part 9. (2/2)

— Ты! — он подходит ближе к в конец обалдевшему Антону и пальцами хватает его за ворот толстовки. — Что ты здесь делаешь?! С моей дочерью вдвоём и с сигаретами, а? — его губы сжимаются от ярости, а глаза вот-вот просверлят его насквозь.

— Папочка! — дочь бросается к отцу, но тот останавливает её жестом руки.

— Повторяю вопрос: что ты делаешь рядом с моей дочерью? Почему она не в школе? Курите здесь? — он вырывает из руки Шастуна сигарету и показательно машет ею перед лицом удивленного писателя.

— Папочка! Это не он! Это я, папа! Он не виноват! Это всё я! — Кьяра снова бросается разнимать мужчин, пытаясь просунуться между ними. Хватка Арсения слабеет, но он не обращает внимания на дочь.

— Кьяра тебе всё объяснит, — лицо Антона краснеет от злости, он забирает у Попова сигарету, тушит её о ладонь и выкидывает в стоящую рядом урну. — Пока, малышка, — машет девочке, стряхивает с себя руки Арсения и молча направляется к машине.

Хлопает. Заводит. Выезжает со двора. Арсений вместе с Кьярой смотрят ему вслед.

— Папа! Ну что же ты натворил! — девочка трясёт отца за рукав. — Ты обидел его! Это всё я! Узнала в твоей записной книжке его адрес и приехала вместе с тортом. Антон не виноват! Он меня домой отвёз. Хотел, чтобы всё было хорошо, понимаешь?

— Дома поговорим.

— Круто он сигарету потушил, да, пап?

— Ещё одно слово об Антоне, — мужчина резко поворачивается к дочери и грозит пальцем, — и я тебе устрою. Пошли домой.

Они заходят в подъезд. Мужчина бросает быстрый взгляд на торт в руках дочери. Нажимает кнопку лифта и вдруг отчетливо осознаёт, что был очень не прав, когда наорал на ни в чём не повинного Шастуна.

Кажется, он облажался.

* * *</p>

— Прямо так и сказал? — сочувствующе интересуется Дима, подливая в стакан друга ром. Пальцами он поглаживает запястье друга, на котором свежеет новый отпечатанный кругом шрам.

— Забей, — Антон отмахивается, делает несколько жадных глотков алкоголя.

Впервые за такое долгое (для него) время он пьёт. До боли знакомое и сладкое состояние, в которое он рад снова погрузиться. Чтобы не думать ни о чём, чтобы не переживать, чтобы не видеть ни одного блядского ебучего сна. Ни одного.

— Тох, ты чего? А? — видит, как лицо Шастуна то краснеет, то бледнеет.

— Дим. Дим. Почему именно я? — мужчина роняет лицо в ладони. Его голос звучит подавленно и глухо. — Почему именно вижу это дерьмо? Почему, блять, я? Что же я сделал на так? Я же просто детдомыш беспородный, который пишет свои жалкие книжки, что по слепой удаче понравились кому-то кроме меня! Я — ничто и никто. Почему именно я?

Он иногда устаёт. Иногда сил и терпения остаётся так мало, что он выходит из себя. Его трясёт от бессилия и злобы. Хочется найти виноватого, наорать на него, может быть, даже избить изо всех сил, сделать хоть что-то, чтобы хоть как-то выплеснуть свою ярость и агрессию от этой несправедливости. Но проблема в том, что винить некого. Точнее, он совсем не знает, кого.

— Шаст, ты чего?.. Ты чего раскис? — у Позова куда-то теряются слова. Всегда рассудительный и проницательный он вдруг чувствует лишь сочувствие и растерянность. И совсем не знает, как помочь другу.

— Я ненавижу. Ненавижу эту ебучую жизнь. Каждый день ненавижу, — Антон убирает руки и закидывает голову назад: спутанные пряди волос откидываются следом, а по покрасневшим щекам ползут солёные слёзы. — Ты бы знал. Ненавижу каждую грёбанную ночь. Ненавижу каждый ёбаный сон. Ненавижу. Ненавижу. И себя ненавижу, — он переводит дыхание, пытаясь отдышаться. — Я просто мечтаю, знаешь, в один день просто, блять, не проснуться. Просто, блять, не проснуться. Тогда всё закончилось бы. Дим, — выпрямляется и наклоняется к Позову, — я же не переживу этого. Не переживу, если он умрёт, понимаешь? Я буду винить себя. А его дочь? Она же останется сиротой. Я не смогу жить с этим. Я не могу ничего сделать, Димон! Я просто жалкая и бесполезная вещь в этом чёртовом мире! Я не могу ничего!

— Ну тише-тише, — притягивает к себе Антона, кладёт его лохматую голову к себе на плечо и мягко касается макушки губами. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я что-нибудь придумаю. Точно есть какой-то выход. Всё будет хорошо, я тебе обещаю.

Пока Шастун засыпает на его плече, он думает. Думает, думает, думает. Он знает этот сон наизусть. Он часами рисовал схемы, рисунки, теории и различные варианты. Они перепробовали, кажется, всё. Неужели нет какого-то выхода? Неужели эта головоломка не решаема? Как же так? Так разве бывает? Тогда это невероятно нечестно.

А ещё он неизбежно ощущает, что Антон отдаляется. У него появляется какая-то другая, незнакомая ему, Диме, жизнь. Без него. Он как будто теряет близкого человека, но ничего не может с этим поделать.

* * *</p>

Антон хмурится и ещё внимательнее старается смотреть в монитор ноутбука. Перед глазами плывут буквы, превращая внятные предложения в непонятные каракули на экране. Он морщится и трёт переносицу. После попойки работается крайне тяжело, но у него нет выхода.

Воля позвонил утром, попросил приехать в офис и закончить правки. А он психанул и во что бы то ни стало решил закончить всё сегодня. Закончит, принесёт на стол Паше, и всё это просто завершится. А вот что он будет делать с Арсением в реальной жизни, пока не решил. От виртуального можно избавиться с помощью алкоголя, от настоящего, в принципе, тоже.

Он уже не злится и не переживает. Вчерашнее откровение Диме помогло ему хотя бы на время успокоиться. Димка гладил его по голове, шептал на ухо успокаивающие слова до тех пор, пока он не уснул. Проснулся от звонка Паши, заскочил в ледяной душ, чтобы хоть как-то прийти в себя, и сразу же поехал в издательство. Работать в кабинете отказался, ведь встречаться с Поповым — это самое неприятное теперь для него занятие. Не хочет, не будет, пусть тот хоть по тридцать раз за ночь ему снится. Он просто устал.

Обосновался в одной из переговорных. В этой части офиса достаточно тихо и спокойно. Высокий шанс того, что его никто не потревожит. Именно это ему и нужно сейчас — тишина и спокойствие. Перед глазами всё ещё стоит разгневанное лицо Арсения. Он смотрел на него с таким разочарованием и чуть ли не ненавистью; Антон даже усомнился, что это тот самый вежливый и приятный архитектор, с которым он был знаком раньше.

Дверь переговорной тихо скрипит. Открывается. Закрывается снова. Шастун вздыхает. Даже не хочет поднимать голову, чтобы удостоверится, кто зашёл. Потому что узнал сразу. По кошачьим тихим шагам и по приятному аромату. Зачем пришёл? Не хочет спрашивать. Какая разница? Вчера днём он показал своё истинное лицо.

— Привет, — брюнет садится рядом на соседнее кресло. Периферическим зрением Антон видит его виноватое лицо. Значит, пришёл извиняться.

— Ну привет.

— Злишься на меня? — молчит. Вообще он предпочёл бы стать невидимкой, чтобы этот Арсений Попов не сидел сейчас рядом с ним и не задавал глупых вопросов. — Антон? — где-то слева от него кое-кто начинает нервничать. Мужчина лишь сильнее утыкается в ноутбук, демонстративно что-то печатая. С ошибками, правда, но печатая. — Антон, посмотри на меня, — и тут он наклоняется к нему ближе, пальцы аккуратно касаются колен Шастуна, ловко притягивая их к себе, так что стул разворачивается на сорок пять градусов, и лица мужчин оказываются в нескольких сантиметрах друг от друга. — Не люблю, когда меня игнорируют.

Антон сглатывает слюну и пытается не дышать. Его кожа сквозь ткань брюк чувствует на себе мягкое прикосновение пальцев Арсения. Кажется, буквально каждый квадратный миллиметр его тела ощущает близость Попова, которая невыносимым приятным журчанием разбегается по венам и капиллярам, оставляя мужчину в недоумении от яркости чувств.

— Чего ты хочешь? — старается казаться невозмутимым, но получается слишком плохо — колени предательски дрожат, а голос звучит самым неестественным образом из всех возможных.

— Хочу, чтобы ты выслушал мои извинения. И простил меня, — Арсений не убирает рук, его изящные пальцы всё ещё покоятся на коленях Шастуна. Голубые глаза смотрят спокойно и дружелюбно, а брови грустно складываются домиком. — Кьяра мне всё рассказала. Действительно, звучит как неправдоподобный сериал. Но зная, как она сходит по тебе с ума, я вполне могу представить себе такую выходку. Понимаешь… ты… за углом нашего дома, моя дочь, которая должна быть в школе, сигареты… Я не знаю, что на меня нашло… Я просто сошёл с ума. Кьяра — моя дочь. Я просто очень сильно люблю её.

— Я всё понимаю, — всё ещё не может отвести взгляда от своих коленей и рук брюнета. Длинные красивые пальцы и венки, бегущие под тонкой кожей. Красивый перстень на безымянном пальце, часы и вычерченные кости.

— Ты не злишься на меня? Прости. Повёл себя как дебил.

— Хорошо. Не злюсь, — он не злится на него. Извиняющийся тон мужчины, и ему почему-то хочется простить всё на свете. Не знает почему, но кладёт ладони поверх рук Арсения. — Всё в порядке.

На лице мужчин сменяются одна эмоцией за другой, так что Шастун даже не успевает понять, о чём возможно мог подумать Попов. Он мягко убирает свои руки, как бы мельком осматривает их и скрещивает на груди.

— Спустишься со мной? Кьяра внизу ждёт нас. Хотела поздороваться с тобой. Если ты конечно не против.

— Не против, — кивает Антон. Внутри странное и неловкое ощущение, которое не даёт ему покоя. И которое хочется поскорее откинуть от себя и забыть.

* * *</p>

— Папа был слишком занят самобичеванием вчера вечером, что даже разрешил мне съесть весь торт целиком, — Кьяра щурится от тёплого июньского солнца и очаровательно улыбается Антону.

— Вот это тебе повезло, подруга, — весело подмигивает ей тот. — Ты такая нарядная сегодня. Собираешься в гости?

— Всё верно. У мамы сегодня день рождения, — девочка болтает, совсем не обращая внимания на багровеющее лицо отца, который явно хочет, чтобы она остановилась. — Мы едем её навестить.

Навестить? Антон поднимает бровь, пытаясь осмыслить слова девочки. Арсений сказал, что его жены не стало одиннадцать лет назад. Но Кьяра выглядит слишком счастливой для той, кто совсем скоро поедет на кладбище. Что же тут не так?

— И куда же вы поедете её навестить? — спрашивает на свой страх риск, чувствуя, что мужчина, стоящий рядом с ним, долго не продержится и точно начистит ему физиономию.

— О! Там здорово! Там есть большой фруктовый сад и ещё гигантский аквариум в холле. Папа! Можно Антон съездит с нами? Папуля всегда мрачнее тучи, когда мы ездим туда. Может быть, с тобой ему будет веселее, — снова обращается к Шастуну.

— Кьяра, я не думаю, что это хорошая идея, — хмурится Попов и нервно сжимает ворот поло.

— Да брось ты! Будет весело. Не слушай его, Антоша, папуля бывает несговорчивым, но я-то знаю, что это отличная идея, — она вкладывает свою ладонь в ладонь Антона и тащит его к машине Поповых.

И Арсению не остаётся ничего, кроме того, как идти за ними следом. Он чувствует гнев, злость и бессилие. Рядом с этим писателем его дочь становится просто неуправляемой.

Он не хочет ехать.

Не хочет.

Не хочет.

Он бы предпочёл выжечь этот злосчастный день из своей жизни навсегда.

Но вместо этого лишь следует за дочерью и Шастуном, воспоминая его руки на своих и кудрявую чёлку, что упала на взволнованный лоб мужчины, а так же свежий шрам на тыльной стороне ладони.

Почему же он так сильно волновался? Из-за чего?