Глава III - 3 (2/2)

— Да, да, всё так. Но один из участников на момент событий был напрочь мёртв, в человеческом понимании. И это был не я, господин следователь. Газетам верить не стоит. Посему давайте вместе, вдвоём, разрешим загадку — кто же это был?.. потратим час, а быть может два. Впрочем, я не против.

Это было грубо. Но Адри начало раздражать неуёмное упрямство.

— Юридически ваш «тритон» был жив. Вы убили его.

— Как бы то ни было, это самооборона, — устало произнёс Адриан. — Ни одна живая душа, гражданин она, или гражданка, или дворовая кошка, не пожелает умирать безропотно. И даже упомянутой кошке закон не отказывает в обороне. Однако, если хотите, можете сопроводить меня в кандалах туда, где я буду ждать суда.

— В самом деле, — фыркнул Нино, — долго ещё? К чему эта утомительная канитель? Вы переплюнули Ярд этим словесным крючкотворством. Перед вами охотник на демонов. Он остановил одержимого. Чего неясно?..

Усатый наградил Лахиффа холодным взглядом.

— Неясна ваша роль в этой истории. Вы отвлекали свидетелей, мсье Лахифф?

— Он утомлял свидетелей, мсье следователь. Это бесчеловечно, однако не нарушает закона.

— Я спрашиваю не вас, мсье Агрест.

В гостиную вошёл Ильберт. Раздал гостям чашки, и тем слегка разрядил накалившуюся обстановку.

Лахифф же начал бубнить о том где был, с кем и о чём разговаривал всё то время, пока Адриан возился под экипажами. Когда тирада была кончена, в гостиной повисла тишина.

— Отчего, мсье Кристофер, — спросил Адриан, расслабленно откинувшись на спинку, — отчего вы не хотите со мной сотрудничать?..

— Прошу объясниться.

Адри приподнял светлые брови. Человеку, хорошо его знавшему, это сказало бы о многом. В первую очередь о крайней степени раздражения. Агрест был из той породы людей, которая просто ненавидит указывать на очевидные вещи, а также повторять дважды.

— Вас послали сюда убедиться всё ли в порядке с моим здоровьем, — ровным тоном произнёс Адриан. — И если так, то изложить суть дела, которое беспокоит Сюрте. Вы навели справки, узнали кто я, сколько мне лет. Вам показалось оскорбительным — иметь в помощниках юношу, щёголя, балбеса и сына нувориша в одном лице. Вы заслужили честь служить людям собственными кровью и потом. Вы её, простите, выгрызли в камне, которым окован Париж. И теперь вам нужно на равных работать с таким вот типом. Вас это бесит. И потому вы решили довести сыночка шёлкового магната до белого каления, поскольку он спесив и изнежен. Для этого вы прихватили его трость, а так же озвученные упрямые аргументы, призывающие к вине. Белоручка должен оскорбиться за непризнанный «подвиг», выгнать гостей взашей. После чего вы со спокойной душой доложите господину, который вам всё это поручил, что договориться с явным шарлатаном не вышло.

Он закрыл глаза и сделал паузу, слушая, как барабанит по стёклам неуёмный дождь.

— Всё так? — наконец, спросил он.

Адри не видел лица собеседника, но готов был поклясться, как скрипит кожа перчаток на сжатых в кулаки ладонях.

— Меж тем, — продолжил Агрест, — напомню вам, что могут погибнуть люди. В том числе и ваши люди. Хотя они уже погибли. Вы наверняка посылали их решить проблему ружьями. Но ружья не помогли — творится какая-то чертовщина, в ней нужно разобраться. И сейчас уж точно не до возни с юным Агрестом.

Адриан потёр пальцами глаза. С трудом преодолевая зевоту, закончил:

— Я всё это уже проходил, мсье следователь. В Лондоне. Теперь тешу себя надеждой, что наш локомотив проскочит эту станцию, и мы начнём заниматься делом, которое нам поручили.

Он отворил веки. Зрелище пред ним предстало презабавное. Человек-скала не знал куда себя деть. Ему было тесно в сером пиджаке, в чужой гостиной. В целом доме. Он хмурил брови, то ли выдумывая ответ, то ли борясь с гневом.

Однако Адри верил, что рассудок победит. Иначе не стоило вообще связываться.

— Короче говоря, — надменно произнёс Нино, — «Ну»?!

Чем заслужил презрительный взгляд стальных глаз. Такого рода взгляды вообще были привычными для Лахиффа, и действовали они на него примерно так же, как вода на гуся.

— Вы, — сказал Кристофер, обращаясь к Агресту, — оказались чуточку хитрее, чем я сперва решил. Вы в самом деле охотитесь на «демонов»?

Вопрос был из разряда опасных для собеседника. То есть тех, над какими младший Агрест мог рассуждать часами. Но теперь было не время вступать в полемику. И Адри

уступил:

— Да. Можно так сказать. Будет хорошо, если мы заменим «убить» на «поймать».

Адри послышался шумный вздох облегчения, который исторг из себя Нино.

— Вы способны поймать любого «демона»?..

— Нет, — без колебаний ответил Адриан.

— А убить?..

— Нет.

Усатый удивлённо хмыкнул.

— У Ярда иное мнение.

Адри пожал плечами.

— Primo, всегда найдётся рыба крупнее. Secundo, мы не знаем всех акум на свете. Tertius, я всего лишь человек, и у меня нет возможностей одержимых. Потому не берусь судить. Скотланд Ярд преувеличивает. Быть может потому что рад от меня избавиться.

— Отчего вы полагаете что Ярд этому рад? — тут же уцепился Кристофер.

— Люди, ходящие под смертью, суеверны. Они считают, что я притягиваю к себе одержимых. И несчастья. Однако это не более чем заблуждение. Об этом вам скажут те констебли, которых я имею честь считать своими друзьями.

Кристофер Роут не торопился произнести хоть слово. Он боролся с собой, но всё же выдал:

— Вы очень странный молодой человек, мсье Адриан Агрест. Очень.

Что означало «я видел людей. Я занёс их в каталог, разбил по спискам. И вы не вписываетесь в него. А все кто не вписывается обыкновенно становятся самыми опасными преступниками».

Адри согласно кивнул. Всё было так.

— Да, — ответил он. — Теперь мы можем перейти к делу?

— Пожалуй что… придётся.

****** </p>

Официальная бумага, с печатью и подписями сказала бы любопытному, что в Париже обитает не меньше трёх миллионов человек. Ошеломляющая цифра, о которой коренные парижане стараются не думать. Три миллиона сердец, бьющихся в разном ритме. Мечтающих, томящихся, счастливых и обеспокоенных.

Ужасная прорва народа. Конечно, не все из них заняты делом; куда меньше тех, кто занят делом, для которого был создан. Они населяют многоквартирные дома, хлипкие лачуги трущоб и старинные особняки. На чердаках, так близко к Богу и Небу, и в древних винных подвалах — все эти люди, грязные, оборванные, или надушенные духами, облачённые в редкий шёлк всё это — Парижане.

Гризетки, Лорнетки, юные театральные «крыски», которые лоретками ещё только станут, торговки, уличные кричальщики, кучера Омнибусов, уборщики, полотёры, лакеи… на исполинскую цифру с шестью нулями найдётся своё занятие.

Но на самом деле, и это большой секрет, дорогой читатель, Парижан куда больше. Всё дело в том, что настоящий парижанин (даже если он родился в Нормандии) изворотлив. Быть зачисленным в список, занесённым в таблицу, противоречит его природе. Кроме того, всем известно, что как только ты попадаешь в список, у правительства на тебя появляется зуб. Как минимум, тебе придётся платить налог.

Поэтому изворотливые парижане изобрели три миллиона способов, как не попасть «на карандаш».

Париж населяет четыре миллиона. А быть может даже больше — ведь никто не считает кузнецов, молочниц, проезжих крестьян, которые вливаются в официальную цифру. И зачастую задерживаются в столице на недели, месяцы. Годы.

Война обескровила Францию, выжала соки из её земли. И чёрное крестьянство библейской тучей саранчи двинулось на города. Там бывшие хлеборобы стали превращаться в посредственных плотников, великовозрастным подмастерьев шорников и прочая.

Милая пастушка Жаннет! Твоя семья любила тебя. Ты была вскормлена парным коровьим молоком, и от того тело твоё крепко и полно жизни. В закатных лучах розовели твои щёки, а рыжие волосы покрывал накрахмаленный чепец. Ты стригла овец, помогала собирать урожай, поцелуи солнца рождали на твоём округлом лице веснушки.

Но затем пришла Война. Она забрала твоего старшего брата. Потом отца. Солдаты Франции реквизировали урожай, который ты тяжким трудом получила на равных с матерью. Кони пруссаков вытоптали пшеницу. Всадники смяли и бросили прочь твою честь.

Но их ждёт расплата.

Тысячи гниющих тел заполнили придорожные канавы — их чёрные рты раззявлены в безмолвном крике. У них нет зубов, у них нет сапог. Зубы вынули бродячие мародёры. Как и зубы Петра, твоего брата; они украсят чью-то живую челюсть — ведь и старикам нужно чем-то жевать. Сапоги его забрал товарищ — в армии всегда нужна запасная пара, потому что ноги — то, чем живёт армия.

Петр. Три года назад ты был братом Жаннет! Теперь ты часть чудовища, мёртвой армии гниющей плоти. Её смрад тянется над полями, изгоняет животных из лесов — королевские олени бегут, не в силах выдержать дух смерти. Над твоим телом вьётся орда мух. Их так много, что не видно солнца, а от гула не слышно слов молитв, которые возносят по всей стране служители Божьи.

Итак, Жаннет. Ты бежала в Париж. Холера, спутница войны, досуха выпила твою мать, и теперь она в земле. Ты совсем одна. Здесь, в лабиринте улиц нет коров, нет овец, и нет золотых полей. Ты не нужна ни в мастерицах, ни в подмастерьях. Но у тебя есть тело, и ты распорядишься им за десять су.

Твои груди будут мять мозолистые руки стекольщика. А быть может и золотаря.

Ты переживёшь бомбёжку Парижа. Голод осады. Резню комунны, её чёрные недели, утонувшие в грохоте выстрелов и пороховой гари. А затем ты умрёшь. Быть может сифилис сожрёт твою плоть, или это будет обычная простуда, которую ты не стала лечить. Это не имеет значения. Ты умрёшь, Жаннет.

А ведь тебе всего пятнадцать лет. И тебе не посвятили стихов. Не подарили даже сорванного на обочине цветка.

Но и ты, нашедшая покой на кладбище Невинных, тоже парижанка. Твоя смерть никого не привела в ужас, ведь при четырёх миллионах горожан смерть — это повседневное, будничное явление. Как и чудо рождения.

Переизбыток вкуса лишает нас чувств — vita nostra est!

Но ты была, и мы это запомним. Лично я сниму шляпу пред зыбкой тенью, которой ты стала.

Что же до цифр, то парижане в самом деле привыкли к убыли и прибыли. Они привыкли к смерти. Покиньте по линейке начерченные улицы, залитые светом бульвары. И вы столкнётесь с их философией спокойного принятия неизбежного. Вернитесь к свету сытой жизни, и вы не найдёте рефлексирующих меланхоликов, которые готовы сложить поэму о увядающем цветке.

Эти две позиции объединяет одно: всякий, и стар и млад, до поры полагает себя бессмертным. Смерть, это то что бывает с другими. Так что, по итогу, последнюю секунду все из них испытают непередаваемое словами чувство крайнего изумления.

«Эй! Почему я?..».

Однако некоторые смерти всё-таки запоминаются парижанами. Человеческий разум устроен так, что легко подмечает повторяющиеся детали. Иногда это играет шутку: так, чётко зная где на лице расположен нос и рот, мы способны рассмотреть человеческий лик даже в мёртвом камне.

Поэтому случаются ошибки.

Но только не в этот раз. Город встрепенулся. Горожане кожей чувствовали, что на них начали охоту.

Всё началось с мрачных утренних находок. Дворники — отнюдь не самые ранние пташки, но им приходится держать нос у самой земли. Они-то и находили тела. Всегда парами. Мертвецы сжимали друг-друга в объятиях, как страстные любовники. Одежда их была порвана, а прочие детали мы пока опустим. Скажем пока, что были они ужасны.

Случаи повторялись в течении месяцев, и многие нашли это странным. Люди стали внимательно следить за городом. И они заметили, что вечерами, когда город ещё не спал, на некоторых улицах гас свет. Тьма словно бы прогуливалась вместе с горожанами, но всякий раз останавливалась в узких улочках. Где на утро и находили страшные свидетельства жестокости Прекрасной Эпохи.

Люди меняли маршруты вечерних прогулок, но это не помогало. Тьма двигалась как ей думалось. И тогда разум Парижан придумал Фонарщика. Потому что у всего должно быть имя.

Итак, жертвы становились регулярными. Сам префект полиции в ужасе схватился за голову.

Было преступление, был его состав. Но не было преступника! И, меж тем, ясно было всем — преступник есть. Он жив и ненасытен. Сама логика правосудия не подходила под такие вот случаи. А это значило, что здесь, в Латинском квартале промышляет одержимый.

Теперь мы вернёмся к нашей Жаннет, которую мы бессовестно оставили в общей могиле, на кладбище Невинных. Увы, она не оживёт. Однако её судьба напомнила мне судьбу интересной нам девушки, которую зовут Шошанна.

</p>