...а, нет (1/2)
По итогу, скуривая к херам целую пачку, Саня ловит себя на мысли, что а) его, по ходу, конкретно и жёстко наебали и б) с психикой у него чёт реально не лады.
Слава богу, думается ему, понимание данного не прикольного прикола приходит к нему не в возрасте сорока плюс лет, когда он вкалывает на двух работах, пытаясь прокормить жену и троих детей.
Вот не дай боже́, думает он.
Внезапно он задумывается, а кто не дай-то?
«Боже́, - думает Саня, - если ты меня слышишь, прошу, избавь сей мир от меня…»
«Ну и Милонова от картавости. Наверное, тоже неплохо было бы».
«Да».
«Пизда», - крайне остроумно замечает санин внутренний голос.
Кульминационный момент сего вечера, разочарование в котором растет с каждой секундой в геометрической прогрессии, таки наступает, когда из бара, - имеющего видок, кстати, мягко выражаясь, стремный и захудалый, хотя находится совсем неподалеку от самого центра города, пускай и во дворах, - вышибая с ноги входную дверь, не менее красивую и презентабельную (Сане, впрочем, справедливо сдается, что ничуть вход этот не главный), вываливается не кто иной, как Илья.
Черт бы его побрал.
От данного тупого каламбура, на секундочку проносящегося в голове, Саня невольно хихикает, чем вызывает у Ильи, явно находящегося подшофе и под не-ебись-чем-еще, некие вопросы, один из коих он, не гнушаясь, озвучивает:
- Пришел, что ли?
Достаточно риторический вопрос.
Не до конца зная, стоит ли отвечать, Саня ограничивается слабым кивком, несильно парясь над тем, заметит ли его Илья или нет.
(Илья замечает, но не показывает виду.)
(Потому что кто он, сука, такой, ну вот ещё.)
- Мало того, я пришел ВОВРЕМЯ, одна ебаная минута в одну ебаную минуту – да даже, может, в секунду… - не стесняется выпендриться Саня.
Если бы только Илье было не накласть.
Он с максимально флегматичной рожей мельком глядит на кучищу сваленных перед Саней окурков, хмыкает и заходит обратно внутрь, кивком головы намекая на то, что можешь типа следовать за мной, а можешь нет, мне и по сути, и по вкусу глубочайше фиолетово.
А Саня, не будь дурак, берет да идёт следом.
Заходит Саня в бар…
И тут же жалеет, ибо дышать внутри нечем от слова совсем.
Столько людей он, наверное, видит только в метро в час пик, хотя эта толпень вполне может составить той достойную конкуренцию. Играющее – нет, орущее и прущее отовсюду – подобие музыки напоминает то, подо что, вероятно, бывает удобно долбить чугун. Человечья масса на эдаком «танцполе» подо все сие завороженно и, откровенно сказать, премного по-ублюдски дрыгается, причем так, что даже агонизирующая на суше рыба станцует лучше. По виду и контингенту непонятно, то ли это гей-клуб, то ли наркопритон, хотя, учитывая то, за чем и зачем Саня здесь – в целом, соответствует. И когда Саня оборачивается на сцену и видит не иначе как по дьявольскому прошению материализовавшуюся там киномеханическую рожу, все в голове его становится яснее просто самого ясного солнечного дня.
- А ща мы исполним песню, которая не менее вкусна очень, чем шашлычок под коньячок. – Киномеханик натурально повисает на склеенной разве что говном палке, некогда именуемой микрофонной стойкой, и без того держащейся на то ли честном пионерском, то ли просто слове, да и то вряд ли добром. – ИТАК, - здесь раздается душераздирающий ультразвуковой вопль из микрофона, не выдерживающего, по всей видимости, столь варварского обращения. Толпе, однако, по-видимому, нравится, поскольку она отвечает воплем не меньшей звучности. – Песня «Креветки с Пивом», прошу любить и не жаловаться!!!
Знай Саня хоть одну молитву, он непременно начал бы молиться. Правда, в любом случае, он не мог успеть, потому что решительно пошедшей в разъеб кучей-малой его, как неудобоваримый элемент, отметает сначала к одной стене, а затем прям вдалбливает в барную стойку. Благодаря инстинкту самосохранения, Сане удается вцепиться мертвой хваткой за стул, аки за спасительную соломинку, и таким макаром пережить длящееся, на радость, недолго, месиво. Ближе к его окончанию, когда поуспокаивается, Сане вздумывается по приколу достать телефон и замутить «сторис» для «инсты», ибо надо же следовать МОЛОДЕЖНЫМ ТЕЧЕНИЯМ там, быть, так сказать, В ТРЕНДЕ, так что он достает исдыхающий телефон и принимается снимать свое сексапильнейшее хлебало и окружающую обстановку (по возможности), неся при том сущую ересь, которую, что скорее к лучшему, чем наоборот, слабо возможно разобрать. В одну малейшую секунду часть беснующихся отваливает от стульев у стойки, и санин глаз замечает вроде бы со спины знакомую фигуру худощавой высокой девушки с каре, одетой во все чёрное и довольно грубо кой-куда увлекаемой мужланской наружности типом. Судорожно приближая кадр чуть вниз, Сане удается запечатлеть штанины, подвернутые одна немного пониже другой.
Но на том все и заканчивается.
И песня, и месиво, и длительность «сторис», и зарядка на телефоне, и присутствие данных субъектов в поле зрения саниного объектива.
Вот так тупо Саня теряет их из виду.
Он впадает в отчаяние.
Отчаяние мгновенно сменяется раздражением и язвительностью, стоит буквально во всем поле зрения, только теперь непосредственно глазного, занять место киномеханику.
- Где книга жалоб? – с ходу выпаливает Саня, оглядываясь по сторонам, вроде без шуток ища нечто, где можно выразить, письменно или как-нибудь ещё, свое дохрена кому-то сдавшееся недовольство, а вроде выискивая примерный вектор направления движения проклятой парочки.
- На хуй пошел, - беззлобно отвечает Илья.
Первые два слова Саня, вероятно, рассматривал бы как вариант, куда вышеупомянутые личности могли удалиться.
Не спрося его вышеупомянутого дохрена значащего мнения, изнутри него наружу вырывается дебильный смешок.
- Не ржать приперся сюда, - резонно напоминает Илья и вдруг задумчиво чешет репу. – А для чего всё-таки?..
- С приветом, рассказать, что солнце, блядь, встало, - вновь зачем-то язвит Саня, будто тоже без своего на то желания, но с сидящем-таки в головени фактом, что если эту всю парашу сей же час не прекратить, то она нещадно обернется ему начищенным ебалом.
Странно или нет, но Илья лишь слегка закатывает глаза, а вернее, просто недолго смотрит на бога.
- Ты за меня придурка не держи, - к какому-то селу и к какому-то городу произносит он в качестве некоего эпиграфа, - мы ведь оба знаем с тобой, что предложил я тебе сюда явиться не для того, чтоб ты лишними двумя челиками приткнулся к моей аудитории. Не представляешь, насколько велико мое желание сейчас же сказать тебе «фьить отсюда» и ебнуть под пердак. Поэтому… деньги?
Саня недоверчиво зыркает по боковым сторонам, после чего недоуменно спрашивает, понижая голос:
- Что, здесь прям?
Киномеханик состраивает мину притворного умиления.
- Ты серьезно? Думаешь, хоть кому-либо из этих оголтелых обдолбышей на йоту не плевать?
С неожиданной тревогой Саня похлопывает себя по карманам и, с облегчением обнаруживая в них заветные бумажечки, оторванные от сердца и многочисленных сусеков дома, скоренько извлекает оные на свет безбожный и пихает Илье прямо в грудь. Тот тоже по-быстрому сгребает баблишко, а затем гневно взирает снизу вверх:
- Можно было и повежливее: я тут, между прочим, не машинку игрушечную из «киндера-сюрприза» тебе достаю. Тебе на кой хер вообще СТОЛЬКО? Сомневаюсь, что ты барыжить этим намереваешься.
- Так нужно, - отвлечённо произносит Саня. Теперь Илья глядит на него в край недоверчиво.
- Ну, не знаю, не знаю, - с подозрением бурчит он, затем резко пихает куда-то Сане под мышку достаточно объемный, но не очень большой по размеру, пакетик и сматывается вновь на сцену, а едва половина его туловища оказывается в ее пределах, толпа заходится ревом.
Саня не может не подивиться такой реакции. Благодаря ли обеспечению дополнительным воздействием на мозги посредством нетрудно догадаться чего, или благодаря крутейшему обаянию и привлекательности как самого Ильи, так и его творчества (и если с первым Саня скрепя сердце и согласится плюс-минус, то второе вызывает огромнейшие такие сомнения, размером что-то около Бетельгейзе).
...Состояние аффекта спадает достаточно резко, словно и не бывало его, когда Саня прибывает на Ржевку. Только сейчас в башку прочно вдалбливается, что нихуя не пенопластом каким-нибудь наполнен пухленький пакетик, почему-то ведь все время пути до сюда старательно, пускай и полумашинально, придерживаемый одной рукой, из-за чего со стороны Саню можно было принять за настолько самолюбивого челика, что он аж себя обнял и весь из себя такой идет, ну или у него одновременно что-то и с сердцем, и печенью.
Однако нет.
Хотя сердце и правда задолбало.
Саня мгновенно вспоминает, для какой цели ему сей пакетик. Помимо того, его начинают грузить ставшие почти фоновыми мысли о Князе и о том, как его, Саню, угораздило-таки испытывать те чувства, каковые он испытывает. Они, чувства, в какой-то степени сломали ему жизнь, так поэтому он собирается сломать жизни целых трёх людей?
Но нет, теперь ему это не важно. Он настроен решительно довести начатое до конца, а уж какие там будут последствия – не его собачье дело.
«ИМЕННО собачье, ибо ты, лось, поступаешь сейчас как ебучая псина», - пытается достучаться до него внутренний голос.
«Пошел на хуй со своей биологией». – проносится в саниной голове столь расслабленно и автоматически, будто то какая-нибудь обширно известная заедающая песенка.
Имей санин внутренний голос физическое воплощение, он наверняка шлёпнул бы себя ладонью по лбу.
Необычность встречает Саню ещё со входа в лешин подъезд: оный открыт и подперт кирпичом. Недолгий чилл, пока он поднимается на лифте, тревогу немножко сбавляет, однако вид слегка приоткрытой входной двери в квартиру окончательно его стопорит.
Фраза «че за хуйня, блядь?», наложенная на музыку из «розовой пантеры», никогда раньше не была настолько актуальна.
Тихонько, как мышенька, Саня заходит внутрь, изо всех сил пытаясь привыкнуть к мраку как можно быстрее. И первое, что бросается таки в глаза – отсутствие лешиных ботинок, но наличие дохуя по-панковски выпендрежных средней длины гадов и небрежно брошенной прямо на пол, возле коврика, косухи с шипами.
Ах, все ясно.
Горшок в здании.
Тогда встречный вопрос: нахуя, а главное, зачем?..
С издёвкой (больше над собою самим) Саня думает, что ебать же ему, однако, повезло.
Прямо-таки оно само приперлось ему в ручки!
Внезапный – наверное – встречный вопрос встречному вопросу: тогда где же, блядь, Леша?!
Вместо ответов лишь судорожное шуршание и постукивание примерно со стороны спальни родителей Горшеневых.
Когда Саня туда заходит и ожидаемо обнаруживает там Горшка, среди полного разгрома и бардака сидящего перед выпотрошенным комодом, он перестает удивляться. Горшок увлечен процессом настолько, что не замечает ничего вокруг, пока некое параноидальное ощущение или, может, инстинкт самосохранения не подсказывает ему поднять голову, а затем резко обернуться. Поначалу он от неожиданности подпрыгивает, бешено вращая зрачками в поисках места, куда бы слинять или спрятаться, а понимая, что опасности (хотя как сказать) Саня не представляет, облегчённо выдыхает и спрашивает с раздражением:
- Чё те надо у меня дома?!
Принимая деловой вид, аки предприниматель-рекламщик какой, Саня елейно улыбается, подходит поближе и садится перед Горшком на кортаны.
- У меня кое-что для тебя есть.
Горшок недоуменно сводит брови.
Саня извлекает из-под бока пакет.
Горшок охуевает, а вот обратно, походу, уже не выхуевает. Тряпье и какая-то иного рода мелкая хрень разом вываливается у него из рук. Саня заботливо вкладывает пакет в освобождённые эти руки, мягко похлопывает по их тыльной стороне, поднимается и отходит на пару шагов назад, не стирая при том ни на секунду с хари добродушного выражения. С полминуты, не меньше, он глядит на Горшка, который во все зенки дивится на пакет, словно на второе пришествие Христа, и наконец резко разворачивается на пятках и выходит вон, не обращая внимания на едва начинающиеся оклики.
По итогу, имея у себя за душой мысли о совершении чего-то подозрительного, подлого и, несомненно, запрещённого законом, а также абсолютное и тоже несомненное отсутствие сигарет, столь варварски уничтоженных перед клубом за всего-навсего полчаса (вот же гребаная дымовая печь) ожидания у моря погоды или чуда – тут и не разберёшь, Саня в течение не представляемого исчислению времени прется вроде бездумно, а вроде упорно и прямо и на хуй. В конечном счёте он, закономерно оказываясь где-то на роговых куличиках, внезапно и почти всерьез неиронично удивляется, когда упирается глазенками в фантастически оставшиеся, а главное, работающие со времён советского союза привокзальные часы, время на которых равнялось пяти минутам десятого.
Утра, само собой.
А он ведь думал, чё ж как-то посветлело?
Нет, ну поразительно.
Просто удивительно.