part 22. (1/2)

В клубе достаточно шумно и душно. Но Дима совсем не замечает этого. Басы ощутимо бьют по барабанным перепонкам, вокруг танцуют люди, неоновая подсветка освещает зону танцпола, а так же захватывает бар и несколько столиков в зале.

Серёжа тянет через трубочку виски с колой, краем глаза следит за своим партнёром на этот вечер и улыбается. Все эти коктейли и прочая клубная фигня — совсем не его. Но сегодня вечер экспериментов — так они решили с Позовым, а он совсем и не против.

Смотрит на пританцовывающего за барной стойкой Диму и вдруг осознаёт, какой же хороший сегодня день. В нём не было абсолютно ничего раздражающего или беспокоящего. Рядом с этим мужчиной в очках он, на удивление, чувствовал себя спокойно и беспечно. Что-то в нём было как в Арсении — какой-то стержень уверенности и надежности, то, чего так не хватало такому непостоянному и ветреному Матвиенко. Поэтому он просто напивался в каком-то баре в центре Москвы и удивлялся сам себе.

— Куришь? — хрипло интересуется у него Позов, незаметно подкравшись сзади, когда Серёжа отвёл от него взгляд.

— Н-нет, — растерянно мотает головой.

— Пойдём, выйдем покурить.

Слушается. Поэтому мужчины, прихватив с собой стаканы, пробираются к выходу из клуба, подальше от этой шумной суеты: на пару минут подышать свежим ночным воздухом.

Дима облокачивается на кирпичную стену, отдаёт стакан собеседнику, раскуривает сигарету, забирает напиток обратно, затем задирает голову наверх и выдыхает никотиновый дым, словно желая избавиться не только от этой копоти в лёгких, но и ещё от всего, что его как-либо беспокоит.

Он курит так смачно и с таким наслаждением, что Серёжа на секунду даже начинает жалеть, что сам не страдает от этой пагубной привычки. Следит за каждым движением, словно пытаясь проанализировать на уровне психологии или физиогномики, узнать, что же скрывает в себе этот мужчина.

Он знает только то, что они одного возраста; Дима закончил филологический, дружит с Антоном со школы, кажется, был в старших классах, когда парень перевёлся к ним. И ещё некоторую ерунду, которая, в общем-то, не давала ему никакой ценной информации.

А он почему-то так жаждал узнать его ближе. Жаждал узнать и совсем не знал, как подступиться, как же спросить и как подойти. Ведь просто хотелось знать всё до мелочей: его любимый цвет, напиток, хобби, какие фильмы смотрит в кино, любит ли готовить, как проводит свободное время, помимо страданий по Шастуну? Но спрашивать всё это казалось таким глупым и детским, что Матвиенко только и мог, что молчать и созерцать Позова пронизывающим взглядом, надеясь, что ситуация разрешится как-нибудь сама.

* * *</p>

Антон заходит в мрачную и тёмную квартиру. Свет везде погашен, дверь была открыта, как он и оставил её, уходя. Вывод один: Арсений уехал. Выслушал его сумасшедшее признание и просто уехал. Оставил всё, как есть. На месте Попова он бы сделал точно так же. А какой ещё выход?

Разувается, проходит вглубь гостиной в темноте. Свет включать не хочется. Так будет сильнее заметно его одиночество. Ничего не хочется. Хочется просто упасть в объятия своей кровати, закрыть глаза и больше не открывать никогда. И никогда не видеть эти проклятые и прóклятые сны. Больше никогда их не видеть, просто стереть из нейронов головного мозга все воспоминания об архитекторе. Неужели никак не спастись? Неужели нет никакого способа избавиться от этих поганых снов? Неужели это его бельмо на всю жизнь? На всю его дурацкую и никчёмную жизнь?

Антон на ощупь осторожно проходит к своей спальне вдоль дивана и небольшого столика в комнате. Идёт, спотыкается о какое-то препятствие и падает. Перед падением успевает только удивлённо выругаться на всех доступных ему в этот момент вариациях мата. Свет неожиданно включается.

— Ты не уехал? — чуть ли не кричит Шастун, вскакивая и садясь на пол, поджимая под себя ноги.

— А должен был? — вопрошает Арсений, с интересом рассматривая мужчину.

— Ты меня, блять, напугал! — не может успокоить своё возмущение Антон. — Это же надо было так…

Но вдруг внутри него что-то начинает радостно шевелиться. Арсений не уехал, он остался здесь. Зачем-то это было нужно ему, не так ли?

— Прости, я не хотел. Я задремал.

— Почему не уехал? Я думал, ты давно уже уехал домой.

— Если я скажу, что не умею сам делать перевязки и поэтому не уехал, то ты поверишь?

— Да, — тихо шепчет в ответ Антон.

Его губы разъезжаются в кривой улыбке. Он обхватывает колени руками и внимательно смотрит на Попова. Ему не верится, что происходящее — реальность. Впервые за всё время Арсений наконец-то не оттолкнул его, не наорал, не унизил и не сбежал, как он обычно и делает. Он выдерживает его взгляд и смотрит в ответ своими голубыми бездонными глазами.

Антон не знает, сколько будет длиться эта идиллия, но ему просто хорошо в моменте. Он понимает, что больше не хочет загадывать ничего на будущее, потому что это, что не сказать о его снах, никогда не сбывается. И потом очень больно. Очень. Ему никогда так не было больно. И он не хочет повторения. Его сердце только оправилось от прошлой потери, ему нельзя расстраивать себя ложными надеждами снова, иначе он просто окончательно потеряет себя, растворится в своих фантазиях и мечтах.

Арсений осторожно спускается с дивана, морщится, когда задевает больную ногу, садится рядом с Антоном на пол. Он не говорит ни слова. Как будто знает, что так будет лучше. Когда не можешь подобрать правильные слова, всегда лучше просто промолчать. Потому что неверно выбранные слова могут ранить немного сильнее и больнее, чем молчание. И они оба это понимают.

И сейчас Антон ощущает их невесомую близость. Сейчас они ближе к друг другу, чем когда-либо.

* * *</p>

— А тебе не хватит? — опасливо спрашивает Серёжа, трогая Диму за плечо. — Это вообще какой уже по счёту бокал?

— А ты мне кто? — тот резко оборачивается к мужчине, так что они буквально сталкиваются с друг другом.

«Тоже верно», — растерянно думает про себя мужчина. С тех пор как он увидел Позова в том коридоре издательства, тот не выходит у него из головы. Коротко стриженные тёмные волосы, очки, внимательные серьёзные карие глаза и такая светлая и беззаботная улыбка, которая, хоть и изредка, но всё же, озаряла его строгое лицо.

Сейчас же он конкретно напился. Матвиенко ещё никогда за свои тридцать пять лет жизни не видел, чтобы кто-то пил с такой ненавистью и остервенением, уничтожая один коктейль за другим, будто надеясь отравить организм максимально возможным количеством алкоголя, чтобы получить такое желанное и успокаивающее забвение. Неужели этот писатель настолько сильно ему запал в сердце?

— Дим. Поедем домой, — только и хмурится архитектор, осторожно вылавливает из пальцев Димы стакан и ставит на стол. — Уже поздно.

Он пытается понять, как так быстро ему, такому беспечному и свободному, стало не плевать хоть на кого-то. Ощущает себя так некомфортно в новом образе — заботливого друга. И друга ли?

— Оставь меня, — слабо возражает Позов и пытается взять коктейль снова, но пальцы не слушаются.

Серёжа наклоняется, чтобы заглянуть в его глаза, оценить степень опьянения и за эти секунды как-то прикинуть, что делать дальше, как Дима опережает его, рукой обхватывает его шею, притягивая к себе, мгновение смотрит, не отрывая взгляд, затем пододвигается ближе и целует.

Если и внутри Матвиенко когда-то и жила любовь, которую кто-то иногда путает с бабочками в животе, если он и когда-то был в кого-то влюблён, то это явно совсем не вяжется с тем, что он чувствует сейчас, ощущая, как внизу живота всё сладко и томно сжимается.

Губы мужчины мягкие, настойчивые, вовлекающие, на их поцелуй невозможно не ответить, пальцы Позова сжимают шею сильнее, дыхание сливается с горячим дыханием Серёжи, а вторая рука ложится на бедро. Целует, целует ещё, затем просто прижимается губами к губам брюнета, своим лбом к его лбу.

— Дим, — его голос тихий и спокойный. Отстраняется и мысленно уже ругает себя за минутную слабость. — Не нужно, правда. Тебе это не нужно.

— Я же тебе нравлюсь. Я вижу это, — так же тихо шепчет в ответ. Музыка клуба как будто приглушается для этих двоих, которые теперь сидят так близко-близко друг к другу, буквально касаясь телами.

— А я не хочу быть заменой Шастуну. Я на такое не согласен, — Серёжа чувствует, что ему требуются физические усилия, чтобы оторваться от мужчины. Слишком велико искушение.

Но ещё он знает: это не по-настоящему. Это не реальность. Это просто глупое желание пьяного человека: забыться. Слабость и желание, которым он может с лёгкостью воспользоваться. Так, как делал это всегда. Всю свою жизнь. Но не сегодня. С этим мужчиной, удивлённо замечает для себя, хочется по-настоящему. Хочется, чтобы это было реальностью, а не пьяным бредом, о котором Дима на сто один процент пожалеет завтра.

— Скажи свой адрес. Я вызову тебе такси. Дим? Дима?

Но Позов уже сопит на плече Матвиенко, уткнувшись в его шею. И ему совсем не мешают крики людей и громкая музыка. Архитектор порывается сначала сделать что-либо, но потом замирает, улыбается сам себе и аккуратно устраивает голову мужчины поудобнее на своём плече, а затем пододвигает к себе стакан с виски и отпивает несколько жадных глотков.

С ним такое впервые.

И это чувство заставляет его волноваться больше обычного.

* * *</p>

— Тебе помочь сесть в машину?

— Да я сам как-нибудь, — недовольно морщится Арсений, пытаясь сесть на кресло переднего сидения.

— Я всё-таки помогу.

Антон мягко берёт его под локоть, помогает нагнуться и присесть. Мужчина успевает благодарно кивнуть, прежде чем писатель захлопнет дверь.

Автомобиль выезжает с парковки. Шастун поглядывает на экран телефона: навигатор подсказывает ему путь. В душу закрадывается лёгкое ощущение тревоги. С ним такое бывает, поэтому он старается сильно не концентрироваться на этом, обычно такое ничем хорошим не заканчивается.

После вчерашнего откровения, и вечера в целом, в салоне висит неловкая тишина. Пейзаж мелькает за окном, Антон пытается сосредоточиться на дороге, а Арсений просто глазеет на мелькающие мимо дома. Шастун в своей любимой футболке в чёрно-белую полоску и в серых шортах, так что архитектор только смущённо отводит взгляд. Пытается разгадать для себя, что же его так волнует.

Антону не хочется тормошить неприятные воспоминания, а Арсений просто не знает, что и сказать. Он пережил несколько дней со знанием того, что в него влюблён мужчина, но, просыпаясь каждое утро, всё ещё пытается свыкнуться с этим, принять это как то, что, по словам Серёжи, не требует от него никаких обязательных действий. Это вроде как не его проблема, но тем не менее.

Писатель на секунду, буквально на секунду отводит взгляд от бегущей впереди трассы, чтобы рассмотреть брюнета лучше, поймать его настроение, разгадать, о чём же он думает, как лицо Попова искажается ужасом.

— Антон! Впереди!

Мужчина вздрагивает, медленно, как назло, как будто в замедленной съёмке, поворачивает голову, фокусируясь на том, что видит. Чёрный джип выезжает на их полосу и мчится прямо на них. Антон почему-то думает, что у него не хватит времени сориентироваться и вырулить, но всё же встряхивает непослушными волосами и старательно выкручивает руль вправо, чувствует, как пальцы Арсения цепляются в его руку, раздирая ногтями кожу до крови. Но эта боль только помогает ему собраться.

Выкручивает руль, жмёт на тормоза, чтобы машину не занесло, но слишком поздно. Он слишком поздно обернулся на дорогу. Автомобиль с оглушающим скрежетом тормозит. Тормозной путь, кажется, длится целую вечность. Их всё же заносит на обочину, белый Мерседес сбивает какой-то дорожный знак, а затем летит вниз с невероятной скоростью, съехав с трассы.

Последнее, что запоминает Антон перед тем как отключиться, — это свои мокрые от слёз щёки и маска ужаса, застывшая на белом как сама смерть лице брюнета. Он даже не может понять, жив ли Арсений.

Он больно бьётся головой о крышку люка, а затем теряет сознание.

Антон отключается.

* * *</p>

Чёрт!

Антон вскакивает с кровати. Такое чувство, будто он очень долго пробыл под водой без дыхания, а сейчас наконец-то очнулся и глотнул такой вкусный и, как ему кажется, густой воздух.

Проводит рукой по лбу, понимая, что вспотел. Пальцы всё ещё предательски дрожат после сна, а он старается успокоить отчаянно и громко бьющееся сердце. Такое счастье, что это был лишь. Просто сон. Один из тысячи. Но он был таким настоящим и таким реальным, что мурашки снова оседают на спине Шастуна, он весь дрожит от пережитого ужаса. Он видел тысячи и десятки тысяч смертей.

Но он никогда не умирал во сне сам.

Никогда.

И это тот опыт, который Антон очень не хочет больше повторить.

Встаёт с кровати, подходит к двери и осторожно приоткрывает её, чтобы убедиться в том, что с Арсением всё в порядке.

Архитектор и вправду спит на диване в комнате. Одна рука закинута за голову, вторая покоится на спокойно вздымающейся груди. Рот чуть приоткрыт, как и глаза, что выглядит достаточно пугающим. Мужчина на всякий случай прислушивается и ещё раз присматривается: дышит. И слава богу.

Садится на пол гостиной около своей двери и переводит дыхание. Одного осознания, что это сон — мало. Нужно думать. Нужно придумать, что же делать. Нужно как-то спасаться.

Почему именно он? Почему именно он постоянно попадает в какие-то передряги, ему вечно что-то угрожает, кого-то нужно защищать, что-то пытаться исправить и что-то починить. Он ощущает некую усталость и бессилие. Может быть, просто сесть в этот дурацкий автомобиль и пусть всё будет как будет. Смерть — приятное забвение, о котором так порой мечтает Антон. Потому именно тогда он перестанет чувствовать ответственность за жизни сотни людей, за тех, кого не сможет спасти, даже если очень постарается.

Он проваливается в крепкий утренний сон без сновидений. Так и засыпает, сидя, сгорбившись на полу. Ему нужен отдых.

* * *</p>

— Доброе утро.

Голос Арсения как сладкая вата обволакивает разум Антона. Он просыпается не сразу, сначала несколько секунд часто моргает, чтобы прийти себя и прочувствовать острую боль в пояснице от неудобной скрюченной позы, в которой он проспал всё утро. Изображение фокусируется, так что ему требуется некоторое время, чтобы окончательно прийти себя под насмешливым взглядом Попова.

— Давно проснулся?

— Час назад, — мужчина откладывает ноутбук. — Решил поработать. Серёжа вчера мне скинул акты по бухгалтерии. Зная его неспособность к таким вещам, я удивлён, что всё выполнено так хорошо.

— Значит, пока справляется? — растерянно интересуется Антон. Он вдруг неосознанно вспоминает, что Димка как-то заканчивал бухгалтерские курсы, чтобы вести отчётность, ведь Шастун так не любит новых людей и хотел тогда работать только со своим другом.

— Получается, что да, — отвечает Арсений и снова оборачивается к нему. — Надеюсь, спина не сильно затекла. Ты так мило сопишь во сне, я не стал тебя будить, — отвечает и отворачивается. Сам не понимает, зачем ляпнул эту ерунду.

Антон проходит мимо на кухню, садится за обеденный стол, затем смотрит в окно на ожившую утреннюю Москву и мучительно трёт виски.

Жизнь снова подкинула ему головоломку. Он не уверен точно, выжил ли кто-то из них после автокатастрофы, а значит, допускать возможным повторение сна нельзя никак. Нужно что-то делать. Нужно что-то срочно предпринять.

Арсений вчера говорил ему, что хочет, чтобы он отвёз его на своей машине в его офис. Домой ехать наотрез отказывается: ему нужно работать. Как именно он планирует работать в офисе с повреждённым голеностопом — архитектор не уточнял. Но был настроен серьёзно.

Теперь Антон злится, что Димки нет рядом. Уж его башковитый разум что-нибудь да придумал бы. А ещё есть куча дополнительных вопросов: во сколько это случится, можно ли ехать общественным транспортом или такси? Или это не поможет? И бонусом он нервничает, что во сне не обратил внимания на такие мелочи. Ему бы увидеть сон снова, тогда бы он узнал бы всё необходимое, но Шастун понимает — у него нет второго шанса. Только одна попытка спастись.