part 24. (2/2)

— Я просто переживаю, — Дима пальцами свободной руки нервно сжимает переносицу и закрывает глаза. — Я просто переживаю, что что-то может случиться, вот и всё. Нет, я не держусь за прошлое, — он сжимает руку архитектора в ответ. — Я просто переживаю. И у меня ничего не получается сделать с этим. Но я стараюсь, правда.

— Я верю, — кивает. — Я не тороплю тебя, ты же знаешь.

— Да, — кивает ему в ответ.

И неожиданно понимает. Возможно, этот мужчина — это лучшее, что с ним случилось за всю его жизнь. Привстаёт из-за стола и тянется к нему, Серёжа встаёт тоже. Их губы касаются, вроде бы на несколько секунд, но какие сладкие и вкусные эти несколько секунд!

— Я ждал этого три недели.

— Я знаю.

И архитектор вдруг осознаёт, что это случилось. Не по пьяни, не из-за чувства мести или желания забыться, а просто потому так и должно было случиться.

Он чувствует, что это было невероятно искренне, и сердце так взволнованно сжимается.

* * *</p>

Антон ненавидит вставать рано. Хуже этих снов могут быть только ранние подъёмы, которые он ненавидит всеми фибрами души. Лицо помято, а на помятом лице помятая гримаса страданий. Сонные ноги тащат его сонное тело к эскалатору. Глаза то и дело норовят закрыться, пытаясь снова уговорить мозг на такой спасительный и нужный сон.

В аэропорт он приехал на такси к семи утра. Никогда не думал, что такси до аэропорта такое дорогое. В прочем, он никогда не летал раньше, откуда ему было знать? Да, он, Антон Шастун, на банковском счету которого суммы с семью нулями, совсем не любит путешествия. Он всегда стремился к затворничеству, одиночеству и полному спокойствию. Но всё это нарушилось в миг после появлении в его жизни того самого мужчины из того самого сна.

Бредёт по плиточному полу, полузакрытыми глазами пытаясь разглядеть нужные стойки регистрации, чтобы отправить свой багаж в самолёт. Он совсем не знает, что и как нужно делать. Только Димка вчера надоумил его пройти онлайн регистрацию, что уже на долю облегчило его скитания по аэропорту. Осталось просто оформить багаж, а там можно будет усесться в бизнес-зале и поспать. Это звучит как самая главная цель его жизни. Где же эти проклятые стойки?

— Тебе помочь? — слышится знакомый голос. Арсений Попов стоит рядом с ним и с интересом рассматривает писателя. — Давай возьму. Нам на сто восемьдесят пятую стойку.

Он на долю секунды касается пальцев Шастуна, забирая у него чемодан, но даже этого мгновения хватает, чтобы вспомнить все их прикосновения и касания. И эти воспоминания накатывают такой приятной и сладкой волной, что Антон моментально просыпается. Трёт глаза и смотрит вслед уходящему Попову, который везёт их чемоданы.

«Зачем ты делаешь это, Арсений? — с тоской думает он и следует за архитектором. — Зачем заботишься обо мне? Мне было бы намного проще забыть тебя, если ты был бы жесток и равнодушен ко мне. Но теперь эта игра начинается снова. И я снова проиграю её».

А Попов не промах. Опять делает вид, что ничего и не было. Просто идёт вперёд к нужной стойке с чемоданом Антона. Будто бы так и нужно. Будто бы он несколько недель назад не разбил ему сердце.

А он всё знает. Видел во сне. Кажется, что некто, кто показывает ему это всё, одержим брюнетом. Потому что Антон никак не может взять в толк, на какой чёрт ему эти ежедневные отчеты о жизни мужчины. Но он знает, что Арсений каждый день ездил в больницу к жене. В палату не заходил, так и не решился. Сидел в холле, донимал врачей расспросами, бесцельно бродил по коридорам, дремал на скамейке. Когда ей стало легче — стал приезжать реже.

И Антону с каждым днём все казалось, что они знакомы с Арсением сто лет. Так внимательно каждый сон старался разглядеть его поближе: голубые уставшие глаза, нос с приплюснутым кончиком, мелкие морщинки вокруг уголков глаз, пухлые сжатые губы. Сам того не желая, он чувствовал, что выучил его наизусть. Эти его всплески руками, недовольный прищур и слегка кривая улыбка, что всегда так медленно и несмело расползалась на его серьёзном лице.

Смотрит, как Попов общается о чём-то с сотрудницей аэропорта, протягивает свои документы и посадочный талон, ставит свой чемодан на ленту, придерживает его, чтобы девушка смогла наклеить бирку. И вдруг оборачивается назад.

— Нужны твои документы. Паспорт и посадочный.

— Д-да, конечно.

Антон, которого застали врасплох, неловко скидывает с плеча небольшую чёрную кожаную сумку и роется в ней в поисках документов. Протягивает Арсению, тот передаёт всё сотруднице. Она окидывает их заинтересованным взглядом, но ничего не говорит. Только дублирует все свои действия, так что чемодан Шастуна уезжает следом.

— Ваш выход на посадку сто девятый. Хорошего полёта!

— Спасибо, хорошего дня!

Антон только закатывает глаза. Какой приторно вежливый Арсений Попов. Он вот предпочитает избегать контактов с людьми и общения. Просто натягивает кепку на нос, демонстрируя окружающему миру свою антисоциальность, и ограничивается лишь коротким кивком вместо россыпей благодарности.

Проходят последний контроль и наконец-то заходят в бизнес-зал. Шастун, уже прошедший стадию депрессии и находящийся где-то на стадии принятии, удивлённо оглядывается вокруг, рассматривая помещение: многочисленные комфортные кресла, шведский стол с едой, кулеры с водой, панорамные окна, в которых можно рассмотреть посадочную зону во всей красе.

— Ты никогда не летал? — первым нарушает тишину между ними Арсений.

— Нет, — сухо отвечает.

— Тебе двадцать восемь лет, а ты никогда не летал на самолётах? — улыбается Попов и садится в кресло.

— Мне это ни к чему.

— Я понял. Тебе хорошо в своём выдуманном мире, потому что там ты можешь управлять всем происходящим, верно?

— Типа того.

Разговор совсем не клеится. Он по-прежнему злится на архитектора, потому что считает, что тот всё ещё должен ему объясниться. Но сообщить это не позволит гордость. Ничего нового. Антон Шастун, как обычно, разрушает сам себя изнутри.

Краем глаза следит, как Попов, потерявший к нему интерес, достаёт из сумки ноутбук, располагает на коленях, включает. Открывает вкладку очередного проекта и что-то рассматривает, затем чертит, водя пальцем по чуткому тачпаду.

Он такой. Он всегда в деле. Всегда чем-то занят: целеустремлён, внимателен и сосредоточен на чём-либо. И как бы Антону хотелось быть бы этим объектом внимания Арсения. Он знает: может сказать несколько слов, чтобы мужчина не сводил с него глаз, приставал с вопросами или, наоборот, разозлился от очередной правды, на которую писатель может ему раскрыть глаза. Но не решается. Не решается тревожить его. Каждый раз вспоминает его убитое горем лицо в коридоре больницы.

Антон не может понять одного: действительно ли Арсений не любит больше Алёну? Почему так сходит с ума и переживает? Что это всё может значит? Но наблюдает издалека. За те недели так и не зашёл к женщине в палату. И у Шастуна складывается ощущение, что архитектор просто чувствует себя обязанным перед бывшей женой и дочерью. Старается выполнять свой долг, но ближе подходить не хочет. Не хочет касаться этой раны снова. А зажила ли эта рана?

* * *</p>

— Волнуешься? — спрашивает Арсений, с интересом и спокойствием наблюдая за то бледнеющем, то краснеющем лицом Антона, который изо всех вцепился в поручни сидения.

Им повезло, что секретарша Воли буквально чудом нашла два места в бизнес-классе Аэрофлота. Мягкие парные раскладывающиеся сидения, пристальный контроль комфорта пассажиров от стюардесс и максимальные удобства — Арсений привык к таким полётам, так что вполне расслаблено сидит в кресле, улыбаясь тому, в каком напряжении находится его напарник по командировке.

— Всё нормально, — хрипит в ответ Шастун.

Он до жути боится высоты и пытается прикинуть, какого это, когда самолёт взмывает в небо, а всё, что можешь — это просто обречённо наблюдать за этим процессом, как можно крепче припечатав себя к спинке кресла.

— Мы взлетим плавно, ты даже не заметишь, — продолжает увещевать его Попов. — Через минут десять забудешь, что находишься в самолёте.

— Что ты хочешь от меня, Арсений? — раздражённо спрашивает Антон.

Его злит собственный страх, который он считает надуманным и глупым, но ещё больше его злит то, что слова мужчины и его бархатистый голос успокаивают его, словно медитация.

— Чтобы ты успокоился и перестал скрипеть зубами. Шанс того, что ты погибнешь при авиаперелёте, равен одному к восьми миллионам.

— Спасибо, что начал с позитива.

— Ну прости, — усмехается брюнет. — Впервые вижу человека, который так боится летать. Даже не знаю, как мне ещё тебе помочь.

— А я знаю.

Антон поднимает глаза и встречается взглядом с Арсением. Он кладёт руку ладонью вверх на подлокотник и пристально следит за реакцией архитектора.

Тот не сразу понимает, в чём дело, опускает глаза, несколько секунд смотрит на руку Шастуна и нервно сглатывает слюну. Он облизывает пересохшие губы, силится что-то произнести, но получается не с первой попытки.

— Что ты имеешь в виду? — тихо произносит он. Тихо, почти неслышно. Так что Антону приходится считывать эти слова по губам.

— Сделай то, что сделал в машине. Или слабо?

Он не знает, зачем точно говорит и делает это. Просто его так раздражает то, что Арсений считает, что может делать что угодно, вертеть им как захочет, и думать, что об этом никто не вспомнит. Если ему тоскливо и грустно, то может взять его руку, а когда необходимость в поддержке отпадёт, то просто выбросить как ненужную игрушку. Антон понимает, что вряд ли Попов своими действиями имел в виду это, но ему без разницы. Он хочет получить внятный ответ: что это значит.

— То, что было в машине, — его голос дрожит. Так непривычно и странно слышать это. Ведь он — сама уверенность, — это не должно ни в коем случае повториться. Это была минутная слабость. Она ничего не значит, ясно?

— Ясно, — отвечает в такт ему Антон. — А ты не думал, почему с тобой случилась эта минутная слабость?

— Не так громко! — досадно морщится брюнет. — Какая разница?!

— Действительно.

Парень отворачивается к иллюминатору и больше не произносит ни единого слова.

Самолёт и вправду взлетает плавно. Мужчина наблюдает за взлетом в окно, чувствуя, как периодически замирает его сердце от волнения и небольшого остатка страха. Глупо не признать, но слова архитектора успокоили его. Он старается дышать медленнее, стабилизируя дыхание и работу сердца. Волнение постепенно сходит на нет, а полёт и вправду становится более приятным, чем предполагал Антон.

Успевает выпить бокал шампанского и надеется уснуть до самой посадки. Лететь часов пять или шесть, так что он просто надеется благополучно проспать всё это время без сновидений. И для этого осушает ещё несколько бокалов, пока разум наконец-то не начинает мутнеть, а тело — расслабляться.

Он наконец засыпает. Засыпает и совсем не знает, что проспит весь полёт, ни разу не просыпаясь. Забудется беспокойным сном без единого сна. Голова упадёт на бок, а губы будут что-то невнятно бормотать.

Арсений будет сидеть рядом, мысленно ворча, что можно было бы разложить кресло в удобную кровать, а не ютить сгорбившееся двухметровое тело на сидении. Но потом он всё-таки осторожно поднимет голову мужчины и положит себе на плечо.

Архитектор поглаживает небритый подбородок и смотрит на кудрявую макушку, что лежит на нём так близко к его лицу. Волосы приятно пахнут абрикосовым шампунем, так что он сам не понимает, как такое получается: утыкается носом в эти волосы и вдыхает запах.

Арсений неумолимо осознаёт одну вещь. Нет, даже две.

Первая заключается в том, что он и вправду скучал по этому парню. Даже если так невероятно тяжело признаться в этом самому себе.

А вторая… в нём что-то меняется. Он пока не очень понимает, в чём дело. Но знает одно: что-то меняется, а он никак не может это остановить.