Настоящее (1/2)

Когда барон опаздывает в главный зал, Питер знает, что именно его задержало. Он шевелит губами, практический идентично повторяя фразу, что только раздастся из-за закрытых дверей: «Почему их оставили одних?»

— Почему их оставили одних?

Между наступившим будущем и мыслями самого ментата проходит меньше минуты, и ему смешно.

Грядущее кажется Питеру слишком очевидным, как и собственная смерть. Он знает, что пока нужен, он в безопасности. Так было всегда — такова была непреложная истина, к которой он привык.

А потом все смешалось.

На четком полотне будущего появилась Т/И — наследница падшего Дома и дочка гессеритской ведьмы. И ему хочется язвить, хочется смеяться и чувствовать себя триумфатором от того, как смешно пали обе великих семьи, но если Атрейдесы будили в нем тьму, то девушка отдаёт в сердце и разуме глубочайшей пустотой.

Он не помнит ее. Не помнит практически ни в одном из возможных событий, не видит мертвой или живой — ее просто нет. И Питеру странно и жутко, потому что он знает — она не прячется. Это правило и закон — фраза, что Арейсы вбили поколениям и поколения назад.

Он щёлкает бледными пальцами и напевает под нос:

— И поступки наши — чёрной нитью по белой ткани…

Конечно, Арейсы не прячутся, но тогда отчего Т/И совсем ему не показывается?

Дверь с шумом открывается, бьется левой частью о стену, и Владимир грузно двигается в сторону центрального места. За ним, отставая на несколько шагов, следует стража, и Питер знает, что все очень сильно недовольны.

Но ему все равно.

— Ты! — Барон тычет в него толстым пальцем. — Хочешь сказать, что этого тоже не было в твоих видениях?

— Не было, — голос надламывается, когда он видит тяжелый взгляд солдат. — Я не вижу событий, что связаны с нашей гостьей.

Владимир рычит, водружаясь во главе стола.

— Где она? Почему выродок Арейсов так спокойно передвигается по моему Арракину?

Стража напрягается, переглядывается и молчит.

— Что случилось с кораблем? Вы провели зачистку?

Один из солдат кивает, немного тушуется и добавляет:

— Мы проверили систему на неисправность, их правда подбили.

— А выжившие?

— Нет никого, но мы нашли останки ровно того количества людей, что отлетели с Секунды. Кроме Т/И, конечно же.

Владимир сплёвывает на пол и, взмахивая рукой, прогоняет охрану.

— Приставьте к ней доверенных людей и исключите всякую возможность пересечения с сардаукарами.

Барон не дожидается, когда комната опустеет, и бросает недовольный взгляд на Питера. Собирается с мыслями — ментат знает, что ему скажут. Догадывается слово в слово и чуть жмурится, готовясь к тираде, но Харконенн моргает и отводит взор в сторону входа.

Стража открывает дверь ровно в тот момент, когда Т/И ожидает дозволения зайти. В воздухе повисает тишина, и Питер закусывает губу.

Пространство схлопывается на ней.

Он словно видит ее впервые — так и есть — Питер поправляет собственные мысли. Она встречалась ему в паре вариантов будущего: сначала за три месяца до дня очищения, а после за семь месяцев до этого вечера.

Т/И выглядит достаточно приятно. Он успевает удивиться своим мыслям: она выглядит так, с кем ему хочется побыть в компании.

Ментат осматривает ее беглым взглядом, цепляется взором за белые бинты на запястьях и морщится.

От удовольствия? Не знает ответа.

Она все ещё дочь послушницы ордена, и от этого должно коробить, но Питер не замечает в ней ничего от Бене Гессерит. Даже красота ее — мысль спотыкается, исчезает во мраке разума, высвечивается вновь и течет дальше — кажется ему слишком верной. Не искусственно нарисованной, не навязчивой, как он описал бы Джессику. Словно Т/И — сама гармония.

Ему тяжело понять, почему все ощущается именно так, но он заглядывает снова и сталкивается с ней взглядом. Мысли в голове останавливаются, пристыженные такой откровенностью, а после и вовсе тонут в глубине черно-золотых цветов.

Т/И красива иначе.

Красива своим шрамом на лице, сломанным запястьем и ссадинами, разбитой губой и фиолетовой линией от грубых рук Раббана на шее. Т/И прекрасна едва видными чёрными узорами, что намеками скользят по голой линии плеча, длинными локонами волос, что спадают вниз по спине, своей прямой осанкой и тем, как тяжело дышит из-за покалеченных рёбер.

Питер понимает, в чем секрет. Т/И настоящая, настолько четкая и понятная, что ему практический больно от того, что они находятся в одном помещении. Он тянет уголок губ вверх и смаргивает, отводя взор: возможно, она последняя из тех, кто даёт обещания, закрепляя их лишь словом.

Он бы тоже ей поверил.

Стража опускает голову — чего обычно не делает — и пропускает ее вперёд.

— Барон, — девушка кланяется. — Питер, — ему она кланяется тоже.

Ментат снова ведёт взглядом по ее фигуре и улыбается шире: от Арейсов в ней все, даже цвет глаз совпадает с геральдикой Дома. Какой смысл был уничтожать всю планету, если живой представитель этого рода сам лично являет собой всю суть семьи.

Т/И подходит к свободному креслу и устраивается на нем удобнее, аккуратно кладя искалеченную руку на подлокотник, и глядит на Питера. Мужчина подозрительно хмурит брови, а после расплывается в новой почти дружелюбной улыбке.

— Леди Арейс, сколько ходов из возможно-случившихся вы уже просчитали?

— За сегодняшний вечер? — она смотрит, как ментат кивает. — Тридцать девять.

— Я опередил вас на три потенциальных хода.

Т/И улыбается в ответ, на мгновение прикрывая глаза:

— И в семнадцати из них я мертва.

— С этим прямо в точку, — Питер тяжело смеётся и добавляет: — В других двадцати трех мёртв барон.

Девушка сталкивается взором с Владимиром и прыскает, улавливая настроение собеседника.

— И в одном мертвы мы все. Маловато.

Барон скалится и проводит сухой ладонью по лысой голове.

— Питер стал много говорить, — грудь его тяжело вздыхает. — А у нас есть запасной вариант.

— Я все ещё слишком полезен, чтобы бояться, что меня могут сместить, — ментат полон уверенности, но все же смех становится тише.

Т/И оглаживает перебинтованное запястье, прикусывая нижнюю губу.

— Как Раббан?

— Почти сыт, — Питер бросает быстрее, чем успевает обдумать сказанное.

Харконенн бьет ладонью по столу, приковывая внимание девушки к себе.

— Мы договорились о перемирии, леди Арейс, но все, что я имею сейчас, — это двух искалеченных племянников.

— Я тоже не совсем здорова, — она поднимает голову, позволяя барону рассмотреть лучше фиолетовые полосы от удушья. — Мне тоже есть на что жаловаться.

Повисает тишина, а после звучит опасно-дружелюбный голос Владимира:

— Т/И, я уважал твоего деда и я до сих пор верю, что он прожил счастливую жизнь. У него был чудесный сын, прекрасная жена, власть, богатства и ты, — он задумывается. — И стоит признаться, что мне повезло быть причастным к его беседам и разговорам, — уточняет, — к дружеским беседам. Так к чему рушить столь светлую память об отношениях между нашими домами таким отвратным поведением?

Девушка пожимает плечами.

— Спроси у Раббана. Я вела себя очень учтиво, видишь, — указывает на свой наряд. — Я хожу в вещах, что мне преподнёс Фейд, — обводит рукой комнату, — я сижу с тобой в одном помещении, — снова смотрит на барона, — и мы даже говорим. Говорим дружелюбно.

Питер не выдерживает, и смех его разносится эхом, отражаясь от пустых стен.

— Даже мне все сказанное кажется бредом, — ментат трёт виски. — Владимир Харконенн и Орм Арейс, сидящие друг напротив друга без мыслей об убийстве.

Т/И щурит глаза, а после тоже начинает смеяться.

— Я веду себя благоразумно, Владимир, — трёт глаза. — Более того, я ничуть не злюсь на Раббана.

Она встаёт с кресла, все ещё опираясь о спинку и перенося вес с больной ноги, добавляет:

— К тому же, уважаемый барон, Раббан не сделал мне больно. Больно мне сделал ты.

— Я не закончил с тобой.

— С тобой закончила я. И мне все ещё положено навестить Фейда, доброй ночи, — Т/И смотрит на ментата. — И тебе, Питер.

Когда дверь с лязгом закрывается, Де Вирс снова чувствует себя одиноким. Фраза барона долетает до него, как сквозь толстую гладь воды:

— Привяжи ее к нашей семье.

Он знает, что это значит, он знает, что Владимир приказывает ее отравить<span class="footnote" id="fn_29547468_0"></span>.

***

Яд готов, и ему остаётся дождаться нужного момента, но он медлит.

Почему-то.

Медлит до такой степени, что девушка приходит к нему первой.

Он нависает над столом, пытаясь выкроить место для новых экспериментов, но стук в дверь обрывает на самом интересном.

Ей не нужно разрешения, чтобы войти. Оба это знают, но барону так легче напоминать каждый раз, что ментат — незначителен. И от того простой звук вводит Питера в тупик.

— Войдите, — в голосе сквозит небольшой приказ и он сам удивляется тому, как хватает силы на подобное поведение.

Дверь распахивается, и Питер снова пропадает. Он оценивает тонкое ночное платье красного цвета, что прикрывает тело девушки, и смаргивает морок. Ощетинивается, чувствуя чары гессеритских ведьм, но Т/И улыбается ему слишком тепло, и он почти умирает.

— Чем обязан?

— Допустила мысль, что у тебя болит голова от столь, — гостья задумывается, — огромного количества мыслей. Решила навестить.

Питеру претит эта доброта, и он двигает рукой по столу, нащупывая пузырёк с зелёной жидкостью.

— Как чувствуется жизнь на Дюне?

Он готов услышать любой ответ, начиная от омерзительного кривляния носом до высокородного и пустого «допустимо». От обоих мыслей его тошнит, но она удивляет вновь.

— Как сон. Будто иллюзия внутри иллюзии и так до самых глубин, — Т/И подходит ближе и ставит перед Питером чашу с холодной жидкостью, отодвигаясь назад. — Выпей.

— Отрава от барона?

— Благо от меня, — девушка откидывает волосы назад, рассыпая их по спине мягким шелком. — Милость?

Ментат кривит губы в усмешке, принюхиваясь к отвару.

— Я не сомневаюсь в твоих способностях к противоядиям, но не пойму, зачем ты желаешь улучшить мое, — подбирает слово, — состояние?

— Кто-то в итоге падет, — Т/И поправляет ночное платье, кутаясь в уже ставшую привычной мягкость. — Разве тебе, Питер, не хочется увидеть финал?

Он касается кружки и вскидывает бровь. Она интересуется тем, чего он хочет?

А чего он хочет действительно?

— Планы внутри планов?

Девушка щёлкает языком.

— Так политика не работает.

Питер наконец делает долгий глоток, и Т/И довольно улыбается. Ментат поднимает на неё глаза и щурится, почти бесхитростно выкидывая фразу:

— Я слышал, что тебя называют матерью.

Она кутается сильнее и просто кивает.

— А ещё называют Антихристом.

Ментат делает ещё один громкий глоток.

— Теперь ты умираешь в девяти возможных исходах.

— А ты все также в одном. Доброй ночи, Де Врис.

Головная боль проходит, и сегодня он не хочет ее отравлять.

***

Он не ждёт, но она приходит и на следующий вечер. Питер успевает спрятать бутылёк в складках халата, и Т/И — наверно — ничего не замечает.

Она снова протягивает ему чашу, полную отвара, и улыбается.

Улыбается так, что где-то в груди простреливает.

— Я присяду?

Снова ждёт дозволения.

— Конечно.

Питер смотрит на девушку перед собой, и картина складывается обрывочным пазлом.

— Все ещё не могу сопоставить факты.

— Почему ты не видишь меня в будущем?

— Да.

Т/И улыбается, и ему буквально на мгновение кажется, что она восхитительна, ровно так, как он мог бы выразить восхищение в его физической оболочке.

— Я подскажу, — снова эта улыбка. — Стандартные сутки на Тландите были сокращены на три часа и сорок восемь минут ещё двадцать три поколения назад.

— Три часа и сорок восемь минут, — вторит ментат. — Вы стали больше бодрствовать.

Улыбка у неё становится шире, и Питер громко сглатывает, оглушенный ее вопросом.

— Что есть грядущее?

На этот вопрос у него всегда есть ответ, и он, не задумываясь, бросает:

— Планы, цели, неизбежность и неотвратимость, все, что когда-то только произойдёт.