1. Когда зимой становиться слишком холодно (2/2)
— Стойте! — Костя пугливо вытащил руку и повис кистью, опасаясь, что сейчас ладонь расплавится как воск свечи под пламенем фитиля. — Друг мой любопытный, — вздохнул Рогов, упираясь ладонями в колени, и стараясь отдышаться после внезапного тридцатиметрового кросса, — не стоит проверять все… на своем опыте.
— Но ты же сказал эта твоя Д-бла-бла-бла идентична Земле!
— Сказал, — согласился учёный, убирая выпавшую из коротенького хвостика прядь каштановых с небольшой проседью волос. — Но чтобы подтвердить это, требуются опыты.
Костя иронически посмотрел на него и скрестил руки на груди. Только что ему сказали не проверять на своем опыте, а тут уже говорят, что опыт нужен. Глупость какая-то.
— Отойдите от воды, пожалуйста, — вздыхая, попросил Алексей Олегович. — Она может быть радиоактивной.
— Может, я из-за радиации супергероем стану! — обрадовался Морковин и попытался вновь коснуться воды, но его легко шлёпнули по запястью.
— Из-за радиации у вас могут развиться разве что лишь злокачественные опухоли, — заявил тот, изо всех сил сдерживаясь, чтоб просто не взять Костю за ухо и не оттянуть поближе к Шаролёту и подальше от всего неизвестного. — Рак, проще говоря. Поэтому отойдите от воды, пожалуйста.
Костя на корточках развернулся и отпрыгнул, в прыжке распрямляясь и бахаясь прямо на высокую синюю траву. При этом он был очень похож на лягушку, чем сразу же пробил Рогова на совершенно не учёный смешок.
Морковин перевернулся на спину и засмотрелся в голубое небо. Рядом с ним скоро аккуратно на пятую точку приземлился Женя, обнимая коленку. На его лице все ещё цвела смущённо-довольная улыбка. Костя подозрительно посмотрел на него и вновь хмыкнул. Как-то странно это всё, сначала Женя такой тормознутый и задумчивый, потом улыбается без причин.
— Ёжик, — вполголоса позвал Иголочкина Костя и толкнул локтем в бедро. — А ты у Боян Михалыча никакой травы не брал? Мало ль чё он в своей каюте выращивает…
Женя моргнул и удивлённо опустил взгляд на друга.
— Как ты мог такое подумать? — шикнул он в ответ.
— И кактусы у тебя все на месте? — ещё тише спросил Костя. — И настойки Соф Палны?
— Да не пил я! — таким же шёпотом прикрикнул на него Иголочкин.
За спиной послышался низкий и слегка хриплый голос Ингвара, зовущего к себе Костю. Имя Морковина с его уст звучало неумело, как и имена всех вокруг, оканчивающихся на «я». Кроме Жени. Для Жени он старался по-настоящему. Как минимум потому что иначе Женя в его исполнении звучал как смягченное «жена». А вот с Анечкой проблемы были такие, что немец отчаялся вскоре после знакомства и начал звать её «фрау Анна», а Пятачковой это только прельщало.
— Сейчас! — крикнул в ответ Костя, спешно поднимаясь с травы. Женя остался один, правда, сейчас он уже не смотрел в небо и даже не в бескрайнее зелёное море, а повернулся лицом к остальному экипажу, разгуливающему неподалеку от Шаролёта.
Анечка разглядывала здешние цветы, побаиваясь сорвать хоть один для своего многолистового гербария. Из-под красной пышной юбки на мир глядели такие же пышные, как и все общее телосложение Пятачковой, бедра, а на них, в свою очередь, глядел уже Боря. В его крупных светлых кудрях гулял ветер, то и дело норовящий снести соломенную шляпу с головы высокого и крепкого Копатовича, проявляющего такой же неподдельный интерес к цветам. Неподалеку Софья Павловна куталась в клетчатый платок и взволнованно просила Анечку не трогать ничего, что гипотетически может навредить или быть ядовитым, а Карл Карлович раскуривал трубку и смеялся, утверждая, что в обычных цветочках не может быть ничего такого. Ингвар совместно с Костей вытаскивали из Шаролёта части какого-то оборудования и огромные газовые баллоны с крупной надписью О2 и бочки с Н2О, а Алексей Олегович руководил процессом.
Все шло своим чередом. Цветовая инверсия «Земли» переставала врезаться в глаза. Вокруг был простор и воздух не был ни перегружен кислородом, ни недогружен, — Бортовой Компьютер иногда ошибается с расчетами со смешиванием «воздушного коктейля» для дыхания экипажа Шаролёта, — дышалось прямо идеально. Женя почувствовал желание остаться на планете ещё на сутки… а может быть, даже на несколько.
Женя вдохнул поглубже и на выдохе поднялся с земли, отряхивая штаны сзади. Ну а дальше побрел по направлению к севшему на выкидную платформу Шаролёта Винтерфогелю, рядом с которым идентично шлёпнулся Костя.
— А для чего эти штуки? — осматривая странное оборудование, спросил Иголочкин.
— Закачивайт воздух в баллоны, — уставшим голосом ответил Ингвар, на что сразу же последовал новый вопрос:
— А как?
— Машина втягивайт воздух, извлекайт кислород, — пожал плечами он. — Кислород попадайт в баллон.
Женя огляделся и заметил другой прибор, не похожий на эти несколько. Он сразу же тыкнул на него пальцем, словно ребенок, через родителя познающий окружающий мир:
— А это?
— Дезинформи… Дезинфицировайт воду, — не сразу смог сообразить и выговорить немец, — и тоже в баллон.
Женя улыбнулся и кивнул, мол, «понял». Костя посмотрел на него поистине вымученно:
— Ёжик, может ты лучше поможешь, чем языком молоть?
— Я могу… А что делать? — обратился он к Ингвару.
— Найн, Женья, — он вновь так старательно выговорил его имя, что щеки Жени автоматически порозовели, — твой помощь не нужен. Мы сами справляйться.
Женя удручённо опустил взгляд. Послышалось шуршание одежды. Ингвар поднялся с платформы и подошёл к Иголочкину, надеясь потрепать его по голове, однако чересчур короткие для этого иголки разрешили ему прикоснуться только чуть ли не к голой черепушке.
— Если ты хотейт быть полезным, — начал он мягким голосом, доверчиво заглядывая синими, как листья одного из здешних кустарников, глазами в карие глаза Жени. — ты мочь позвайт Боьяна.
Женя постоял под его прикосновениями ещё пару секунд, чувствуя, как сигнальным огнём загорается всё лицо, и приоткрывая тонкие губы.
— Я не хотеть, чтоб ты надрывался, Женья, — ещё старательнее заботливо выговорил Ингвар, впервые, кажется, употребив глагол в нужном склонении.
Иголочкин заулыбался, несколько раз кивнул, дождался, когда Винтерфогель уберет руку с его головы, и пошел за Копатовичем. Костя широко раскрыл глаза, наблюдая счастливую улыбку на веснушчатом лице Жени и такую же на лице инженера, чуть менее закрытого для эмоций.
* * *</p>
Здешнее солнце садилось за горизонт. К невероятной радости Жени, капитаном Шаролёта совместно со штурманом было принято решение остаться на ночь на Д-1-26-1. По словам Алексея Олеговича, это будет способствовать здоровью и старшей возрастной группы корабля, и младшей. Софья Павловна тоже пребывала от этого в приподнятом настроении: «наконец-то молодёжь хоть прогуляется на воле». Высказывалась она так, словно они были животными, в обычное время запертыми в клетки зоопарка.
Посреди кобальтово-синей поляны разведённый недавно костёр взлетал языками пламени высоко в небо и мерцал изумрудно-зеленым. Это нечто заставило всех удивлённо пооткрывать рты, и даже Алексея Олеговича выдать свое фирменное «феноменально». Однако он первым пришел в себя и объяснил уже уползшему подальше от огня экипажу этот факт высоким уровнем фосфора в древесине здешних деревьев.
Боря прижимал к себе мерзнущую Анечку, делая вид, что это в совершенном порядке вещей. На кухне Шаролёта Боян Михайлович вместе с Софьей Павловной мариновали мясо, выращенное в лаборатории Рогова искусственным путём. Карл Карлович рассказывал БиБи истории из своей жизни, сидя в вынесенном из его каюты кресле-качалке и куря свою черную с золотой полосой трубку. Костя с Женей тем временем с интересом смотрели за работой трёх станций, на которых медленно поочередно заряжались все восемь баллонов воздуха, и за работой одной, менее громоздкой, но такой же труженицей-станцией водоочистки. Ингвар же наблюдал профессионально, следя за непрерывным наполнением сосудов.
На борту Шаролёта стояло несколько горшков с синими цветами и одним кустом, листья которых лишь немного отличались по оттенку от тех эксперементальных быстрорастущих, которые были выращены благодаря Косте.
Со стороны моря дул холодный ветер, заставляя всех вокруг поглубже кутаться в шерстяные платки, фуфайки и свитера, изредка под ногами пробегали животные, похожие на кротов, но ведущие себя как абсолютные мыши (они сразу же привели Алексея Олеговича в невероятный восторг). Небо стояло чистым, и на нем прекрасно просматривалось великое множество холодно- и молочно-белых звёзд. Вечер был настолько прекрасен, что Женя не раз думал о том, чтоб подойти поближе к Ингвару и пригласить его в объятия. Вдвоем ведь теплее…
— Женья, — вдруг позвал его Ингвар, как только Костя зевнул и отошёл поближе к костру. Погреться. — Ты не замёрзнуть?
— Если честно, — Иголочкин взглянул на него лишь на секунду и отвёл взгляд в сторону, — то немного.
Ингвар усмехнулся и вновь подошёл ближе к Жене.
— Когда я быть маленьким, — начал он, — у нас был бедный семья и не всегда хватал дров, чтоб достаточно протопить дом. И когда зимой становиться слишком холодно, мы с родителями ложиться вместе под один одеяло и весь ночь лежайт вместе, — он смущённо улыбнулся и осторожно обхватил руками тело Жени. — Вот так.
Иголочкин забыл, как дышать, а когда обнаружил эту способность, то молча уткнулся в плечо немца, накрывая широкую спину обеими ладонями. Он пах так необъяснимо, как среднестатистический мужчина, с примесью одеколона, дыма и машинного масла, и притом как человек, которого обычно ищут годами, а то и веками. Женя сглотнул слюну, кажется, слишком громко, раз через пятнадцать секунд Винтерфогель отстранился. Его лицо выдавало смущение и даже некий испуг, но, чтобы скрыть их, он сразу же отвернулся к одной из станций, проверяя показания на ней.
Женя остался в смятении и непонимании, как этот серьезный инженер мог пойти ему навстречу даже не в озвученных желаниях. Он что, мысли читать умеет?..
— Женька, ну-ка давай, за вторым тазом сбегай! — крикнул осторожно ступающий по платформе Боян Михайлович с пятнисто-красным тазом, полным маринованного мяса на шашлыки. — Не все ж Соф Палне тащить!
Женя кивнул и взбежал по платформе. За спиной раздался крик о том, что нужно прихватить ещё шампуры, и до самой кухни он держал эту информацию в голове. Пытался отвлечься от факта внезапных объятий с Ингваром Винтерфогелем, человеком, кажущимся порой слишком холодным для таких сентиментальностей.
Но на душе теплело с каждой мыслью об внезапном поступке так, как не было тепло даже в объятиях самого немца.