Глава I - 1 (1/2)
Глава I </p>
В которой Агрест переживает долгую дорогу в Париж, знакомится с людьми, которых легко спутать с демонами, а читатель начинает что-то понимать </p>
~ L'Heure du Diable ~ </p>
«Tant de poètes ont écrit</p>
Des couplets des refrains Sur Paris…»</p>
~ I ~</p>
Вернёмся к ночному Дюнкерку, в котором мы оставили наших героев.
Улицы этого приморского городка, обдуваемые холодными солёными ветрами, спали в поздний час. Спал порт, дремали, опустив жирафьи шеи, краны, какие используют для разгрузки и погрузки угля. Закрылись даже многочисленные кабаки — хозяева плотно затворили ставни и погасили лампы у входа.
Только кое-где, на особо широких улицах, дрожали под дыханием свежего бриза язычки пламени, укрытые стеклом колпаков. В пятнах света, бросаемых на мостовую, блестела вода. Во тьме дворов заунывно, как пастор на требе, выли коты. Ветер гонял по земле перепачканные листы реклам-летучек, с шелестом игрался уголком отклеившегося от дерева тумбы плаката.
Наши герои брели по одной из таких улиц. Агрест вслух нашёл городской пейзаж мрачным, но не лишённым романтического флёра. Лахифф так же вслух, хотя и себе под нос, нашёл улицу чересчур крутой, а чемоданы — тяжелыми.
Бойко стучала в тишине трость, натужно сопел слуга. Из темноты на мужчин смотрели огоньки флюоресцирующих глаз — и никто из двоих не мог поручиться, демоны это, или кончившие орать коты.
— Нужно сказать, здесь для нас непочатый край работы, — произнёс Адриан, провожая взглядом метнувшуюся в проулок тень.
— Так может я прямо сейчас брошу это барахло, и мы останемся тут жить? — отозвался Нино. — Моя спина говорит, что это прямо-таки блестящая идея.
Агрест ничего не ответил. И только потянул за серебряную цепочку часов. Ловким движением перехватил хронометр. Со щелчком откинулась крышка — в неярком свете стрелки показывали без трёх минут два часа ночи.
В других обстоятельствах он непременно тащил бы чемоданы на двоих с Лахиффом. И пусть злые языки говорят, что его слуга распустился в край (однако ж, в этих словах была бы доля правды!), а джентльмену не пристало запрягаться в одну с челядью упряжку (и это, увы, так же правда). Но Лахифф накануне с треском продул пари, и теперь должен был целый месяц таскать на себе тяжести.
— Что говорят твои часы? — буркнул Лахифф, покачиваясь под связанным в приличную стопку багажом.
— Что сейчас глубокая ночь, — ответил Агрест, захлопнув крышку.
— Какое тонкое наблюдение, чуть тоньше твоего юмора, — язвительно отметил Нино. — Прибор, выказывающий этакую точность, определённо стоит тридцати фунтов!
— Сомневаюсь, что вокзал работает. Но мы должны попытаться. Отец не привык ждать.
— Может он войдёт в положение, всё ж-таки мы не потонули едва.
— О. Друг мой Нино. Ты просто не знаешь моего отца.
Друзья и в самом деле (пускай не сразу) добрались до огороженного кованым шипастым забором здания вокзала. Как и ожидалось, двери его были заперты. Подле узорчатых ворот, в раскрашенной под зебру будке, ночевал привратник. Одетый в потёртую солдатку сине-красную форму, он, опустив на лицо козырёк форменного же кепи, мирно спал.
Ровно до момента, пока Агрест не постучал тростью по дощатому борту кабинки.
Привратник сперва всполошился, и, распушив усы, собрался было познакомить визитёров с парой выражений, которым он научился в армии. Но затем рассмотрел Агреста получше и грязными пальцами приветливо поднял кепи над лысеющей макушкой.
Сонно моргая, он разъяснил путешественникам что локомотив, самое раннее, отправляется в семь. Рассказал как пройти к кассам и где купить билет. Что вовсе не являлось гарантией — послевоенный транспорт не отличался точностью.
Теперь Адриан рассмотрел привратника внимательнее. То, что он принял за ружьё, прислоненное к внутренней стороне будки, оказалось костылём. У самого же стража недоставало ноги.
Агрест поблагодарил несчастного, и протянул монету номиналом в десять сантимов — та мгновенно скрылась в грязной, мозолистой ладони. Под густыми усами мелькнула щербатая улыбка.
— С другой стороны, если мсье очень торопится, то может воспользоваться поздним дилижансом. Во-он за тем углом они обычно и стоят. Чёртовы паровозы отнимают у них ковригу хлеба, и теперь кучера катают ночью. Добрый оммфе<span class="footnote" id="fn_32251968_0"></span> может счесть его паршивой телегой времён старого императора. И, выдери меня Сатана, если это не будет правдой. Но ничего другого вы в этот час здесь не найдёте. Разве что матрац в гостинице. Или нож в печенку. Тут уж оно как получится.
— Меня устроит и телега, — ответил Адри, кончиками пальцев приподнимая край цилиндра. — Доброй ночи, солдат.
Друзья успели отойти на почтительное расстояние, когда привратник вновь высунулся из будки и крикнул:
— Стерегитесь одержимых, мсье! Нынче час дьявола!
Адри с улыбкой ответил ему взмахом трости и без страха двинулся в темноту.
— Час дьявола и загребущих рук, — пробурчал в ответ Нино. — Ещё не в Париже, а уже соришь деньгами.
— Уважай чужое несчастье, — нравоучительным тоном ответил Агрест, поднимая к чёрному небу указательный палец, — и смотри по сторонам. Если за демонов я пока не готов подписаться, то с ножами мы вполне можем познакомиться. Тут он прав.
— Если б ты не лез на эти ножи, была б совсем другая история.
Дилижанс<span class="footnote" id="fn_32251968_1"></span> и впрямь нашёлся за углом. Громадный и горбатый, как оживший доисторический зверь, он весил, должно быть две тонны. На крыше уже закрепили багаж, зажгли пару тусклых фонарей. А на впряжённую четвёрку лошадей надели шоры. Когда-то лакированные, а ныне потёртые борта украшали надписи рекламы — но в неверном свете масляных горелок Агрест не смог бы их прочитать. Даже если бы захотел.
Сутулая фигура кучера восседала высоко на козлах — закутанный в плащ, со старомодным цилиндром на голове он напоминал сейчас исполинского ворона, устроившегося пировать на издохшем чудовище.
— Bonum vesperam! — поздоровался Агрест. — Куда идёт этот экипаж?
Ворон шелохнулся, и теперь стал более походить на человека. Под полями цилиндра блеснули глаза.
«Господь всемогущий, уж не акума ли передо мной?..» — подумал Адриан, с трудом удержавшись, чтобы не отшатнуться.
Но — чу! — показалось. Зрение привыкло к мраку, и теперь Агрест чётко различал контуры лица, густые седые бакенбарды. Кучер, всего-навсего, сутулился о холода, поднял воротник и теперь прятал в нём озябший нос.
— Вечер, вечер, — раздался с высоты недовольный старческий голос, — а кому и утро. Идём в один конец, а конец — в Париже. Билет двадцать пять франков на двоих.
Адриан просиял — какая удача!
— Наглый грабёж, — возмутился за спиной Лахифф, — на эти деньги неделю можно мотаться по столице в кэбе! Послушай Адриан! Нам пол дороги талдычили о разбое на дорогах, но никто не удосужился рассказать что разбойники разъезжают на колымагах!
— Билет тридцать франков, — равнодушным тоном скрипнул старик. — Оплачивайте кондуктору. Ежели едете, само-собой.
Его рука в перчатке без пальцев нырнула за пазу, достала оттуда что-то, и закинула в рот комочек табака. Лахифф начал разоряться пуще прежнего — напрасно Агрест пытался его унять. Когда дело доходило до платы, Нино становился сам не свой. Будто в кошельке были не хозяйские деньги, а его собственные.
Резон в этом был, поскольку денег у Агреста в самом деле было не то чтобы мало, но и не столько, сколько полагалось иметь юноше высокой фамилии.
Старик флегматично жевал табак, терпеливо выслушивая аргументы о гнутых спицах, неудобных сиденьях и чахлых лошадях.
Когда Нино утих, кучер перегнулся через козлы и шумно сплюнул на мостовую.
— Тридцать пять франков, — равнодушным тоном сказал старик.
— Это ещё почему?!
— Да потому что ты такой прощелыга. Экипаж частный, мы тарифами не облагаемся, и я беру цену какую захочу. А в такую рань вы до Парижа можете одними ногами дойти. Неделю, хе-хе. Хотя готов побиться об заклад, что путешествие твоё кончится раньше. Нынче хворь одержимая почитай что ветрянка, на каждом углу.
— Мы согласны, — поспешно вмешался Адриан, — найдётся для нас первый класс?
— Доброму господину другого и не предлагаю, — ответил кучер. — Ступени скользкие, подыматься высоко. Будьте осторожнее.
Адриан оставил Нино, вместе с одетым в ливрею кондуктором разбираться с багажом. Ухватившись за поручень, Агрест поднялся по лесенке (она и в самом деле оказалась скользкой) — и тут же очутился в тесноватом, но довольно уютном салоне экипажа. Обитые фиалковым сукном стенки, в разномастных пятнах потёртостей, навевали мысли об ушедшей эпохе. Когда ещё маленький Адри кротко называл отца «papenu», в модных девичьих туалетах в ходу был громоздкий креолин, а щёголи завивали локоны на манер породистого пуделя.
Агрест стянул с головы цилиндр, коротко раскланялся с дамами, поздоровался с джентльменами. И занял сиденье подле грузного, в табачного цвета сюртуке из плотной шерсти. Оставив, впрочем, место для Нино — справа от себя.
Публика в дилижансе собралась занятная, хотя и не обещавшая увлекательных бесед.
Две почтенного возраста madame сопровождали юную особу, в чьё лицо Агрест не стал всматриваться, чтобы не выглядеть нескромно. Батист и атлас, модный разве что лет двадцать назад, выдавал в них буржуазных провинциалок. Как, впрочем, и скромные шлафроки матрон, созданные только лишь для того, чтобы скрыть фигуру. И подбитые ватою чепцы.
Девушка оделась моднее — сейчас ей приходилось мучиться, сидя на неудобном тюрнюре<span class="footnote" id="fn_32251968_2"></span> под юбкою с шлейфом. Впрочем, и на тюрнюре она сидеть не умела, и потому то и дело ёрзала, словно была поражена волнительной ажиотацией. Или, как решил бы практикующий врач, приступом геморроя. Который не редок в дальних поездках.
Но её шляпка — да! — шляпка была хороша.
Все эти детали Агрест подмечал машинально, следуя привычке. Его ничуть не оскорбляло такое общество (которое иного на его месте погрузило бы в тоску) — просто он любил знать, с кем придётся коротать время.
Помимо прекрасного пола, имелись так же пара monsieur. Один, как уже было сказано, обряжен в табачный дорожный костюм, другой же, в весёлый клетчатый наряд.
Адриан с улыбкою решил, что второй составит Нино, страстному любителю шотландской клетки, достойную пару.
Мужчины молчали. Молчали и дамы. Тихо шуршали юбки под мадемуазель, которая всё никак не могла устроиться на жёстком сиденье. По крыше начал барабанить дождь.
Снаружи Лахифф объяснял кондуктору, что «таким найтом багаж крепят одни только безумцы».
Не зная чем ещё себя занять, Адриан вытащил из внутреннего кармана записную книжку и нюрнбергский карандаш. Он коротко описал свои злоключения на море (прежде на это не нашлось времени), прибытие в порт и впечатления о ночном Дюнкерке. Затем, с особым тщанием зарисовал дилижанс — таким, каким он его запомнил во мраке.
Эту привычку Агрест считал полезной, поскольку в последние годы на писание достойных полотен у него совершенно не хватало времени. А навык рисования для человека его профессии был обязательным.
Когда зарисовка была завершена, Адри извлёк из кармана жилета часы. Крышка со щелчком откинулась, демонстрируя беспокойную секундную стрелку и хорошо выполненную миниатюру на задней стороне. Сейчас на Агреста смотрела бледная красавица — брюнетка с ясными голубыми глазами и аккуратным острым носиком. Тонкие губы девушки тронула лёгкая, неуверенная улыбка, словно мадемуазель не верила, что её в самом деле решились нарисовать.
Адриан замер под этим взглядом и улыбкой, которая уж никогда больше не сойдёт с этих губ. В груди что-то болезненно сжалось, но Адри принимал это чувство как должное. Вот уже два с половиной года.
— Какая милая особа, — раздался над плечом голос собеседника, — ваша невеста,
мсье?
— Нет, — резче, чем собирался, ответил Агрест. Он решительно захлопнул часы.
Более в этот вечер с ним не пытался заговорить никто.
~ II ~</p>
Рассвет застал дилижанс в дороге.
И Адри и Нино успели немного поспать, и теперь оба задумчиво наблюдали проплывающий мимо пейзаж. Затянутые кисеей мелкого дождя виды северной Франции здорово напоминали Агресту о покинутой Англии — словно никуда и не уезжал. Поля уже стояли обнажёнными, и только отчего-то забытые скирды мокли под дождём. До самого горизонта тянулись желтеющие холмы, над которыми медленно тянулись низкие, сыплющие моросью облака.
Под путешественниками качался и скрипел рессорами дилижанс. Теперь похолодало — кондуктор пощадил пассажиров и разжёг топку походной печки. Её труба выходила аккурат над первым классом, и за мокрым стеклом то и дело пролетала змея сизых дымов.
Всё это в самом деле походило на Англию (от которой, как признавался себе сам юноша, рад был сбежать — хотя там всё уже стало понятным и привычным).
Контрастной была одна лишь бойкая французская речь, которой с самого утра сделалось очень много. Она звучала в первом классе, отголоски её доносились из второго. Оттуда же раздавалось скрипучее вяканье — кто-то из пассажиров зачем-то взял с собой попугая.
— Виньетки! — скрипела птица. — Жорж чудесный мальчик!
— Я бы поспорил, — угрюмо буркнул Лахифф, — сварить бы из него суп.
— Тебе понравится французская кухня.
— Виньетки! А-а-р!!!
Нино шумно вздохнул, и, морщась как от зубной боли, вернулся к созерцанию пейзажей.
Пассажиры говорили о разном. О чём ещё толкуют в дорогах? Политике, погоде, скверных дорогах и, конечно же, недавней войне. Которая чётко виделась и в забытых скирдах, и в бредущих по обочине, закутанных в шерстяные плащи с капюшонами, крестьянках. Кое-кто видел её даже в свинцовом небе, что естественным образом возвращало беседу к погоде.
И дорогам. И политике. Et cetera…
Адриан, чувствуя себя немного чужим в родной стране, в этих диалогах не участвовал. Ему нечего было сказать о французском климате (за семь лет о нём он успел забыть), о тракте, крестьянах и войне. О вторжении германских варваров он читал из одних только газет и писем, которые писали ему брат и… Хлоя.
Впрочем, подруга детства разбиралась в этом так же хорошо, как и младший Агрест. Феликс, тогда ещё су-лейтенант N-го гусарского полка на эту тему был удивительно немногословен, хотя не только был участником баталий, но и (перед самой войной) похвалялся младшему брату, что покажет германцам «остроту французской сабли».
Ясно было, что родная Империя с треском проиграла, народу это не понравилось настолько, что в Париже вспыхнул бунт, а Император чудом сумел усидеть на троне. Чего ещё нужно знать?.. с невольного изгнанника было довольно и этого.
Но теперь он вернулся, и чужие проблемы стали его.
Пальцы Адрина, затянутые в перчатку, нырнули во внутренний карман с правой стороны. Привычный к дороге и постоянным перемещениям (пусть и не таким дальним) там, подле сердца держал он самые важные для себя письма, которые любил перечитывать в минуты покоя или поэтической меланхолии (которые, в силу возраста, посещали его всё чаще).
Он извлёк на Божий свет первое письмо от Хлои. Адри счёл это благим предзнаменованием — отец в последнем своём послании чётко и прямо указал, что дело, по которому он возвращает сына домой связаны с делами брака.
И хотя сердце самого Адри сейчас было не просто разбито — выжжено до пепла, душа требовала уюта семейной жизни, а холодный рассудок подсказывал, что если он не желает умереть в нищете среди констеблей, ему положен брак с хорошим приданым.
Младшему Агресту сейчас за двадцать — его карьера не то что бы удалась, но и не провалилась. Висит она, скажем прямо, в неопределённом состоянии, ибо на новом месте нужно начинать всё заново. Если бы Адри, положим, был военным, как его брат, о браке пока можно было бы и не думать, уступив его службе родине. Но юный Агрест был самым настоящим гражданским, и потому выбора не было никакого.
Феликс, как старший сын, может рассчитывать на наследство, а младшему сыну после отцовской кончины придётся думать о себе самому. И о супруге. Поэтому богатое приданое было бы очень кстати.
Адриан рассудил так — респектабельные буржуа тщеславны, и рады получить к фамилии дворянскую приставку «де». Хоть никаких «де» и «д'» ” Агресты сроду не носили, но имя это было известное и самое что ни на есть благородное. Ещё Агресты славны были расчётом, и мсье Габриэль, батюшка, являл собою живое воплощение этого не совсем дворянского достоинства.
Стало быть, он прочил ему в жёны богатую невесту из проверенного круга. Богатая и родовитая за него пошла бы, будь на его счету хотя бы полмиллиона франков. Если, конечно, это не вторая или третья в очереди девица, за которую, как известно, большого приданого не дают.
Значит остаются купцы из тех, что поднялись почти что до знати, а кое в чём и перепрыгнули её.
Да, порою ум Агреста был занят холодным метромониальным расчётом. Но мы простим ему это, поскольку, primo — во времена нашего героя это не порочило чести джентльмена, а только укрепляло её. Secundo — на такой шаг его толкнули особые личные обстоятельства, о которых мы узнаём в свой черёд. Скажем так, он мечтал забыться хоть в чих объятиях… наш Агрест вовсе не был холодным как лёд юношей!
Tertius — у него были все основания полагать, что брак с той, на которую он думал, сделает счастливыми обоих супругов.
Дело в том, что детство Адриана прошло рука об руку с прекрасной девочкой Хлоей. Она была младше Агреста, и была ему почти что сестрой. Девочка носила говорящую фамилию Буржуа, что в полной мере раскрывает нам всё, о чём её род. Для тех же кто не слышал о семействе Буржуа, автор напомнит — это дом богатейших купцов, тогда ещё без капли дворянской крови.
Отец Хлои был видным и влиятельным политиком во Франции того времени — являл собою префекта департамента Сены. То есть de iure был мэром столицы, а de facto — её хозяином.