не было смысла, и мы снова оставались в настоящем.

Де Врис вздыхает громче и от волнения выстукивает пальцами по обивке.

— Цифры складывались в комбинации лишь тогда, когда это было невозможно заметить.

Т/И согласно кивает.

— Только представь, вся моя планета была местом тления последствий Батлерианского Джихада. А моя семья — лучшими во вселенной вычислителями.

— Ты все ещё считаешь?

— Зависит от того, о чем ты спрашиваешь.

Ментат переводит на неё восхищенный взгляд, и она правда ему нравится. Он бы даже хотел сыграть с ней в шахматы.

— О каждом твоём дне.

— Счёт не прекращается, Питер, — она касается виска и прикрывает глаза, и он, снова удивляясь, замирает от того, как тени от ресниц красиво ложатся на кожу. — Но если ты о планах, то нет. Все уже давным-давно сложилось.

Он бросает взгляд на то, как черты лица девушки на минуту заостряются, когда она неудачно двигает покалеченным запястьем.

Ему неприятно?

— Какова расплата за твой, — он подбирает слово, — счёт?

— Тоже, что и у тебя.

— Будущая смерть?

— О, нет, — она отмахивается здоровой рукой. — Я про безумие.

Питер удивлённо вскидывает бровь и снова обводит глазами девушку, что сидит перед ним. Пытается найти хоть намёк на то, о чем она говорит, но видит перед собой лишь спокойствие.

— В чем дело?

— Не вижу безумия, о котором ты говоришь.

— Конечно, «оно» и не хочет, чтобы его видели, — снова та улыбка. — Если ты говоришь о людях с пеной у рта, сумасшедшими глазами и нескончаемым смехом — то фанатики. Безумцы чаще напоминают собой космос: без шума, без эмоций, абсолютная бездна.

— Барон безумен?

— Не знаю, — жмёт плечами. — Мой дедушка — был.

— Был, — мужчина подтверждает. — А, может, он просто отчаялся?

Т/И перестаёт улыбаться и наклоняет голову набок, бросая ментата в лёгкую дрожь.

— Отчаиваются те, кто не видит выхода, а выход есть всегда. Даже если это смерть.

***

Их встречи становятся новой для Питера традицией. Они говорят, обсуждают все, что только можно, и бутылёк с ядом теряется, позабытый в одной из ночных одежд.

Ментат перестает замечать вечно роящиеся в голове мысли о будущем и наслаждается тишиной.

— Я была бы рада сыграть с тобой в шахматы.

Питер удивлённо вскидывает бровь.

— Ты читаешь мысли?

— Нет, — смеётся, — догадалась. Просто это лучшее решение для тех, кто заранее знает итог.

Ментат кивает. Он понимает, о чем она говорит, он знает, что дело вовсе не в игре. Девушка встаёт с кресла и снова мягко ведёт вдоль запястья, останавливаясь на точке пульса.

— Мы увидимся завтра?

Питера прошивает насквозь. Фраза отдаёт в голове дробью. Он рвано выдыхает:

— Завтра ведь никогда не наступит.

Он знает, он чувствует и верит. Девять возможных вариантов ее смерти сталкиваются в один очевидно верный. В единственном варианте из миллиарда других девушка умирает. Питер подрывается, но, не зная, что делать дальше, снова садится.

Т/И бросает на него быстрый взгляд и отрицательно качает головой.

— Мы все куда-то идём, а потому и финал тоже когда-то должен наступить.

Питер вжимает бледные пальцы в зеленоватую обивку кресла, чувствует, как утопает в давящем пространстве, и шепчет, опаляя губы горячим дыханием:

— Ты будешь должна мне партию.

Т/И осекается, хмурится, но, словно приходя в себя, улыбается.

Питер чувствует, как в нем клокочет эгоизм. Он не хочет ее отпускать, не хочет допускать мысль, что она может когда-то не вернуться. Ему осталось мало, очень мало, недолгие семь лет, а после только мучительная смерть… Он хочет, чтобы эти семь лет они…

они что?

Питеру страшно впервые за все время. Он нашёл столь похожего на себя, столь понимающего и…почти надёжного, что оставаться в холоде и безумии без неё сродни первобытному страху.

Т/И всматривается ещё несколько секунд и, разворачиваясь, направляется к выходу. Платье струится за ней ярким маревом, и Питеру вспоминается один — единственный — счастливый день из детства.

— Ну вот, — Т/И останавливается и смотрит на него в пол оборота, — У тебя тоже появилось своё число, — смеётся. — Теперь ты стоишь больше, чем ни-че-го.

Сердце Питера почти останавливается.

Он чего-то стоит.

— Оg du kan lide mig, fordi jeg forbinder mig med fortiden<span class="footnote" id="fn_29547468_1"></span>

— Что это значит, Т/И?

Девушка продолжает улыбаться — той самой улыбкой — и пожимает плечами.

— Напоминание самой себе о том, кем я являюсь: мой язык, мои мысли и мое прошлое.

Питер закусывает щеку изнутри, чувствует, как рот наполняется кровью, и тихо шепчет:

— Я бы хотел научиться тебя понимать.

— Прекрасная мысль, тебе бы подошёл говор тландитцев.

***

Ссадины на ее теле заживают, по его мнению, слишком быстро, и Питеру становится все виднее ее сходство с гессеристкими ведьмами.

По ночам он думает над тем, чтобы выкрасть у стражи нож и провести несколько быстрых движений по ее бледной коже, пуская кровь и снова превращая ее в ту, что не будет пугать.

Он не хочет выглядеть, как поломанная игрушка, рядом с той, кто похожа на богиню.

Но он снова ошибается.

Т/И приходит ровно в семь и приносит с собой шахматную доску.

Ментат следит за податью внимательным взглядом и громко дышит. Предметы рядом с наследницей Арейсов оформляются в постоянство и базу, и ему опять становится больно.

— Она настоящая?

Т/И улыбается — ему хочется провести лезвием и запечатлеть эту улыбку навсегда — и стучит пару раз пальцами.

— Играем без галлограмм.

Девушка ставит доску на стол, попутно расставляя фигуры.

— Белые или чёрные?

— А какой я?

Питер смотрит на неё, впитывает все движения и слышит четкое:

— Для тебя цвета ещё не придумали, но пусть сегодня тобой руководит доблесть.

Де Врис опускает взгляд вниз, смотрит на тонкие пальцы Т/И, что двигают пешку и снова сталкивает их взглядами.

— Я знаю исход.

— А я тебя просчитала, — она смеётся. — Так давай попытаемся обыграть будущее?

Ментат громко сглатывает, снова смотрит на шахматные фигуры и прикасается к ферзю рукой. Медленно обводит изгибы, легкий бархат в основании и почти сипит:

— Где ты их нашла?

Она молчит, и Питер соглашается с этим. Ему нравится не видеть грядущего и не знать прошлого.

Ставит фигурку обратно и спрашивает:

— Тебе больно?

Т/И застывает на мгновение, но затем двигает коня, выводя его на первую позицию.

— Конечно, Питер, мне больно последнии пять лет.

Ментат кривится в ухмылке. Нет смысла мучить ее физически, внутри этой девушки полыхает постоянный пожар.

Он начинает доверять.

Доверять?

Потому что чувствует в себе такой же огонь.

***

На следующий вечер он наливает яд в ее чашу и ждёт. Т/И задерживается на три с половиной минуты, за которые Питер успевает искусать себе ногти. Когда дверь с тихим скрежетом открывается, ментат подрывается с места.

— Я думал, что ты не придёшь.

Девушка бросает на него удивлённый взгляд, так и не переступая порога, и принюхивается.

— Мята? — хмурит брови. — Ты хочешь меня отравить?

— О чем ты?

Но девушка не отвечает, все-таки делает шаг внутрь комнаты, продолжая молчать.

Де Врис смотрит на неё больными глазами, дышит, запыхиваясь от глубоких вдохов и боится.

Боится не ее силы, боится не того, что она может сделать, а боится лишь одного — что она уйдёт.

Рука сама тянется к чаше, что стоит позади, и он, не отдавая себе отчёта, выпивает все одним глотком. Оттирает уголки губ:

— Это было для меня.

Жидкость обжигает горло морозной свежестью, скребёт мелкими лезвиями внутри легких, и Питер заходится кашлем, слишком сильно опираясь об угол стола.

Т/И подрывается с места, подбегает к нему вплотную и касается своей изящной ладонью его лба.

Питер замирает.

— Боялся, что все-таки отравишь?

— Боялся.

Жар опускается дальше, выворачивает внутренности, почти сгибая пополам.

Питер боится многого — темных ночей, потому что в одну из таких от него отказалась мать, нищеты и бедности, потому что его родная семья продала его за копейки, зависимости, потому что пряность сотворила из него чудовище, теней, что отбрасывают лампады, потому что в них всегда кроются монстры.

А ещё Питер боится одиночества.

Его он страшится больше всего.

Девушка берет его за руку, переплетает их пальцы, и ментат понимает, что его яд вместо смерти впервые принес нечто светлое. Он следует за ней, занимает место в кресле, стискивая костяшки чуть сильнее, но затем отпускает.

— Ты уйдёшь?

— Теперь уже нет, — она скидывает с себя накидку, оставаясь в лёгком платье на бретельках. — Рассказывай, что в основе твоего изобретения.

— Зачем?

— Хочу, чтобы ты пристрастился ко мне иначе, — цокает. — Не из-за противоядия.

Питер смеется, прикрывает глаза и кивает своим собственным мыслям.

Его пазл тоже складывается, и ему, на удивление, даже не нужно стачивать края, чтобы все выглядело правильно.

— Как звучит «спасибо» на твоём языке?

— Tak skal du.

Питер запоминает.

***

Когда барон говорит Питеру, что он плохой ментат и что от него нет пользы, Питер впервые не отвечает ничего. Он думает где-то внутри, что Харконенн прав.

И потому, когда он подмечает, как реальность сбоит всего на быстрые две секунды, ему нечего доложить Владимиру. Не доложить о том, что настоящий мир в резиденции давно перестал быть таким, и что Т/И навеивает больше иллюзий в округе, чем когда-то строил сам барон. Ему не сказать о том, что смерть Харконеннов больше не так эфемерна, как раньше, и нечего добавить к фразе о величии на Арракисе.

О том, кто именно этого величия достигнет.

В конце концов он — плохой ментат, а значит, он мог этого и не увидеть.