2 (1/2)
Когда с момента обмена телефонами проходит неделя, Кенма понимает: Куроо ему не напишет.
Память — та ещё крыса — насмешливо подкидывает воспоминания о сотнях сообщений, которыми Куроо заваливал его в прошлом. То есть будет заваливать в будущем. То есть… Да ёбаная ж временная петля! Только и годится на то, чтобы на ней вздёрнуться.
Тот прошло-будущий Куроо (для удобства Кенма решил обозначить его как Оригинальную Версию, или Тецу) накидывал по десять сообщений на каждое одно от Кенмы, а потом ещё десять сверху, чтобы наверняка. Он писал о том, как прошёл его день, хотя Кенма не спрашивал. Скидывал фото с работы, отчитывался о каждом приёме пищи, как перед личным диетологом, присылал идиотские мемы, использовал их диалог как список покупок. Поначалу Кенма лишь раздражённо пролистывал новые сообщения, отвечая изредка, от скуки. Потом гора непрочитанных в самом верху списка диалогов стало привычной и даже какой-то успокаивающей: было что-то обнадёживающее в том, что в любой момент своего дня он мог открыть Лайн и получить свою дозу Куроо. Он отвечал ему поздно ночью или под утро перед сном, уверенный в том, что завтра проснётся и получит реакцию на каждое своё сообщение, каждое слово. Кенма мог написать: «мб завтра глянем фильм?», и Куроо бы подготовил презентацию в PowerPoint с вариантами, маршрутами к кинотеатрам, рецензиями на премьеры и диаграммы с рейтингами. Кенма отправил бы смешное видео — и Куроо ответил бы академическим эссе на три тысячи слов, просто чтобы показать: ему не всё равно. Ну а если Кенме хватало глупости написать: «немного скучаю по тебе», Куроо бросал всё и приезжал.
Переписка их стремительно набирала километраж, и через полгода имела уже приличный прогон: будь она машиной, уже потеряла бы половину стоимости. В какой-то момент, сам того не заметив, он стал отвечать чаще, а потом — снова реже, потому что Куроо почти всегда был рядом, и в переписке отпала необходимость.
И сейчас, ворочаясь в узкой неудобной постели, Кенма раздражённо смотрит на пустой диалог и никак не может решиться его начать. Если первые дни в прошлом его тоска по Куроо была интенсивной, животной, физической — он чувствовал фантомную боль ампутированной половины, кожа зудела от отсутствия касаний, засыпать было тяжело без веса чужой руки поперёк талии — хоть ты утяжеляющее одеяло покупай… То теперь, притупленная, приглушённая, скорбь напоминает о себе мелочами. Например, в семь вечера, как по часам, он чувствует неясную тревогу — в это время Куроо приходил к нему с работы. Или, заказывая ужин с доставкой, он иногда бездумно добавляет вторую порцию, кликая на опцию «неостро»: Тецу обожает чили, но после у него всегда болит живот. Листая Netflix, он добавляет в закладки скучные документалки, которые Куроо бы захотел посмотреть. А когда происходит что-то смешное, он мысленно конструирует рассказ, каким преподнёс бы его для Тецуро.
Он скучает по нему. Он и не думал, что способен так по кому-то скучать.
Похоронив гордость, отпев и оплакав её скоропостижную кончину, Кенма набирает сообщение: «Привет».
Нет, так никуда не пойдёт. Что это вообще за уровень отчаяние — «привет»? А дальше что? «Как дела?» «Что делаешь?» Легче уж сразу пойти в исторический музей и лечь на витрину «древнейших ископаемых» — трицератопс и тот придумал бы первую реплику получше: «Хэй, детка, сегодня я видел падающую звезду и загадал тебя… Кстати о звезде. Тебе не кажется, что она приближается?..»
Но, чем больше Кенма (двадцать четыре года, уставший) думает, что написать Куроо (девятнадцать годиков, пошлый), тем бессмысленнее кажутся ему любые слова. Что он может предложить этому незнакомому парню, если всё уже отдано его будущей версии? Он и в две тысячи двадцать первом не мог понять, что Куроо в нём нашёл, ну а теперь его опасения подтверждаются. Кенма не заинтересовал его с первого взгляда и вряд ли заинтересует со второго, а третьего… Третьего безразличного взгляда Кенма просто не выдержит.
«Не сдавайся, хорошо?» — звучит в голове.
Легко ему говорить, этому Куроо. Он-то своего Кенму уже соблазнил, чёртов умник.
Вздохнув в очередной раз (ещё парочка таких ночей — и придётся покупать фикус, чтобы перерабатывал весь это углекислый газ в кислород), Кенма снова набирает сообщение и нажимает отправить до того, как успеет передумать.
«ты сейчас случайно не валяешься пьяным где-то на дороге? для друга спрашиваю».
Сообщение мгновенно отмечается как прочитанное, и Кенма понимает: нет, фикус тут не поможет. Нужен баобаб. Нужны дождевые леса Амазонии.
«Что за друг?»
«будда».
«А, это ты, парень с фиговой кармой!»
Ну, Куроо по крайней мере запомнил его. Это ведь что-то да значит, так?.. И пусть раньше он был «котёнышем», а не «парнем с фиговой кармой», всё же это начало.
«Нужна рука помощи в пути к нирване? Или, знаешь, не совсем рука…»
А вот и он, старый-добрый Куроо со своими самоуверенными подкатами. Правда, в двадцать первом году они ощущались иначе: всеми этими глупостями Куроо прокладывал дорогу к его сердцу. Сейчас же это не более чем разменная монета. Визитка, что он впихивает в руки каждому встречному.
«Уверяю тебя, некоторые части моего тела очень даже нирванодостигательные».
«ага, а дальше ты предоставишь мне послужной список с отзывами клиентов? 9 буддистов из 10 рекомендуют. член куроо-сана не только доставил меня к нирване, но и провёл интереснейшую экскурсию! и никаких очередей на границе»
«Экскурсию. И рекурсию. Экскурсию… И рекурсию. Экскурсию… и рекурсию. В удобном для вас темпе!»
Кенма тихо фыркает смехом в подушку. Это радует: они с Куроо всё ещё на одной волне, даже если эта волна оценивается в четыре балла по шкале Ииды и Имамуры. Разрушение городов, уничтожение плантаций. Количество жертв уточняется.
«Приезжай ко мне в клуб. Я заканчиваю работу через два часа».
Ого. Сразу так? Хотелось бы Кенме воспринять это комплиментом: Куроо торопит события, потому что хочет скорее его увидеть. Но минуту назад он даже не помнил о его существовании, а значит, ему абсолютно плевать, чьё тело будет приклеено к члену, который он позвал на свидание.
Кенма из двадцать первого года никогда бы не согласился.
Но Кенма в две тысячи шестнадцатом не уверен, что за отказом последует ещё одна попытка и что Куроо не отстанет, пока не добьётся своего. Нет, он просто уйдёт из клуба с кем-то другим.
Он с досадой откидывает одеяло и пишет:
«высылай адрес».
***</p>
Кенма никогда не был в клубах и планировал оставлять эту таинственную вуаль плотских утех несдёргнутой.
Едва подъехав ко входу с неоновой вывеской, он понимает, что здесь ему не нравится. Ни очередь на входе, ни небрежно заклеймённая на запястье печать, ни толпа у гардероба, от курток в котором за километр разит табачным дымом, не вселяет в него воодушевления.
Внутри оказывается темно, душно и громко. Липнущий к подошвам пол, толпа, через которую приходится продираться, тяжёлый бит, отдающийся толчками под рёбрами. Там, в будущем, Куроо приглашал его на волейбольные матчи, в залы игровых автоматов, в тихие кофейни, где он бронировал самый дальний столик в безлюдном закутке. Даже в тех кофейнях, где бронь не предусматривалась, Куроо всё равно умудрился договориться.
Кенма понятия не имеет, что Куроо здесь забыл. Совесть? Достоинство? Манеры? Может, они валяются в луже мочи где-то в заблёванной туалетной кабинке. Или лежат под VIP-столиком в компании чьих-то стрингов и босоножек на платформе. Может, их втоптали вместе с глянцевыми конфетти в танцпол, или диджей снюхал их со своей аппаратуры, приняв за дорожку кокаина.
В любом случае, сегодня Куроо вышел в свет без них, если можно назвать мерцающие вспышки светом. Кенма замечет его впервые, когда Куроо с подносом на поднятой руке протискивается сквозь дрыгающееся месиво из тел. На нём тёмная рубашка и бардовый галстук-бабочка в цвет жилета — дешёвая пародия на то, как одевался Куроо раньше (точнее, как будет одеваться позже, лет этак через пять).
Но в его кривой ухмылке и взлохмаченных волосах Кенма видит своего Тецу и невольно дёргается навстречу, прежде чем потерять его силуэт в толпе.
Второй раз он видит его у барной стойки, торопливо меняющего пустые бокалы на полные. Он что-то говорит бармену — и тот смеётся, и Кенме хочется знать, что же он такого сказал. Наверняка глупость. Всегда — глупость.
Раньше у Кенмы была монополия на его глупость. Исключительное право на пользование.
В третий раз Куроо находит его сам, вдруг появляясь из-за спины и тут же растекаясь по барной стойке, заглядывая в глаза.
— Не думал, что ты действительно придёшь, — мурлычет он. Кенма замечает, что его ногти выкрашены в чёрный, а в ухе блестит незатейливый гвоздик. Надо признать, ему идёт. Это сексуально — объективно сексуально, как снимок в мятом журнале или томный взгляд со сцены. И было бы Кенме восемнадцать — он бы влюбился. Но Кенме двадцать четыре, и он уже влюблён. В другую версию этого же человека. — Что, в доме престарелых сегодня ночь открытых дверей?
«Ты старше меня, — раздражённо думает Кенма. — По крайней мере, был».
— Улизнул после отбоя, — бормочет он.
— Тебе что-нибудь принести?
— Книгу жалоб и предложений.
— Пожаловаться или предложить? — подмигивает Куроо. Его голос тонет в шумном мусоре, который кто-то ошибочно принял за музыку. Видать, последняя дорожка чести и достоинства была для диджея лишней.
— Предложить съебаться отсюда поскорее, — говорит Кенма, натягивая рукава байки на пальцы.
— Полчаса, — коротко и многообещающе отзывается Куроо и диффузится в толпу.
Ну, он хотя бы не предложил ему отсос в туалете — хороший знак. Почти как «кирпич» на перекрёстке — все дороги ведут в тупик.
Полчаса в Обители Зла (видит бог, Capcom могли бы склепать ещё одну хоррор-франшизу в этом сеттинге) кажутся Кенме тюремным сроком, и, отсидев положенное, он чувствует себя Эдди Мёрфи, сбежавшим из Шоушенка: может, вздёрнуться в ближайшей коморке?..
Но Куроо выводит его из клуба за руку, и Кенма сжимает его пальцы чуть крепче, чем безнадёжно. Чуть безнадёжнее, чем положено при второй встрече.
Сентябрь холоден и свеж, размазан по городу мятным лосьоном после бритья. Совсем не сушит кожу. Кенме хочется уткнуться носом Куроо в щёку, проверить, пахнет ли он так же, как будет пахнуть когда-нибудь в его квартире, склонившись над кроватью и шепча: «Я на работу, спи».
— К тебе или ко мне? — спрашивает Тецуро с деловитостью шлюхи — шлюховитостью?.. И морок воспоминаний рассеивается и стекает конденсатом в ближайшую лужу.
— А говорят, романтика мертва, — угрюмо хмыкает Кенма. Надо бы как-нибудь намекнуть Куроо, что трахаться он с ним не хочет. Хочет снять с него эту студенческую пошлость вместе с кожей и запихнуть в стиралку. Хочет усадить в кресло, завернуть в одеяло и показать слайд-шоу с нарезками из их будущего: видишь, какой ты? Этого ещё не было, но я всё прекрасно помню.
— Конечно, мертва. Тебя разве не приходило приглашение на похороны?
«Нет, — думает Кенма. — Но я был на вечеринке в честь воскрешения. Ты был в галстуке от Gucci и по уши в меня влюблён».
— Наверное, залетело в спам, — отвечает он без особого энтузиазма, глядя, как Тецуро зажигает сигарету. Кенма демонстративно отворачивается от дыма, и Куроо понятливо тушит окурок после двух глубоких затяжек. Хоть что-то. — Давно ты здесь работаешь?
— С начала лета, — пожимает плечами он. — Ночные смены удобнее совмещать с универом.
— А выгорание — с бессонницей?
— Вау, — смеётся Куроо. — Да ты прям ходячая реклама антидепрессантов… Как там погодка во взрослой жизни?
— Штормит.
Разговор даже не затухает, нет, его, как тот бычок, тычут мордой о стенку, и он сыпется пеплом к ногам.
Кенма не знает, как объяснить этому Куроо, на что похожа «взрослая жизнь» на самом деле. Как словами и через рот передать шорох картонных коробок лапши с доставкой на дом, когда под пледом холодные ступни ищут тепла у горячего живота, а чрезмерно вдохновлённый голос диктора документалки рассказывает о новых видах грибов и их удивительной эволюции, становясь фоном для неторопливых поцелуев. Даже если он найдёт слова, пропахший ночным клубом Куроо ему не поверит.
— Идём, — говорит он в конце концов.
— Куда?
«В кофейню, которую ты покажешь мне через пять лет и назовёшь совей любимой».
«Так и не объяснишь почему».
— Туда, где мы сможем поговорить без саундтрека из стонов за углом, — бормочет Кенма, вызывая такси. Куроо присвистывает, будто это какая-то роскошь, и Кенме хочется гордо похвастаться: «Вообще-то, в будущем у тебя есть Audi — подержанная, но зато своя; ты так уродливо её обожаешь».
— То есть, ты написал мне среди ночи, чтобы просто поговорить? — Куроо перекатывается с пятки на носок и кажется Кенме дурашливым мальчишкой, примерявшим отцовский костюм.
— А у тебя говорилка работает только с чьим-то членов в заднице? Это как ключ зажигания, или что?
— Ну, знаешь ли… Чтобы завести механизм, нужно кое-что в него вставить и прокрутить.
— Прокрутить?.. А ты точно не девственник?
— Ещё не поздно пойти к тебе и проверить, — Куроо с намёком ведёт бровью, и Кенма с тихим вздохом вспоминает, как нравилось Тецу раньше, когда он целовал его туда, касаясь губами изгиба брови, а потом в висок, а потом зарывался носом в волосы, морщась от щекотки. Этот Куроо вряд ли поймёт, чем такие ласки особенны, в чём их смысл. Наверняка он и поцелуи считает лишь прелюдией к сексу.
— Поздно, — отрезает Кенма, мысленно себя поправляя: рано.
В такси Куроо кладёт ладонь ему на колено, игриво сдвигает её выше, к бедру, и Кенма ловит его пальцы, переплетая со своими. Жест, который он позволил Куроо только через месяц отношений, а теперь вот сам инициирует на второй встрече, на первом свидании.
Тецуро тихо смеётся, наверняка иронизируя над его старомодным целомудрием, и Кенма чувствует себя слишком взрослым для него. Это непривычная смена ролей: Куроо, которого он любит, с работой, машиной и набором галстуков стоимостью в дом на побережье Ниццы, всегда впитывал всю серьёзность в себя, оттеняя ребяческие капризы Кенмы, играющего в приставку и коллекционирующего карточки с Покемонами.
Может, ему нужно слегка омальчишиться для этого Куроо. Деградировать на пару ступеней назад.
Они выходят неподалёку от места, где Куроо жил раньше — то есть, будет жить через пять лет. Тихий район, зелёный и ласковый, безопасный для детей, собак и пенсионеров. Кенме он всегда казался умиротворяюще скучным, как заставка Windows, но после грязной подворотни у клуба он готов к ракам на безрыбье. Он, может, даже подумывает открыть раковарню.
Круглосуточная кофейня встречает их мягким светом и перезвоном ветряных колокольчиков над дверью. Утром здесь пахнет свежими круассанами и ванильным чизкейком, но сейчас, в без четверти нихуя, здесь стоит горьковатый запах кофейных фильтров. Даже музыка приглушена до шёпота — наверное, чтобы не разбудить задремавшую бариста. Она вздрагивает от их появления и трёт щёку, растерянно моргая.
Кенма смотрит на спутанные светлые пряди и вдруг понимает: он её знает. Шесть лет спустя Алиса Хайба будет сниматься для рекламы на билбордах вместе со своим братом Львом. Иногда они будут заглядывать к Куроо на чашечку кофе.