Шошанна (1/2)
~ Шошанна ~ </p>
Шошанна полагала себя девушкой исключительной. Об этом ей говорило собственное отражение: круглое личико, крошечный рот с по-детски пухлыми губами, которые складывались в очаровательный бантик. Когда этот рот милостиво улыбался, на щеках появлялись милые ямочки; большие карие глаза с длинными ресницами могли бы принадлежать робкой серне. В дополнение к этому шёл аккуратный носик и родинка над верхней губой.
Шоколадные волосы струились по чуть смуглым, словно тронутым загаром плечам, и, сообразно моде, опускались сильно ниже талии.
Шошанна любила свои волосы — они так же были особенными. Отражение она любила столь же сильно. Хотя порою оно огорчало владелицу: брови казались ей чуть гуще, чем следовало. Природа могла бы наградить Шошанну благородной бледной кожей, но вместо этого, от батюшки, подарила кожу по-южному смуглую. А так же несколько худощавую фигуру (что было не то что бы недопустимо, поскольку Шошанна знала как привести её в форму), при крупной груди, умопомрачительно высокой талии, длинных ногах и широких бёдрах.
Словом, кто хоть поверхностно знаком с модой, мог бы сказать — природа сделала Шошанну почти что образцом для девичьего подражания. За исключением, конечно, досадной смуглости, и чуточку выпиравших под нею рёбер. Красивой девушке полагалось обладать лёгкой пухлостью позднего подростка, имея при этом грацию взрослой женщины. То есть не слишком полной, и не слишком худою.
Идеальная красавица бледна, но бледна не как больная чахоткой (хотя это тоже было крайне модно!) с нездоровой желтизной. Светлоликой деве полагалось иметь здоровый румянец на щеках.
Проблему кожи Шошана безуспешно пыталась решить белилами (о пользе свинца, содержащегося в них Шошанна не знала, и знать не хотела), кремом «Симон» и пудрой, сделанной из собранных в России фиалок. Шошанна была девушкой наблюдательной, и ясно видела, что весь этот арсенал дам Света ей нисколечко не помогает. И потому наша кареокая красавица стоически приняла этот недостаток, оставив для себя только румяна (чтобы подчеркнуть пышущее здоровье, которое ясно выражается на щеках), карандаш (чтобы придать чёрным глазам блеска) и бальзам для губ, с которых не мечтал сорвать поцелуй разве что слепой мужчина.
Проблема фигуры решалась проще, но метод был утомительный и непостоянный. Для этого полагалось правильно кушать, когда треклятая худоба проявляла себя слишком уж явно. И не кушать, когда становилось ясно, что Шошанна позволила себе лишнего.
Наша героиня была результатом союза горничной и подавальщика кофе из кафе «Белая Роза». Семья ютилась на «чердачном» этаже, среди десятка им подобных. От соседей семейство отделяли досчатые перегородки, которые создавали одну лишь видимость уединения, столь необходимого молодой чете.
Наверное потому-то Шошанна в семье была единственным ребёнком.
В шесть лет её отдали на обучение в школу при монастыре Бенедектинок, что на Монмартре. Родители полагали, что строгие монахини обучат дитя не только чтению, но и привьют ей любовь к труду и скромности. Как часто случалось, всё случилось с точностью наоборот.
Шошанне не давалась игла. Она ненавидела стирку.
Монахини требовали от взрослеющих учениц богобоязненности и нравственной чистоты, однако почему-то забывали подавать в этом пример. К концу обучения Шошанна не видела особой разницы между юной монашкой и девушкой из Пале-Руаяля.
Хотя (поправляла она себя) разница есть: за то, чем грешили некоторые монашки, обитательницам Пале полагалось брать деньги.
Но Шошанна полюбила чтение. Губя зрение, она вечерами сидела подле свечи, и жадно вчитывалась в строки, рассказывавшие о вещах малодоступных, фантастичных, светских. Ей хотелось носить красивые платья с кринолином. Танцевать на балах, есть с дорогой посуды, и, конечно, влюбиться.
Родители не видели ничего порочного в том, что дитя читает книги — в конце-концов для того её и отдали учиться. К тому же она научилась считать. А это значило что она могла стать гувернанткой при богатом доме. Сиделкой с детьми. И даже дослужиться до экономки, что совсем было уж приделом мечтаний.
В тринадцать Шошанна освоила первую свою профессию: она торговала цветами на бульваре Итальянцев. За торговое место родителям пришлось заплатить полиции, но оно того стоило. У коллег Шошанны букеты покупали мсье, прогуливающиеся в паре с дамами; к нашей героине чаще подходили одинокие оммфе, которых здесь бродило куда как больше.
Книги учили её красиво говорить. Бульвар учил говорить правильно. Шошанна видела столько холостяков за один только день, что научилась понимать очень многие вещи по одному только взгляду.
Например, есть ли у мсье деньги. Или супруга. Или подруга. Или то и другое одновременно. Сколько ему лет, и чего он хочет.
В четырнадцать Шошанне поступило первое непристойное предложение. Любая на её месте забилась бы в угол, и залила щёки горькими слезами. Но наша кареокая смуглянка, хотя и напугалась, сделала далеко идущий вывод, который определил её счастливое будущее.
В своей крохотной «келье», отгороженной от родительской одной только ширмой, она встала перед треснутым ростовым зеркалом. Сбросила дешёвое, безвкусное льняное платьице (которое родители взяли с рук старьёвщика). И посмотрела на себя придирчивым, незамутнённым взглядом.
А затем поняла, что ей нравится нравиться. Даже больше, чем носить шёлковые юбки и дорогой корсет.
Она прекрасно понимала, чем это может для неё кончиться, понимала так же и о многих смертельных опасностях. И потому отложила задумку на попозже, продолжая оттачивать мастерство невинного кокетства.
В пятнадцать наша героиня, не без помощи матушки, поступила на службу в свой первый дом. Гувернанткой. При доме, помимо утомительных обязанностей, имелся молодой оммфе. В чьей постели Шошанна оказалась чуточку раньше, чем кожа на её тонких пальцах сделалась грубой от постоянной стирки.
Далее были не вполне искренние слёзы, обвинения и обещания лишить себя жизни. Но перед этим обратиться в газету с последним разоблачающим признанием. Шошанна потеряла работу (которую ненавидела), но приобрела приличную сумму в обмен на молчание.
В шестнадцать лет наша героиня окончательно разругалась с родителями, но сумела снять для себя жильё. А так же купить в магазине готового платья что-то получше грубой «робы» прачки.
Всё шло как нужно. Потому что Шошанна, по собственным соображениям, была исключительной. Во-первых, она была красивой. То есть сам Бог с небес отметил её особенность. И пусть завистники скажут что это не более чем удача и дар юности, малышка Шо полагала, что и удача не даётся в руки кому попало.
Во-вторых, Шошанна была в меру умна (и не в меру по собственным впечатлениям). В-третьих, по-холодному цинична. Что вообще считается чертой бессердечного злодея, но бессердечной, и уж точно злой Шо не была. Она влюблялась, горячо и искренне. Она готова была бросить всё ради Него, однако… ей очень хотелось иметь туфельки из тиснёной кожи.
И потому Шо выбирала тех, кто мог её потребности удовлетворить.
Семнадцатилетие наша красотка встретила девой полусвета. Теперь она звалась Эсмеральдой, в честь героини романа Гюго (которого, к слову, Шо очень любила). Тем самым главный свой недостаток она повернула себе на пользу.
Она не оказывала услуг, не брала денег за любовь. Она принимала подарки за одни только улыбки. Старое доброе правило «не заманивай мужчину в сад, если не собираешься приглашать в дом» Шошанна послала к чёрту. Эсмеральда была красива настолько, что могла себе это позволить.
У неё было много друзей. И если что-то с кем-то складывалось не так, они помогали решать разногласия.
В саду её топталось много молодых людей, щедрых на подарки. В доме оказывались мужчины постарше, как правило обременённые нелюбимыми супругами. Но этим избранным полагалось доказать свою любовь и состоятельность. И даже вечера в роскоши ресторана «Божоле» на сорок франков было мало. Любовнику полагалось быть вежливым, утончённым и изобретательным.
Красивым быть не обязательно — всё-таки Шо была реалисткой.
Она давно заметила, что игры в «кошки-мышки» за чем-то недоступным для мужчин куда увлекательнее, чем пошлое раздвигание ног по первому же признанию. И что деньги не всегда идут об руку с приятной внешностью.
Словом, она сделалась успешной лореткой, фамм галант, «женщиной без имени» — на языке Парижа. Содержанкой — на понятном всем языке.
И хотя большая часть денег уходила на гардероб, Шо сумела сменить жильё на кое-что поприличнее. Она часто бывала в театрах, опере. Два раза её приглашали на бал. И ни разу — замужем. Последнее было досадным недостатком. Нет, замуж её звали, причём постоянно. Другое дело, что предложение поступало от совсем неподходящих молодых людей.
Но это было не так уж важно.
Поскольку Шошанна умела копить деньги. И у неё был план.
Который вырос из увлечения. Как уже говорилось выше «Эсмеральде» нравилось нравиться. Её приводил в экстаз вид дрожащего от восторга мужчины. Её возбуждали затуманенные пороком глаза, дрожащие пальцы, сбивчивые признания.
Настолько, что даже печально-короткие минуты греховной связи становились для неё желанными.
Однажды судьба свела нашу героиню с фотохудожником, владевшим крошечным ателье. Она согласилась раздеться перед камерой, и в обмен получила феррографию — металлическую шкатулку с собственным портретом нюд. Этот портретец она подарила второму своему любовнику, который дар оценил столь высоко, что Шошанна смекнула — на этом можно заработать.
Позже она сделала много таких снимков. Исключительно для памятных подарков. Но теперь она упорно копила франки, чтобы открыть собственное фотоателье, где она могла бы на пару с подельником феррографировать дурёх, а снимки продавать. За большие, просто сумасшедшие деньги.
Очень скоро она узнала о «мокрой печати», которая позволяла не делать одну только копию, уязвимую к свету, а целые горы снимков! Их можно было распечатать, подшить в журнал, и… зарабатывать!
Перспектива очутиться в каменном мешке Шошанну совершенно не пугала. Во-первых, то что было незаконно при Императоре, должно было потерять силу с его смертью. Во-вторых, как я говорил, у неё имелись друзья.
За месяц до сегодняшнего вечера наша героиня познакомилась с Джоджем Бринтоном.
Джорж обожал светографию. Но на этом его достоинства заканчивались. Он был ниже Шошанны на целую голову, обладал сложением неопределившейся в форме амёбы, а также безвкусной шкиперской бородкой с начисто выбритой тонкой верхней губой. И, что самое ужасное, он был студентом, который этой весной приехал откуда-то из сельской Америки.
То есть не имел ни су.
Но у него имелась своя передвижная лаборатория печати. Потому «Эсмеральда» позволяла ему раз в неделю прогуливаться с собой по латинскому кварталу.
Как сегодняшним осенним вечером.
Для вечернего променада она выбрала довольно чопорное и жутко дорогое платье тёмно-фиалкового шёлка. Дробно стучали по брусчатке её каблучки, под юбками в такт шагу благородно покачивался высокий тюрнюр. Украшенный сверху цветами из атласных лент, он приподнимал их над землёй. Так, чтобы любопытный взгляд мог оценить остроту носка светло-коричневых сапожек, купленных совсем недавно в лавке Жорже на Пале-Руаяль. Для знатока это говорило о многом.
Тем, кому было недостаточно, могли обратить внимание на тонкую кожу светлых перчаток. И, конечно, фиалковый тонкий жакет с перламутровыми пуговками. Жакет был сшит по её меркам, а потому сидел на корсете без единой складочки, подчёркивая и прямую спину и талию и грудь.
На последней лежало кружевное жабо с агатовой камеей.
А волосы, которыми так гордилась Шошанна, были забраны в сложную причёску, прикрытую от погоды крохотной шляпкой с фиолетовым пером.
Мысли девушки сейчас были о совершенно ином платье. И ином мужчине — не том, что семенил сейчас рядом с ней. Спутник совершенно не подходил ей ни костюмом, ни походкой. Он не умел гулять. Ступал по-студенчески широко, словно бы не прогуливался с девушкой, а опаздывал на лекцию.
Шошанна избегала смотреть на него — взгляд её карих глаз оскорблял этот дурной потёртый цилиндр (неужели, хоть бы и для неё, нельзя было раздобыть что приличней?). Пиджак с кожаными вставками на локтях (и в этом ты отправляешься со мной на променад?..). Какой-то затрапезный жилет, который туго обтягивал наметившееся брюшко. И совсем уж безвкусную болотно-зелёную бабочку.
«Какой кошмар! И всё это на Сен-Жармен! Все это видят. Я здесь словно гризетка. Ну почему я не оставлю его?.. Отчего я решила, что во всём Париже мне подходит один только фотохудожник?..»
Фотохудожников в самом деле было полно. Но такого как Джордж нужно было ещё поискать. Он был словно глина — принимал любую форму, любые условия. Из него можно было вить верёвку. Словом, Джордж очаровательно жалок.
Но Шошанна не могла его терпеть больше, чем один вечер в неделю.
— Ах, Эсмеральда, — лепетал он, будто бы пытаясь обогнать её и заступить дорогу. Девушка не сбавляла шаг, поскольку знала, что в таком случае юноша начнёт бегать вокруг неё кругами, как болонка вкруг столба. — Милая Эсмеральда! Вы… вы… необыкновенно. Необыкновенно!
Девушка, с трудом сдерживая вздох, прикрыла глаза веками. Французский Джорджа не был безупречным. Иногда ей было сложно уловить даже самые простые и понятные мысли, которые парень пытался до неё донести.
— Благодарю, Жорж. Вы так любезны.
Он хотел что-то сказать, но запнулся. Краснея, задумался, выбирая из всех реплик, находившихся в распоряжении самую лучшую.
— Я думал о вас всю неделю. Вы не шли у меня из головы…
«Ох. Да неужели?.. ай-яй, Жорж».
В ответ девушка только улыбнулась.
— А думали вы об ателье?..
— Об?.. А! Да. Да! — горячо закивал он. — Of course! Конечно!
«Конечно же ты думал. Но ты тянешь, тянешь и… тянешь. Ты боишься, ну что за человек? Разумным будет обучиться у него этим мудрёным штукам химиков от которых трещит голова. Это сложно, но лучше, чем терпеть эти масляные глазки и пыхтение. Боже, он что потеет? У него блестит лицо. А ведь на улице совсем не жарко. Кошмар».
Шошанна за неделю забывала, каким докучливым может быть этот большой ребёнок. Свидание отрезвляло её, затем снова проходила неделя, она остывала и… всё начиналось заново. Девушка полагала, что их отношения станут проще после того, как она скинет одежду перед камерой этого лопуха.
Но нет, это всё значительно усложнило. Радовал только прибыток.
«Будь ты симпатичным… ну хотя бы совсем немного!..»
Эта мысль ввергла её в пучину уныния.
Вокруг шумел самый молодой бульвар Парижа. Сен-Жармен. Детище Османа, которое поглотило улицы Эрфюр и Таранн, но взамен дало три с половиной километра красоты. Книжные лавки здесь соседствовали с кафе, чьи террасы по хорошей погоде захватывали куски бульвара. Стёкла заведений отражали многоликую и престранную публику, обыкновенно обитающую здесь: студентов с их до неприличия юными гризетками, одетыми в цвета, подошедшими бы шкафной моли; седобородых профессоров, нищих писателей и художников.
То есть тех, кто составлял многоликую богему современного Парижа.
Дорогие костюмы и платья соседствовали с протёртыми пиджаками, вроде того, какой таскал сейчас Джордж. Публика не была так изысканна, как на Гентском бульваре, но Шошанна любила иногда здесь прогуляться. Должно быть, её по старой привычке влекли книжные полки, желтевшие сейчас за стеклом витрин. Или разного рода чудаки, с которыми не интересно флиртовать, но всегда можно от души посмеяться.
Кроме того, вечерами уличные артисты здесь давали представления. И это совсем не те пошлые штуки, вроде цыган с обезьянками или глотателями огня, как на бульваре Тампль. Нет. Здесь было полно небольших театров на полсотни мест, и представления иногда давали прямо на улице.
И любой желающий, кто знал слова, мог присоединиться. Что порождало презабавные моменты.
Да что там. Где, как не здесь вместо «человека-рекламы» дурно бьющего в дурацкий колокольчик ты скорее встретишь взлохмаченного поэта, выкрикивающего стихи?..
Ах! Как можно не влюбиться в красные рамы учёных лавок, набитых всякой непонятной всячиной?.. Здесь и глобус, и медный секстант, и телескоп. И чучело совы. Вы влюбитесь в лотки с подержанными книгами, которые обыкновенно выставляют в хорошую погоду.
В певцов, которые красивыми голосами выводят баллады вроде «Люпина в октябре»…
Этот бульвар — дом целого ряда парижских издательств. Здесь трудится Эжен Пиру, здесь сердце столичной журналистики. Здесь рождаются новости.
Однако мысли девушки были сейчас не о книгах и газетах.
«Ну вот если б он был красив, » — продолжала размышлять Шошанна. — «Я б ему дала. Он же этого добивается. Но что дальше?.. его бы убили на дуэли, как того дурачка… как же его звали? Боже, даже имени не помню…».
Прогулка начала утомлять Шошанну. Джордж нёсся слишком уж быстро. К счастью небо над бульваром начало темнеть. Фонарщики, дымя трубками, уже тащили складные лестницы. И кое-где зажёгся свет.
Бульвар, как по мановению волшебной палочки начал обряжаться в желтоватый свет, словно девушка в платье. И свет этот делал его только лучше. Кучера зажгли каретные фонари на фиакрах.
Воздух гудел от цокота копыт, музыки и пряного осеннего ветра.
Ведь сегодня, под вечер, как на зло, задалась хорошая погода. Разве что сейчас ветер сделался крепче, и это могло кончиться дождём.
Шошанна размышляла, как бы поскорее арендовать двухколёсный кабриолет, чтобы вернуться домой. Там её ждало бальное платье. Бал!
Она зажмурила глаза от удовольствия. Золотое, с открытыми плечами и глубоким декольте. К нему полагались белые перчатки… платье это было ну почти как у Буржуа в сентябре. Разве что такой золотой парчи Шошанна себе позволить не могла.
К платью полагался принц. И он у малышки Шо уже был. Белокурый красавец, гусар. Сын Агреста! От мысли, что ей удалось подцепить такое чудо, кружилась голова. Если выстроить с ним грамотную связь, можно получить очень и очень многое…
…или ничего. Но и что с того? Он красив. Она молода. И у неё есть бальное платье. Что ещё нужно?..
Шошана задумалась, и только сейчас поняла, что спутник повёл её куда-то не туда. Они свернули на примыкавшую к бульвару улицу. К огорчению девушки, подальше от наёмных кабриолетов и фиакров.
— Жорж, — мягко произнесла девушка, — позволь узнать, куда мы идём?..
— О, — ответил юноша. — Мы… э… я хотел сделать тебе сюрприз. Но раз вы спросили, я… нет, это всё-таки будет сюрприз.
Шошанна страдальчески подняла глаза к тёмному небу. Теперь она узнала улицу Бёррьер, которая кончалась сквером «Флор». Последнее было весёленьким местечком, где ещё пятнадцатилетняя Шо, совсем зелёная сопливка, любила проводить время. Там вечерами студенты зажигали гирлянды, расставляли столы, создавая что-то вроде кафе под открытым небом.
«О боже милостивый, что угодно, только не это! Помоги мне, Боже!».
— Ах, я так боюсь сюрпризов, — капризно протянула Шошанна. — Они полны коварства. Будьте милосердны, расскажите мне прямо сейчас!
— Э? Прямо здесь? — растерялся фотограф. — Но… но…
Шошанна остановилась и пленяюще затрепетала ресницами.
— Вы не задумали дурного?.. — с улыбкой спросила она.
— Я?! Что вы, что вы, нет! Я просто… — он густо покраснел. И, заикаясь, продолжил: — По-понимаете, я много думал. О… вас. Я размышлял о конечности жизни… о том как мало времени отпущено нам. И быть может уже завтра меня может не стать, я не решусь сказать…
— Я напоминаю вам о смерти?
— Нет! Дорогая Эсмеральда! Как можно?.. я только…
«Он собрался звать меня замуж. Это катастрофа. Жорж, посмотри на себя! И на меня! Неужели тебя ничего не смущает?.. Да как ты можешь думать такое. И потом, это такая наглость! Мы едва знакомы!».
Тот факт, что Джордж уже имел счастье видеть её без одежды как-то ускользнул из стройной логической схемы девушки.
Положение нужно было спасать. Либо прямо сейчас разорвать этот нелепый полусоюз.
— Послушайте, милый Жорж, — произнесла Шошанна, — и я должна признаться вам. Мне от этого неловко. Дело в том что я спешу. Минуты, проведённые с вами, ценны чрезвычайно…
Она выразительно посмотрела в сторону Бульвара, который был ещё ясно видным золотым прямоугольником в тесных объятиях улицы. Шошанна почувствовала себя неуютно. Узкая улица пахла сыростью. Окна на всех трёх этажах казались пустыми и безжизненными. Даже алый кирпич, поросший понизу мхом смотрелся зловеще.
«Как странно. Прежде мне здесь нравилось».
— …но я должна идти.
— Прямо сейчас?
Она, состроив самую печальную мину, кивнула.
— Ну тогда, — он набрал в грудь воздуха, — тогда я скажу это здесь. Милая Эсмеральда! Я…
Девушка одарила самой обаятельной своей улыбкой. И провела манёвр, какой проводила тысячу раз: сделала так, чтобы он подхватил её под руку, и направилась к спасительному бульвару. Джордж умолк, и послушно засеменил рядом. Он безобразно мял боком её юбки, но это была жертва, на которую Шошана готова была пойти.
— Скажите, — как ни в чём ни бывало, произнесла она. — Вы слышали об Агресте?.. я имею в виду Агреста-сына.
«Пусть займёт дурную голову ревностью. Сейчас я скажу, что он пригласил меня на бал. И тогда, быть может, поймёт что мы с ним только друзья.».
— Агреста? — переспросил фотограф. Нога его провалилась в выбоину брусчатки. Он чудом устоял. — Да-а… слышал. Это… вы имеете ввиду того охотника на демонов, из Лондона?..
Шошанна удивлённо фыркнула. Охотник? На демонов? Что за нелепица?
— …у него ещё говорящий ворон, который предсказывает будущее. И арап в чалме.
— Нет же, — не без раздражения произнесла девушка. — Я говорю об Агресте из Парижа. А не о всяких… фокусниках и чудаках. Тот, из Лондона, должно быть, однофамилец. Было бы странно, если б у самого Агреста в сыновьях числился кто-то подобный. Либо же это обманщик, взявший звучный псевдоним.
— Хм. Сомневаюсь. Выходит у него два сына. Так интересно.
— Что же интересного вы в находите в… этом?..
Парень замялся.
— Я… это, право, смешно. Но я, когда ещё жил в Сент-Огастине, услышал о нём, и хотел заняться тем же. Батюшка поднял меня на смех.
Девушка рассмеялась, хотя это было совсем невежливо.
— Право, вы хотели? Но почему? Вы любите фокусы?..
Шошанна ничего не знала о лже-Агресте, но ей почему-то представился фокусник в цилиндре и с ручной птицей. Каких полно в Париже.
— Речь не о фокусах. Впрочем… не важно…
Бульвар был спасительно близко.
— …Эсмеральда. Я должен сказать. Я люблю вас.
Девушка печально вздохнула.
— О. — Тихо произнесла она. — Однако… это так… скоро… но вы не знаете меня…
— Мне кажется, я знаю вас всю жизнь! — горячо произнёс студент. — Вы не идёте у меня из головы!
«Как жаль что здесь нет твоего батюшки».
— Я могу оказаться лишь вашим сном. Грёзой. Наваждением… словом, вы любите другую.
— Нет же! Вас. Вы удивитесь, но…
«Чем ты собрался меня удивить? Вшами в бидонвиле, или где ты там живёшь?..»
— …простите, Жорж, — перебила его девушка. — Для меня это слишком внезапно.
Студент смиренно опустил нос. Нервно поправил цилиндр. Шошанна не надеялась даже, что это охладит его пыл. Скорее наоборот. Но сейчас, хотя бы, она была спасена. На один чудесный вечер.
До Бульвара оставалось не больше двух десятков неторопливых шагов.
Мыслями она была уже в окружении золота, фраков и бриллиантов. Уши заполнял ритмичный вальс.
«Ведь я говорила себе, что встречу его второй раз. И я встречу Агреста. Клянусь всеми святыми, чего бы мне это не стоило!».
А затем…
…свет погас. Мир потонул во тьме. Девушка испуганно замерла. Часто заморгала, и первой её мыслью было: «боже, я что, ослепла?». Звуки жизни: скрип фиакров, цокот копыт, музыка и ропот разговоров, секунду всё это ещё катилось эхом по узкой улице. А затем стихло и это.
Темнота превратилась в тишину.
Которую, мгновение спустя нарушило истошное, пронзительное лошадиное ржание. Следом за ним до ушей Шошанны докатился звук, похожий на рокот далёкого моря, бьющегося о скалы. Это испуганно кричали люди.
— Жорж, Жорж, — быстро произнесла девушка.
— Я с вами, всё в порядке, — сдавленно произнёс он.
«В порядке? Нет, всё совершенно не в порядке! Меня не должно быть здесь! Не должно».