Дом Арейс. Разлом. (2/2)

— Ребёнок слеп и я не стала отвлекать его подобными, — она подбирает слово, — мероприятиями.

— Слеп? — Барон наклоняется над столом и весь превращается в слух. — А в нем видна порода Арейсов?

Девушка ощетинивается и слишком громко ведет зубчиками вилки по дну тарелки.

— Ты никогда не узнаешь, Владимир. Единственный Арейс, которого ты когда-либо увидишь, — я.

Мужчина вздыхает притворно-грустно и приказывает служанке разложить основное блюдо.

— Ты жестока ко мне, Т/И, я всего лишь желал увидеть всю семью.

— Все, что осталось от моей семьи?

— Или так, да.

Она пожимает плечами и кривит уголок губ. Фейд-Раута передаёт ей тарелку с большим, кроваво-красным куском мяса и они на мгновение сталкиваются взглядами. Девушка кивает юноше и снова улыбается.

— Всегда было интересно, — Владимир отрывает кусок голыми руками, — почему имя твоего деда перестали упоминать все, кто был с ним знаком?

Негоже имя произносить всуе.

Т/И надрезает маленький кусочек и кладет в рот, разжёвывая. Проглатывает.

— Старые сказки, барон, не более.

Мужчина заходится кашлем, а затем, снова начиная чавкать, бросает:

— Расскажешь?

Т/И отрезает новый кусок и рассматривает тонкие прожилки мышц.

— У каждого имени свое значение, потому его и нужно заслужить. Имя Арейса-старшего означало конец вселенной, — она отпивает глоток вина и добавляет: — К тому же, не помню никого из своей семьи, кроме деда, кто ел человеческую плоть.

Владимир указывает на неё пальцем, с которого капает капля крови.

— Кроме тебя.

— Я не наслаждаюсь, Владимир. В этом и разница между мной и дедом. Лишь выражаю уважение тому, кем ты меня угощаешь.

Фейд-Раута откашливается и говорит, не отрывая взгляда от тарелки:

— В этом есть своя прелесть, кузина, знать, что после смерти мучения лишь начинаются.

Она думает о том, что стало с герцогом Лето, но боится допустить мысли, что сделали с ее отцом.

— Люди должны умирать правильно, кузен. Тела должны предавать огню или оставлять гнить в земле.

Барон глядит на неё смоляными глазами и кивает в сторону, подзывая стража. К Т/И подходит мальчик и ставит на стол небольшую коробочку.

— Я помню, что в твой Дом нельзя приходить с пустыми руками. Маленький подарок, что, возможно, укрепит наши отношения.

Т/И двигает к себе клинок, который так и не смогла оставить в покоях, и приподнимает крышку остриём.

На голубой ткани покоится горстка пряности, что отливает золотом и легким синим свечением.

— Меланж?

— Ты так долго была на Арракисе и мне лишь остаётся догадываться, где именно и что ты творила. Но пряность всегда будет в цене, и тебе, Т/И, это известно.

Она ведёт кончиком оружия, тормоша аккуратную горочку, вспоминает Пола и свои обещания. Меланж тянет ее назад, мутит рассудок, и она отодвигает подать дальше от себя.

— Хотела бы быть благодарной, но не могу, — Т/И убирает клинок обратно и переводит внимательный взгляд на мужчину. — Зачем ты захотел увидеться со мной? Было вовсе не обязательно прилетать на Секунду, Владимир.

Барон машет ладонью, и Фейд-Раута подрывается с места, покидая зал. Лицо его становится серьёзным, и Т/И облегчено вздыхает.

Наконец-то они перестают притворяться.

— Дело в том, девочка, что твой отец стал очень резко хорошим.

Девочка. Хорошим.

Она поднимает брови вверх и несколько раз кивает, подцепляя новый кусочек, слушает.

— Одна птичка нашептала мне, что младший Атрейдес может быть жив. А это значит, — Владимир смотрит и почти не моргает, — фигуры на доске резко сменили своё положение.

Т/И ухмыляется.

— Вдруг я тоже окажусь хорошей? — смеется. — Рада слышать, что сын герцога Лето жив, но чего ты хочешь от меня?

— Дружбы, девочка.

— Неужели один мальчик, который, возможно, выжил, заставляет самого барона просить помощи у Арейсов?

Харконенн хохочет. Ей слышно, как он силится не сипеть, но надрывные вздохи вырываются против воли, и она знает, что его лёгкие — почти решето.

Т/И с удивлением замечает одну общую черту, что тянется между ее семьей и Владимиром — в них нет абсолютно никакого сожаления в том случае, если план требует хоть каких-то радикальных мер. Она снова смотрит на блюдо, где лежит пару кусков мяса.

Никакого сожаления.

Барон поднимает за неё бокал, и Т/И кивает. Мимолётно ей кажется, что в его тучной фигуре теплятся отголоски власти, и что союз с этим Домом мог и правда вернуть утерянную столетия назад дружбу, но она сбрасывает с себя морок и приглядывается лучше.

Кроме жира в его теле нет ничего — бездонная пустота, которую он силится заполнить непомерным желанием обладать.

— Время столь быстротечно, что я сам удивляюсь решениям, что принимаю.

— А как же император? Уверена, что Шаддам IV захочет личной встречи с Полом, если тот окажется жив.

— Императоры сменяют друг друга, как листва по осени. Разве не так говорил твой отец?

Т/И щурится и наклоняет голову вбок.

— Ты хочешь, чтобы я предала Дом Коррино и Атрейдеса, если тот жив?

Владимир улыбается, и кожа его, сухая и бледная, не выдерживает, трескается.

— Обещаю тебе все, что пожелаешь после.

— А кто ответит за уничтожение моей планеты?

Харконнен облизывается.

— Я дам тебе доступ к ядерному оружию Гиде Прайм, ты сможешь разнести столицу империи в пыль.

Т/И чувствует, как безумие начинает играть на кончиках пальцев, как оно, поднимаясь, наполняет вены и доходит до сердца.

Но Владимир слаб, а Пол даст гораздо больше.

Она кивает закусывая губу.

— Так мы снова играем на одном поле, леди Арейс?

Не ищи исцеления у ног, тебя сокрушивших.

— Как в старые-добрые?

Не ищи исцеления у ног, сокрушивших твою семью.

— Я обещаю подумать, барон, — мужчина смотрит с опаской, но Т/И добавляет: — И пусть обиды останутся в прошлом.

Не ищи.

— Я предал твоего отца огню, Т/И.

Предал.

Она улыбается и осушает бокал полностью.

— Разве от его тела хоть что-то осталось, Владимир?

***

Т/И засматривается на то, как Харконенн уходит в другую сторону резиденции, чтобы отдохнуть перед отлётом. Напряжение в ней клокочет, мешается с ненавистью, и она случайно надавливает на лезвие клинка, что лежит подле неё. Рана, хоть и не глубокая, начинает кровить. Она убирает оружие обратно в ножны и утирает палец о край платка.

К вечеру, когда Т/И умывается, на дно купели падает несколько красных капелек, девушка удивлённо смотрит на палец и замечает, что порез так и не зажил. Она перематывает его ещё раз, но мыслей так много, что она не придаёт этому значения.

Рана затягивается только ближе к ночи. Т/И вспоминает о ней после того, как укладывает кузена спать. Проходит больше десяти часов, перед тем, как место перестаёт ныть. Девушка задумывается о том, что раньше подобные ссадины она получала каждую тренировку и даже не замечала, но теперь…. Ее озаряет мысль и она подрывается с места, хватая клинок, что лежит у входа. Проводит боком вдоль ночного платья — на вещи остаются песчинки пряности. Т/И снова переводит взгляд на полученный порез и замечает неровные края, что невозможно, учитывая, как остро заточены лезвия.

Осознание только заполняет разум, но Т/И отталкивает его дальше.

Девушка подходит к зеркалу, смотрит на палец, а затем переводит взгляд на шрамы на своём лице — идентичные края у порезов.

Т/И выдыхает, сравнивает ещё раз и ошибки быть не может.

— Нет…

Если ты хочешь что-то спрятать, дочь моя, клади это на видное место

— Нет.

Эти шрамы — не попытка отца наказать ее, не попытка сделать ее проще, это прямое напоминание, что Арейсов убивает специя.

Ноги подкашиваются, она еле-еле находит опору позади, усаживаясь в кресло.

Отец отказался от Арракиса не только из-за Атрейдесов. Он уже знал, что рано или поздно другим будет известно, что меланж для них смертельно опасен.

Она вспоминает голубые глаза Пола. Сколько пряности в его теле?

— Не ссылай Дункана, отец! Я прошу. Поставь мне другого наставника, отправь его в самые дальние владения Тландиты, но не изгоняй с планеты.

— Дункан всегда будет частью нашего Дома, Т/И. Но ему нужно научиться считать, он так и не понимает значимость цифр.

Отец все знал.

— Мама, отец благоволит герцогу Лето слишком сильно, почему он не понимает, что это убьёт тебя?!

Т/И сносит со стола стеклянные бутыли с ядами, и в глазах ее слёзы.

— Он хочет забрать тебя у меня!

Гвина подходит к Т/И, обнимает и кладет изящную ладонь на волосы, поглаживая.

— Ты все ещё не видишь истины, милая моя, тебе ещё нужно научиться править.

— Я хочу видеть тебя живой! Я не хочу власти! Лети со мной, умоляю, — Т/И пытается вырваться из объятий матери, но женщина держит крепко.

Гвина вздыхает и шепчет:

— Я останусь на Тландите, Т/И. Там, где твой отец назвал меня своей женой и там, где я родила ему дочь.

Т/И вскакивает с места и почти бежит к столу, достаёт последнее письмо отца, что тот успел отправить ей, находясь в одной из колоний.

Арракис будет началом и он же будет концом.

Не ее концом, а концом обещаний, что отец дал герцогу Лето.

Пол никогда не был ее суженым. Отец не заключал брак так долго не из-за возраста юного Атрейдеса, а потому что не хотел.

Т/И смотрит, как трясутся руки, и переводит взгляд в пустоту.

Отец знал, что Пол выживет. Отец знал, что герцог Лето умрет, отец почти подстроил его смерть.

Арейсы никогда не выбирали Атрейдесов.

Отец всегда выбирал семью.