Глава I - 5 (1/2)

~ V ~</p>

Прежде Феликса и Адри часто путала даже домашняя прислуга — мальчики были схожи, как близнецы. Хоть их рождение и разделяли пять лет. Одинаковы были их миндалевидные, пронзительно — зелёные глаза, доставшиеся от покойной маменьки. Пшеничного цвета густые, крупные кудри, чистая бледная кожа.

Словом, отличить мальчиков возможно было по одному только темпераменту. Адри рос спокойным и тихим мальчиком, Феликс же производил шума за двоих. Да по мелким деталям, вроде мимики — старший если улыбался, то во всю ширь, демонстрируя ровные белые зубки. Если огорчался — то гримасничая, со слезами и криками.

Улыбка Адри была сдержанной, впрочем как и огорчение — только сжимались губы в тонкую бледную полоску.

Теперь же от сходства не осталось и следа — Адри видел это ясно, и от этого на душе становилось тоскливо. Феликс сделался настоящим мужчиной, проверенным баталиями воином. Это читалось в меланхоличном взгляде зелёных глаз, кривом сабельном шраме на правой щеке — из-за него брат не имел бакенбард, которые ему бы очень пошли.

Вместо них он носил тонкие светлые, модно завитые усики, которые заметно выделялись на затемнённом загаром лице.

Пока Адриан бледнел на землях туманного Альбиона, брат успел дважды побывать за морем, в Магрибе. Пережил волнительные приключения в глубинах чёрного континента, а затем схватился с пруссаками на родной земле.

И хотя оба брата были одного роста, плечи Феликса казались шире, а сама фигура — крепче.

Сейчас он сидел напротив, в гражданском костюме, с тростью на коленях. И с лёгкой брезгливостью на губах — его явно раздражало присутствие Нино.

— В Магрибе, — сказал он вместо приветствия, когда Адри только усаживался в отцовском экипаже, — я тоже имел привычку заводить обезьянок. Но мне и в голову не приходило тащить эту дрянь домой.

— Я попрошу тебя быть добрее к моему другу.

— Дурная затея — водить дружбу с лакеем. Он сядет тебе на шею. Впрочем, не буду учить тебя жизни. Для этого у нас есть мсье Габриэль. Добро пожаловать домой, братец.

Они обнялись и Феликс, смеясь, похлопал Адри по спине.

— Ч-чёрт! Какой худой! Тебе нужно было есть больше овсянки! — рассмеялся старший брат.

Но всё веселье улетучилось из салона, когда Лахифф занял место подле Адриана. Какое-то время оба делали вид, будто любуются бархатной обивкой стен и потолка. Затем Феликс решил, что Нино не испарится сам собою, и решил попросту его не замечать.

— Как отец? — осторожно спросил Адриан, только лишь для того, чтобы не ехать в полной тишине.

— Наш сухарь с годами делается твёрже, как и полагается сухарю, — ответил Феликс. — Но в целом, дела у него идут неплохо.

Это «у него» царапнуло ухо — между отцом и сыном случился разлад, Адри чувствовал это и в письмах. Однако он счёл за лучшее не уточнять детали, по крайней мере при посторонних.

— Шёлковый кризис сделал его ещё богаче. Если ты не в курсе. Если взять половину его денег, разменять на монеты, да зарядить их в пушки, можно было бы нашинковать в фарш всю армию кайзера.

Феликс усмехнулся мыслям, задумчиво уставился в окно. Адри проследил за его взглядом. Там, за стеклом, медленно плыли улицы Парижа. Стройные, высокие современные пятиэтажные дома вполне подходили столице мира. Огорчало только то, что те их части, что не были украшены лепниной и не имели окна, были раскрашены рекламными надписями. Они информировали прохожих о том, что Дюсо и компания процветают, о том что фирма Каппа торгует табаком, а Шюста — какао из утремерских<span class="footnote" id="fn_32252779_0"></span> колоний.

Первые этажи отошли лавкам (впрочем, такое часто можно было встретить и в Лондоне) — стеклянные витрины отражали толпу прохожих, умножая их без того немалое число. Вообще улицы были заполнены людьми. Горожане всех сословий словно бы сговорились собраться именно здесь, именно в этот час.

Дорогие сюртуки и высокие цилиндры соседствовали с перемазанными опилками жилетами рабочих, надетых поверх грязных, с закатанными рукавами. Котелки — с плоскими кепи. Шлейфы изысканных платьев дам — с простецкими передниками хозяек; которые вышли на улицу, чтобы выплеснуть из ушатов помои, но решили вдруг прогуляться.

Синие, белые, и прочих оттенков серости стены тянулись к небу, заслоняя его графитными крышами. За распахнутыми, затворёнными, полуоткрытыми окнами кипела жизнь: вот какая-то мадемуазель на третьем этаже, задумчиво подперев щёку рукою, наблюдала хаос улицы. Вот старуха в чепце, живущая на четвёртом, попыхивая глиняной трубкой встряхивала какую-то тряпку, и сор летел на прохожих. Вот мсье преклонных лет со второго этажа о чём-то оживлённо беседует с отдыхающей возле бидонов молочницей.

Лондон был оживлённым городом, но столько людей, столько шума Адриан так не видел ни разу. Казалось, что город переполняет люд, и потому-то префект выстроил стену вокруг Парижа, чтобы народная масса не выплеснулась, заполнив собою всю Францию.

Некоторые улицы были так же широки, как новейшие улицы Лондона — хотя это не бросалось в глаза, ибо Париж обожал деревья. Он отгораживался ими от бурной реки дороги, заполненной телегами, подводами, экипажами и кабриолетами…

Усыпанные золотом листов кроны делали пространство уже, давали глубокую тень. А в этой тени беспрестанно двигались люди.

Впрочем, имелись они и на дороге. Экипажи равнодушно проезжали мимо ковыляющего на костылях ветерана войны. Мимо человека-рекламы, облепленного раскрашенными досками фанеры, как черепаха панцирем карапакса.

Горожане переходили дорогу как хотели и где хотели — кучера обречённо придерживали лошадей. В Лондоне представить такое было невозможно — гуляка рисковал получить кнутом по спине.

— Как дела с шёлком в Англии? Слыхал, что отец открыл там еще три конторы?

Агрест рассеянно кивнул. Признаться честно, торговые дела отца его не сильно волновали. Потому как младшего сына он к ним и близко не подпускал. Адри не держал на него за это сердца, полагая, что эта честь оказана Феликсу. Но поди ж ты…

Однако и далёкий от купеческих дел Адри слышал о шёлковом кризисе. Не мог не слышать, потому как он косвенно касался и его ремесла.

Дело вот в чём. Как известно, самая популярная форма, которую принимает акума — бабочка бражника. Чёрная, или белая — зависит от обстоятельств. Бабочки шелкопрядов так же относятся к бражникам. Как и тысячи других видов этих насекомых. Сперва суеверно настроенные люди, вооружившись этим нехитрым знанием, изничтожали диких бабочек.

Кое-кто в спиритуалистских кругах даже одобрял это варварство — если настоящих насекомых в городах не водится, значит любой бражник, которого ты видишь, скорее всего является акумой. Робкие голоса разума звучали в периодической печати, но люди их не слышали.

В итоге в городах не осталось вообще никаких насекомых этого семейства. Разумеется, одержимых меньше не стало. Но вместо того, чтобы оставить животных в покое, некоторые фанатики начали атаковать шёлковые фермы. Их громили, сжигали. Разумеется безумцев наказывали и даже вешали, но мануфактурам Европы был нанесён непоправимый ущерб.

Всем, пожалуй, кроме производства Агреста.

Теперь шёлк везут либо из Парижа, либо из Азии (в которой, впрочем, так же случались вспышки ненависти к несчастным бабочкам), цены на него выросли в четырнадцать раз. Что поломало немало судеб…

Братья молчали, думая каждый о своём. Мерно покачивалась карета, дробно цокали по камню подкованные копыта. Мимо проносились экипажи — длинные, заполненные до второго этажа омнибусы. Такие же крупные конки искрили железными ободами по рельсам, круто заходя в поворот — этим конным экипажам уступали дорогу даже самые отчаянные пешеходы. Кэбы с крышей и без (здесь их называют фиакрами) лавировали в потоке. Какой-то мсье прогуливающийся в двухколёсном кабриолете поднятием шляпы приветствовал вообще всех дам, какие попадали в его поле зрения.

Париж гудел от цокота, скрипа рессор, ржания лошадей и гула, который производит человеческая толпа.

Адри меж тем устал молчать. Пустые разговоры он решил оставить на вечер, и потому решил поднять тему, которая волновала его больше всего:

— Ты знаешь, зачем меня вызвал отец?

— Да шут его знает, — буркнул Феликс, рассматривая подошву ботинка. — Наш старик с причудами.

— То есть он тебе не говорил.

— Увы мне, братец. Держит интригу!

— Но сам-то ты, конечно, догадываешься. Не так ли?

Феликс сверкнул зеленью хитро прищуренных глаз. Белозубо улыбнулся.

— Скажу прямо, по-гусарски: не хочу догадками портить сюрприз!

— Ох, не ломайся.

— Ну-у… скажем так, через намёки, твоим любовным похождениям, братец, приходит конец, — скаля белые зубы, он погрозил Адри пальцем. — Да-да, кое-какие слушки доходят и до Парижа! Нет, вообще, имей в виду, я на твоей стороне. Приятно знать, что кровь не водица, и в твоих венах бежит гусарская кровь!

Адри в ответ закатил глаза, не желая развивать эту тему.

— То есть помолвка, — сказал он.

— То есть да. Ты чрезвычайно проницателен, доктор. Не надо быть даже такой зубрилой как ты, чтобы сообразить — на ком. Но я подскажу. Наше семейство составит прямо-таки флеш. Знаешь, что такое «флеш»? Играешь в карты?

— Набор одной масти. Значит всё-таки Буржуа.

— Браво! Если из тебя вырос такой же блестящий картёжник как я, мы здорово повеселимся.

— Прости, в этом, как и во многом другом мне до тебя далеко.

— Да не скромничай, Адри! До меня дошёл слушок, что Скотланд Ярд тобой гордится. Хотя мараться с фликами, прости за прямоту, дурной тон, но это что-то до значит.

Адриан вздохнул.

— Так что с Буржуа?