part 26. (1/2)
Арсений заходит в кабинет. По планам: проверить макеты здания, сверить с дизайнерами внутрянку офиса, а затем съездить на место будущей стройки с геодезистами.
Разворачивает к себе мягкое компьютерное кресло и тяжело опускается в него. Он уехал из отеля как можно раньше, как только смог проснуться. Не хочет сталкиваться с Шастуном, это было бы слишком неловко. Знает, что писатель всё равно приедет, ведь им ещё работать вместе, но сейчас он планирует просто выпить терпкое кофе в тишине стамбульского офиса и попытаться собрать мысли в единую кучу.
Делает несколько глотков крепкого чёрного кофе, обеими руками сжимает горячую чашку и задумчиво рассматривает панораму Стамбула, что открывается перед его взором. Небоскрёбы, шумные автомобильные трассы, что утопают в зелени, обычные для Турции мечети с шикарными куполами. Арсений в чужой стране и почему-то ощущает себя таким одиноким и брошенным. Он всегда тревожится, когда не дома.
Так было и в Сан-Франциско. Он старался. Изо всех сил старался делать вид, что это было потрясающе решение — переехать. Но каждый вечер так же по долгу сидел в кресле напротив окна, напряжённо вглядывался в ночную жизнь чужого города и чужой страны, и гадал, сможет ли он когда-то привыкнуть, назвать это место своим домом. Но рядом всегда была Кьяра. Она сбегала из своей тёплой кровати, залезала на колени к отцу, мурлыкала выученные на английском языке песенки, о чём-то беспрерывно болтала, заполняя пустоту внутри Арсения. И ему было легче. Намного легче.
И только спустя время он понял, что это была попытка сбежать. От реальности, от Алёны, от проблем. Вроде бы он там, далеко, за океаном. И вроде как она его больше не касается и не волнует. Но он всё равно чувствует этот давящий на него груз ответственности, что разрывает его на части. С одной стороны, он совсем не обязан навещать её, заботиться и всё такое. Её отец оплачивает все больничные счета. Но с другой стороны…
…у них была любовь. О такой любви обычно пишут песни или книги. В эту любовь хочется нырнуть с головой, отрезать все пути отступления назад, просто жить в ней и наслаждаться каждой секундой. Ему же было так хорошо. И так же быстро, как оно началось, оно закончилось. В одно утро Арсений проснулся с совершенно чужим ему человеком. Он пытался собрать свои воспоминания, которые словно песок между пальцев ускользали от него каждый раз, пытался этими воспоминаниями воскресить этот огонь внутри него, пытался как-то всё исправить и наладить. Но просто не получилось.
Попытка суицида Алёны лишь освободила его. Не он закончил эти отношения, не он разбил семью. И спустя время, он чувствует необыкновенно тяжёлую вину за то, что страдания одного человека принесли ему свободу и счастье. Он знает, он не виноват в этом. Но никак не может сбросить эти оковы, которые каждый раз подбираются всё ближе и ближе к его шее в попытках перекрыть дыхание.
— Привет.
Дверь открывается. Заходит Шастун. В своей клетчатой тонкой мятно-жёлтой рубашке и со своими кудряшками он выглядит так уютно и успокаивающе, что Арсений даже на какое-то время напрочь забывает о неловкости вчерашних событий. Вроде как даже и не было этой волейбольной игры, ссоры с Выграновским, что злобно решетил его взглядом сегодня с утра и этого… и этого наступления со стороны Антона. Всё это повергло мужчину в шок, от которого он оправился совсем недавно.
И Арсению становится интересно: что бы сказал Антон? У него всегда находятся слова на любые ситуации в жизни. Его начитанность и загадочность гипнотизируют архитектора. Если он может прикинуть, что сказал бы Пашка или предсказуемый Серёжа, то с писателем всё иначе. Арсений совсем не может даже подумать, что придёт во взбалмошную голову парня.
— Привет.
— Ухватил тебе завтрак из отеля. Попробуй, очень вкусно.
— Хорошо, попробую.
Ему просто интересно, что будет, если он начнёт играть по его правилам? Что сделает Антон, когда сражаться и воевать будет не с кем?
Шастун ставит перед ним небольшой пластиковый контейнер, приборы и кладёт на стол несколько салфеток. Открывает контейнер. Арсений усмехается. Это же жареная картошка с грибами.
— Приятного аппетита.
— Картошка с грибами на завтрак?
— Я не знал, что ты любишь ещё, если честно, — Антон отодвигает стул и садится напротив. — Про картошку и кофе знаю. А вот остальное…
— Чёрный кофе без молока и сахара, круассан с лососем и блинчики с карамельным сиропом.
— Я учту.
С улыбкой наблюдает, как Попов приступает к трапезе. Он не знает, как расценивать этот жест. Арсений разрешает ему поухаживать за собой? Просто милуется с ним, потому что ему прикольно? Или эта та наигранная вежливость?
Как же понять тебя, Арсений Попов?
* * *</p>
Дима осторожно скидывает с себя одеяло. Он в одном нижнем белье, что заставляет его покраснеть моментально. Одному богу известно, что произошло прошлой ночью. Но если честно, ему совсем не хочется знать. Если что-то случилось, то значит, он хотел этого в тот момент. Вот и всё. Он не из тех людей, кто будет сильно корить себя или уж тем более сожалеть.
Место в кровати рядом пустует, но он всё равно надеется незаметно проскользнуть в коридор. Прижимает к себе джинсы и футболку, осторожно приоткрывает дверь и крадётся мимо кухни, стараясь быть тихим и незаметным. Ему тридцать пять, а он ведёт себя как подросток, что пытается улизнуть из дома девчонки, с которой переспал по пьяни.
— Далеко собрался? — поворачивает голову на звук голоса.
Сергей Матвиенко сидит на кухонной табуретке в одних шортах, щурится от утреннего яркого солнца и внимательно наблюдает за Позовым. На его лице блуждает усмешка, в одной руке чашка с кофе, пальцы другой барабанят по столу.
— Прости, я тут это… — Дима выпрямляется и смущённо прикрывается одеждой, просто не зная, что ещё сказать.
— Слушай, — архитектор встаёт, ставит чашку на стол, не спеша подходит к мужчине. Мягко забирает у него из рук одежду, кладёт на коридорную тумбочку, оставляя Диму в крайне неудобном положении. — Не нужно всего этого, — он так же осторожно отводит руки, прикрывающие обнажённый торс, сцепляет их пальцы в замок и подходит ещё ближе. — Я никогда не давил на тебя. Почему ты всё время пытаешься сбежать от меня? Что я делаю не так?
Матвиенко ощущает себя невероятно влюблённым и взволнованным. Это чувство забылось для него ещё лет пятнадцать назад, когда он был отвергнут и предался беспорядочным половым связям, пытаясь заглушить душевную боль. Боль вроде как заглушилась, а вот привычка трахаться с кем попало и тусить всё свободное время осталась. Но сейчас это всё новое для него. Он не торопит Позова, не злится на него, а просто в кои-то веки хочет по-здоровому и по-взрослому построить отношения, чтобы никого не ранить и не сталкиваться с недомолвками.
— У нас было что-то прошлой ночью?
— А ты как думаешь?
— Я не знаю. Не помню, — всё внутри него холодеет. Дима с тревогой осознаёт, что нет, всё-таки это имеет для него значение.
Вчера вечером он снова сорвался и напился. Серёжа приехал по его звонку, абсолютно трезвый и спокойный, оценил ситуацию и забрал его к себе. Что было дальше — хоть убейте, не помнит.
— Ты мне не доверяешь, — грустно улыбается Матвиенко. — Но я скажу тебе: между нами ничего не было. Ты был слишком пьян. Сам прошёл в мою спальню, разделся, раскидал вещи и улёгся спать. Я спал в гостиной, если тебя это тоже интересует. Честно говоря… я бы больше не хотел оказываться рядом с тобой, когда ты пьян, потому что…
Но он не успевает договорить, потому что Дима притягивает его к себе, обнимая за талию, прижимается своими губами к губам мужчины, целуя так пылко, будто от этого поцелуя зависит вся его жизнь. Пальцы блуждают в растрёпанных длинных волосах архитектора, а их животы касаются друг друга.
Кто же знал, что человека, который так привык заботиться об окружающих, так может завести простая чужая человеческая забота со стороны мужчины, который ему так нравится. Как же ценно почувствовать себя слабым и уязвимым в чужих руках; осознать, что ты можешь быть в абсолютно любом состоянии, но он не причинит тебе вреда. Не причинит, потому что ты для него намного важнее, чем минутное удовольствие и удовлетворение своих потребностей.
Серёжа отвечает на этот поцелуй, сильнее прижимая к себе мужчину, так, что его пальцы сцепляются за его спиной. Ему не хочется отрываться, заканчивать это, хочется, чтобы этот момент продолжался вечность. Но Дима отстраняется, тянет его за собой в спальню.
— Ты не торопишься?
— А ты?
— Я — нет. Кажется, я был готов к этому с первого момента нашей встречи…
— Вот и я — нет.
Они на широкой кровати, на смятой простыни. Дима оказывается сверху, прижимает за запястья раскинутые в разные стороны руки мужчины к изголовью кровати. Бёдрами трётся о его пах, а губами снова цепляет губы Матвиенко, повышая градус за градусом температуру в этой комнате.
Мужчина только поддаётся его настойчивости, выдыхает во влажные губы и закидывает голову назад, прикрывая веки. Он чутко слушает каждое ощущение в своём теле, осознавая, что такого моментального и распаляющего возбуждения у него никогда не было. Просто хорошо. Позволяет Диме осыпать поцелуями свою грудь, огибать языком соски, спускаясь ниже, к линии живота.
Во рту уже давно закончилась слюна, сглатывать просто нечего. Так что всё, что ему остаётся — так это просто изнывать и извиваться от желания от прикосновений любимого мужчины.
— У меня нет презервативов.
— И у меня.
— У вечного бабника… или как это правильно сказать… Нет презервативов дома?
— Не говори ерунды, — обиженно откликается Серёжа и привстаёт на локтях. — Я уже давно ни на кого смотреть не могу, кроме тебя.
— Тогда это точно не проблема.
Мужчина спускается ещё ниже, так что тот без сил падает на кровать, чувствуя, как приятно сводит судорогой мышцы ног. Он где-то на грани между возбуждением и наслаждением. На той черте, когда всё вокруг стирается и не имеет никакого значения. Брюнет напирает на него, старается не задеть зубами, но всё это так проникновенно, во всех смыслах этого слова, что у него просто пропадает дар речи.
— Ты такой настойчивый… — тихо бормочет он, стирая со лба несколько капель выступившего пота.
И тот, словно внемля его словам, берёт ещё глубже, так что архитектору остаётся просто откинуться на подушки и заткнуться.
* * *</p>
— Красиво.
Арсений поднимает брови, удивлённо оборачивается. Он работал над этим проектом двое суток, прерываясь только на сон и перекус, а этот парень ему просто говорит… «красиво»?
— Я что, похож на шутку?
— Прости… эти чертежи… я ничего не понимаю в этом, — виновато разводит руками Антон и чешет макушку.
— Ну, извините, объёмная модель будет только завтра. Я не машина.
— А я ничего и не говорил.
В дверь номера стучатся. Шастун идёт открывать, а Попов снова погружается в рабочий процесс. За эти пару дней было сделано многое. Они побывали на стройке, осмотрели предварительный план здания и этажей. Работа Антона начнётся позже, так что пока он просто бегает у Арсения на побегушках и изо всех сил делает вид, что разбирается в том, что бесконечно чертит мужчина.
— Привет.
Эд стоит на пороге и лучезарно улыбается. Футболка закинута на загорелое плечо, а голубые глаза светятся яркими огоньками.
— Привет. Цветы?
— Да, — парень смущённо протягивает писателю букет. — Нарвал самые лучшие в саду отеля. Только тс-с, — прижимает палец к губам и заговорщицки подмигивает.
— Спасибо, — Антон осторожно берёт в руки букет, словно это не цветы, а какая-то очень хрупкая драгоценность. Ему ещё никогда не дарили цветы.
— Хотел тебя пригласить в одно интересное местечко. Как будешь готов — сообщи.
Шастун задумчиво запирает дверь и идёт внутрь номера. Оглядывается.
— В номере же должна быть ваза, верно, Арсений?
— Да, наверное. Я видел что-то похоже в кухне, — откликается брюнет. Поднимает голову, отрываясь от работы, и хмурится.
Выходит с балкона, где работал с ноутбуком в обнимку. Подозрительно щурится в поисках Антона, идёт на кухню. Мужчина стоит спиной к нему, копошась в раковине. Несколько мгновений, и он поворачивается со стеклянной вазой в руках, в которой стоит небольшая композиция из цветов. Лицо писателя донельзя противно-счастливое, так что брюнет криво улыбается в ответ.
— Красивые?
— Откуда?
— Эд заходил.
— Тот, с ресепшена?
— Ага.
Антон несёт вазу в спальню, Арсений угрюмо следует за ним.
— Только не в комнату.
— Почему?
— Не люблю… цветы, — бормочет архитектор. Но ему бы сказать: «А ещё я не люблю, когда к тебе клеятся другие мужчины. Потому что в глубине души считаю, что у меня на тебя гораздо больше прав, чем у них. Или мне просто обидно, когда ты расцветаешь с кем-то ещё кроме меня». — А ты любишь цветы? — вместо всего этого решается уточнить.