5. ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ (2/2)
Но тут меня снова охватывает оцепенение. Я начинаю проваливаться в темную пустоту... Снова. Нет, нельзя. Надо бороться! Я не хочу тонуть в этой бездне, полной смерти. Не хочу... не хочу... Но не могу. Бездна меня глотает...
***
Предутреннее небо было затянуто низкими тучами, в которых было видно зарево ярко освещенного Стокгольма. На небольшом военном аэродроме горели огни взлетной полосы.
Из только что приземлившегося ”фалькона” вышел подтянутый человек, с седоватыми усами и колючим взглядом. Поёживаясь от холодного ветра, он на мгновение остановился, а затем решительно направился к серому ”вольво”, стоявшему прямо у посадочной полосы. Такие невзрачные машины бывают практически незаметны на дорогах. Из ”вольво” выбрался такой же невзрачный ”человек из толпы” и двинулся навстречу прилетевшему.
- Здравствуйте, Вадим, - произнес он по-английски. - Рад вас видеть.
- Здравствуйте, Олаф. Взаимно, - произнес русский.
- Не будем тратить время. Садитесь в машину.
Как только Вадим захлопнул дверцу, Олаф включил зажигание, нажал на газ и автомобиль рванул с места.
- Есть новости? - спросил русский.
- О капитане Воронцове? Нет.
- Твою ж! - по-русски пробормотал Вадим.
- Но его сын спасся. Владислав Воронцов. И у него с собой сумка.
- Отлично! - встрепенулся русский.
- Пока неизвестно, та ли это сумка, - невозмутимо уточнил швед, выводя автомобиль на трассу и тут же набирая скорость. - Просто сумка.
- От кого поступила информация?
- Мы дали спасателям ориентировку на Романа Воронцова, Владислава Воронцова и Мари Гимар. На данный момент сведения поступили только о Владиславе, - швед говорил сухо, четко. - Спасатель с борта вертолета сообщил, что один из поднятых на борт - подросток со спортивной сумкой - назвался Владиславом Воронцовым. Он в сознании. Вертолет спасательной службы держит курс на стокгольмский порт.
- Когда он будет на месте?
- Ориентировочно через пятнадцать минут.
- А мы?
- Через двадцать две минуты, - бесстрастно ответил швед.
Вадим Александрович подозрительно покосился на викинга. Но не стал выяснять, откуда такая точность.
- Воронцова-младшего надо изолировать. И желательно всех, кто был с ним в шлюпке... Его же со шлюпки сняли?
- С плота, - лаконично уточнил швед.
- Сколько было человек на плоту?
- Пока нет данных.
- Нужно выяснить. Всех пассажиров с этого плота нужно немедленно изолировать! Нельзя допустить утечки информации.
- Мы знаем, что делать, - сухо сказал швед.
- Олаф, я не пытаюсь вами командовать. Не поймите превратно. Просто ситуация экстремальная.
- Знаю, Вадим. Мы всё сделаем. Минивэн уже у терминала.
Русский замолчал, наблюдая как швед закладывает лихой вираж, обгоняя идущий впереди большегруз.
Небо понемногу начинало бледнеть.
- Надеюсь, прессы в порту не будет? - спросил Вадим.
- Боюсь, что будет.
- Нет! Это исключено.
- Здесь Швеция, Вадим, а не Россия, - невозмутимо произнёс Олаф.
- Если пресса что-то пронюхает...
- Мы примем меры, не беспокойтесь, - сухо сказал швед и снова заложил вираж, обгоняя сразу две фуры.
***
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Хлопаю глазами. Голова пуста. В неё выплывает мысль. Точнее, фраза где-то когда-то мною вычитанная: конвульсии во сне являются следствием того, что мозг воспринимает сон как смерть, посылает телу сигнал и смотрит: отреагирует оно или нет? Ну чё, вроде отреагировало. Значит, я жив. Пока.
Я зеваю.
Блин, а где я вообще? И кто все эти люди?
Ах, да, вертолет... Пелена беспамятства мгновенно спадает. Всё-таки блаженна первая минута после пробуждения, когда ещё ничегошеньки не помнишь! А потом разом вспоминаешь, и...
А? Что? Мы приземлились что ли?
Ага, точно. И где? Смотрю в иллюминатор. Вроде порт... Виден причал, корабли... Рига? Нет. Или да? Нет, кажется... А, нас же в Стокгольм везли! Да какая нахрен разница... Нет, нет, без вот этого ”какая нахрен разница”. Такая! В депрессняк ещё успеешь плюхнуться. Да что в него плюхаться-то, он уже накатил и сам плющит тебя кувалдой...
Стоп. Не гони волну. Думай только о сумке. Об остальном подумаешь потом. Потом. Или не подумаешь.
Я сижу, вцепившись в сумку, тупо уставившись в пустоту. Все вокруг поднимаются, что-то говорят... А я сижу, сижу в оцепенении. Словно всё происходящее меня не касается. Внутри пустота. Нет, не пустота. Тяжелое свинцовое море, вот что. Оно как будто вдавило меня в сиденье, не дает встать. Даже дышать тяжело.
Меня тормошит бабка-баронесса: вставай, мол! Я вяло киваю и продолжаю сидеть, прижимая к груди сумку. Сейчас, да сейчас уже встану, отвали!
Кто-то берет меня за руку. Девчушка! Смотрит на меня своими глазенками: вопросительно и как будто с надеждой. Что-то лопочет на непонятном языке. Имя спрашивает?
- I am Vlad. Whats your name, baby?
- Марта, - отвечает она.
И улыбается.
Господи, милая, как хорошо, что ты улыбаешься! Мне так важна твоя улыбка, если бы ты знала!
От улыбки девчушки у меня и впрямь появляются силы. Я могу встать. И встаю. Иду последним (только мертвец остался на полу). Впереди бабка-баронесса ведет девчушку за руку. Вот надо же, ещё вчера мне эта бабка казалась лютой ведьмой с лысой горы, а сейчас прям как родная стала... А нехило было б иметь в бабках баронессу...
Зазевавшись, стукаюсь лбом о какую-то балку. Блять... В глазах темные мухи... Стою, тру лоб.
- Are you OK, sir? - спрашивает меня швед, который так героически пытался произнести мою фамилию.
Да зашибись всё, дядя... Вот в прямом смысле зашибись. Башкой об эту... притолоку, чтоб ей!
Вылезаю из вертолета на бетонную площадку.
Блин. Я на земле. Правда на земле? Да, на земле.
Я же впервые после... после всего этого ступил на землю. На твердую землю!
Нет, я не радуюсь. Просто... не могу понять... не верю... не чувствую.
Ведь именно сейчас всё закончилось. Я спасен. Да. Спасен.
Но радости нет. Снова передо мной поднимается темная, страшная волна Балтийского моря и накрывает с головой, утягивает в бездну, к погибшему кораблю и всем, кто там остался.... Нет. Нет! Это просто глюк, это... Но тело наливается свинцом. Становится тяжело. Страшно тяжело. Так, что я сгибаюсь. И сбрасываю сумку с шеи. Потому что она кажется такой тяжелой, что сейчас я камнем пойду на дно... То есть, упаду на землю. На землю, я же на земле, а море - оно там... Перевожу дух. Беру сумку в правую руку. Иду. Точнее, плетусь. Вроде всё вижу и ничего не вижу. Куда я иду-то? А туда, куда и все... Баронесса тянет Марту за ручку к минивэну. И я туда же?
А это кто? Телекамера, репортер. Ломанулся к нам. Его не пускают люди в форме... То ли таможенники, то ли полиция. Хрен их разберет. А телекамера направлена прямо на меня. Да мне пофиг! Я что, Анжелина Джоли? Или Кончита Вурст? Нет, точно не Кончита, у меня и борода не растет еще... Блин, да уймись уже, блядская твоя натура. Не до блядок нам нынче, девочки...
Я влезаю в минивэн, плюхаюсь на сиденье. Пялюсь в окно. На причале суета. Еще один вертолет садится... Тоже с людьми. Спасенными. И снова телекамера. Опять на меня направлена. Что, я прям так хорош собой? Или, наоборот, страшен как чёрт? Дескать, смотрите и ужасайтесь, дорогие телезрители...
Не могу больше... Меня снова накрывает эта проклятая волна.... Держись, Владила, держись! Чтоб без депрессняка. А то сопьешься, как мама... Нет уж. Мама. Я и забыл о ней. Как она там? Она ведь, наверное, ничего не знает? Да и не узнает, она всё равно новости не смотрит. Только ток-шоу всякие, кто с кем спит и за сколько... И то, если не совсем пьяная. Эх, мама-мамочка... А папа... Нет. Стоп. Не распускай сопли. Не надо. Папа не этого от тебя ждал. Папа. Папа... Господи!
Рыдания все же подступают к горлу. Я давлю их, давлю, закрываю лицо руками, крепко зажмуриваюсь, но слезы текут из глаз.... Нет-нет, не надо истерик! Даже женщины здесь не плачут. А ты...
Открываю лицо, вытираю слезы, высмаркиваюсь... во что? В плед, блин, который мне выдали! Рашен-культурен... Ладно, это форс мажор.
Ну, чё ждем-то? Нас ведь куда-то отвезти должны? Наверное, в больницу? Осмотреть... Вон, такой же минивэн отъезжает, а мы стоим всё... А вон вольвешник въезжает, лихо так подруливает, прям как в боевиках. Из него двое выходят. Что-то спрашивают у людей на причале. Те указывают на наш минивэн. Эти двое топают сюда. Так решительно, целеустремленно, прям как полицейские агенты в боевиках. Хм... блин, а уж не за сумкой ли моей они?..
Один встает в дверном проёме минивэна, быстро оглядывает всех. Взгляд его останавливается на мне. Колючий такой взгляд. И усы у этого мужика, должно быть, колючие.
- Ты - Владислав Воронцов? - спрашивает он.
Я молча киваю. Смотрю на него, даже не стараюсь скрыть настороженности.
- Сын капитана? Романа Воронцова?
Снова киваю.
И только тут до меня доходит, что этот мужик с колючим взглядом обращается ко мне на чистом русском!
Взгляд его останавливается на сумке, которая лежит у меня на коленях. Я инстинктивно прижимаю сумку к груди.
- Пойдем со мной, Владислав, - говорит мужик.
- Вы из российского посольства? - спрашиваю я.
- Нет. Не совсем... - отвечает этот, с колючим взглядом.
Ну и тогда с каких херов-дров я с тобой пойду? Да ты кто, вообще, хрен с горы?
Конечно, вслух я этого не говорю. Но на табло у меня, судя по всему, это послание отображается вполне четко. Мужик понимающе кивает, лезет в карман. Такое впечатление, что он сейчас достанет удостоверение и скажет что-то вроде: ”Пройдёмте” или ”Вы арестованы”. Но вместо этого он достает мобильник, ковыряется в нём. Протягивает мне. Я смотрю в экран. Там фото. Этот мужик и... с ним папа. Сидят, судя по всему, в какой-то кафешке. Смотрят в объектив. Папа сдержанно улыбается. Мужик тоже улыбается, но взгляд колючий.
Он берет смартфон, тыкает в него, снова передает мне. Еще фотография. Видно, что старая. Похоже, переснятая с бумажной. Потому что папа еще в военно-морской форме. Это ж когда было, он ведь из ВМФ России сто лет назад уволился в запас! Вокруг него люди - групповая фотография. Есть в военно-морской форме, есть гражданские. Папу я сразу узнал, хоть тут он еще молодой - лет двадцать с небольшим. Может, лет 25... В лейтенантской форме. Красивый... А вот, и этот мужик. Тут он тоже моложе, седины нет в усах и волосах, а взгляд такой же колючий!
- Вы служили вместе? - спрашиваю я.
- Вроде того, - мужик чуть улыбается.
Хм. На фото он в гражданском. Интересно...
- Вы... за сумкой? - тихо спрашиваю, устав гадать. - Мне папа сказал, что я должен её отдать.
- Да, за сумкой, - мужик почему-то странно вздыхает. - Ты.... ее открывал?
- Там тряпки и хреновина какая-то, - отвечаю я равнодушно, потому что сейчас мне действительно всё похер. - Типа фаллоимитатора.
- Ее-то хоть не открывал? - мужик прищуривается, но в его взгляде нет угрозы, скорее тревога.
Я отрицательно мотаю головой и протягиваю ему сумку. Да пропади она огнем! Хотя нет... Это же...
- Это всё из-за этой сумки? - тихо спрашиваю я.
- Что? - мужик пристально смотрит на меня.
- Корабль ко дну пустили, - собственный голос кажется мне чужим: спокойным, отстраненным, словно доносящимся откуда-то со стороны.
Снова пристальный взгляд, рентгеновский, просвечивающий.
- Почему ты решил, что корабль пустили ко дну?
Я криво улыбаюсь. Отвечать неохота. Вот правда, неохота... Теперь, когда я отдал ему сумку, гори всё огнём!
Нет! Как ”гори всё?” А эти твари? А катер???
- Я видел этих людей, - говорю через силу. - И катер, на котором они удрали. И многие из пассажиров слышали взрывы...
- Поедешь со мной? - спрашивает мужик.
Он вроде задает вопрос, но вопрос этот звучит как приказ.
- А куда? - задаю я ему вопрос.
- Сначала в больницу. А потом... - мужик умолкает.
Во мне вдруг поднимается злость. Нет, не конкретно на это мужика. А злость... вот на это всё! На тех, из-за кого...
- Мы тоже хотим найти этих тварей, - говорит мужик, и я чувствую, что он не врёт. - Если ты поможешь, будет отлично.
Он открывает сумку, начинает в ней рыться... Резко поднимает голову смотрит на меня.
И по его взгляду я понимаю, что сейчас он меня убьет...
----------------
* Владик цитирует австрийского врача-психиатра еврейского происхождения Виктора Франкла, прошедшего через фашистский концлагерь в годы Второй мировой войны