Глава 14 (1/2)

Гадкие превратности не заставили себя долго ждать. Словно кости в домино они поочерёдно обрушались на корабль невзгодами, поэтапно выстраиваясь в одну сплошную цепочку злоключений… Но обо всём по порядку.

Всё началось с пробуждения Паф. Провалявшись в постели чуть больше половины суток после случая с Ульрикой, квопл наконец оклемалась, и, казалось бы, что в этом может быть страшного? Наоборот, надлежало радоваться, что с ней всё в порядке, и это всего лишь обычная, пускай и слегка затянувшаяся, сонливость, но как бы не так. Её словно подменили: на смену весёлой обжоре пришла злобная бестия с абсолютно взрывным и неуправляемым характером.

Паф топорщила шерсть и шипела на каждого встречного, а если кто-то пытался приблизиться — и вовсе рычала, из-за чего её привычное «паф» превратилось в какое-то озверелое «р-раф», которому позавидовала бы любая цепная собака. И ладно бы только это. Но взбеленившаяся на пустом месте квопл в своей попытке насолить всем и вся — по крайней мере именно так всё выглядело со стороны — носилась по кораблю разрушительным волчком, портя всё, до чего бы не касалась. На палубе не осталось ни единой досочки, в которой ещё не побывали коготки Паф. Камбуз превратился в кладбище разбитых тарелок; многие шкафчики лишились одной или даже обеих дверок, которые теперь либо угрюмо покачивались в такт бьющимся о днище морским волнам на лишь чудом удерживающем их расхлябанном гвозде, либо составляли компанию фарфоровым осколком некогда красивой и дорогой посуды. В самых ближних нежилых каютах окапалась матушка зима: всё вокруг было белым-бело от припорошивших пол сугробов из гусиного пуха, которым разразилась подранная перина, служившая настилом для койки; в воздухе красиво кружились белоснежные пёрышки, выписывая изящные пируэты, а в качестве подтанцовки выступали синие лоскутные шторы. Не то чтобы они изначально задумывались таковыми, являя собой композицию из гармонично сшитых воедино разномастных кусков ткани, просто после Паф выглядели как вертикально исполосованная ножом бумага, лоскутками которой завораживающе поигрывал гулящий по помещению шальной ветерок, воровато пробравшийся внутрь сквозь разбитые окна. Но это ещё что: маленький бесёнок — если оные действительно существуют ввиду присущих бесам особенностей — умудрился испоганить даже паруса! Паруса, установленные на высоте двух десятков таких же колобков, стоящих друг у друга на головах! Как ей удалось преодолеть такое внушительное расстояние? — Да очень просто: с ловкостью гусеницы и проворностью гепарда она буквально за считанные секунды вскарабкалась по мачте до марса, сиганула вниз, зацепившись в полете лапой за полотнище, и под рваное соло проскользила до самого конца, после чего сделала двойное сальто, мимоходом вырвав два из трёх хвостовых перьев напряжённо кружившего рядом Шурха, и как ни в чём ни бывало приземлилась на палубу. Схватила слетевшую с головы треуголку, воткнула в неё перья и умчалась дальше устраивать кавардак, а бедный попугай упорхнул в гнездо и принялся громогласно горевать о своей пропаже. Да настолько душещипательно, что даже умудрился заставить собравшегося вскарабкаться на ванты Клауса остановиться и проронить несколько скупых, но безмерно сочувственных слезинок.

— Птичку жалко… — оправдался он перед взмыленной, раскрасневшейся Элизабет, которая, гоняясь за взбунтовавшейся подружкой по всему кораблю, решила немного перевести дух, облокотившись о мачту, и ненароком застала грозного пирата за этим максимально нелепым для него занятием.

— Паруса… снимай… дрянной… пират… — борясь с отдышкой, прохрипела дозорница и, сделав несколько объёмных вдохов-выдохов, снова кинулась вдогонку за квопл, пока та ещё чего-нибудь не натворила.

Изловить Паф удалось только ближе к вечеру. Общими командными усилиями экипаж загнал её в угол возле одного из гальюнов, расположенного ближе всего к носу корабля. Поняв, что отступать более некуда, квопл ощетинилась и выказала коготки, внимательно следя за осторожно подступающими с трёх сторон Элизабет, Клаусом и Чисой. Ульрика и Фил остались сторожить боковые двери на случай, если шустрый колобок всё же сумеет ускользнуть. Но этого не произошло — в дело вмешался случай. Встревоженное наступающей ночью море неожиданно разродилось поспешными волнами, одна из которых за короткий миг разрослась до внушительных размеров и самоубийственно разбилась об латунное днище, прилично тряханув судно. Из-за отсутствия высоких ограждений Паф чуть было не укатилась за борт, благо в последний момент Клаус изловчился и в безрассудном прыжке сумел схватить её одной рукой — второй он крайне удачно схватился за канат, чем и обезопасил себя от падения следом — за шкирку аккурат над разверзшейся под розово-белыми лапами водяной пропастью. Миновать кризиса также посчастливилось Ульрике, которая с быстротою молнии извлекла демонслейв и без церемоний вонзила в пол, используя его в качестве ступора, и Лиз. Дозорницу кинуло вбок, однако вместо мокрых солёных объятий, казавшихся неизбежными в этой ситуации, она угодила в объятия Чисы, уцепившейся за чугунное кольцо держака, примонтированного к метровому столбику, что располагался в непосредственной близости с крайним отхожим местом в качестве меры дополнительной безопасности. Страшной участи оказаться за бортом не избежал только Филип.

— Помогите! — кое-как всплыв на поверхность, отчаянно выкрикнул он, панически молотя руками вокруг себя из-за неумения держаться на воде, да и в принципе плавать, но море вновь накрыло его с головой, не желая вот так запросто отпускать свою добычу.

— Чиса бегом за спасательным кругом! Лиз успокой воду с помощью Силы! Паф, — Клаус развернул лицом к себе рычащую и барахтающуюся квопл, — да приди уже наконец в себя, малявка!

Слова подействовали на Паф неожиданным образом: её глаза кратковременно блеснули, и она моментально отключилась, оставшись безвольно болтаться в пятерне демонслеера. Он повернулся к сестре, чтобы повелеть ей прыгнуть за Филом, так как сам не мог сделать это с обмякшей квопл на руках, но сестры уже и след простыл, и только одиночный всплеск мог подсказать, куда Ульрика исчезла за столь короткий временной промежуток. Демонслеерши не было около тридцати-сорока секунд, но в столь критической обстановке время всегда замедляется чуть ли не во сто крат, вынуждая тем самым слушать лихорадочное биение собственного сердца, а также в полной мере ощутить напряжение натянутых до предела струн нервов.

— В-всплыли! — возликовала сорвавшаяся от радости на крик Элизабет, возбуждённо тыча облачённой в водную перчатку рукой в вынырнувшую с Филом подмышкой Ульрику. — Чиса, всплыли! Кидай скорее круг!

Наёмница без промедлений швырнула его гребущей к кораблю соплеменнице. Он плюхнулся в нескольких сантиметрах от лица Ульрики, обдав её россыпью мелких брызг. Она прижала бессознательное тело мальчика к себе, приподняла круг и поднырнула под него, не без труда втиснувшись в явно маловатый для двоих пробковый бублик. Но зато благодаря этому никто не вывалился обратно в море во время подъёма на борт. После Элизабет в скором порядке откачала Филипа, Силой выбрав из лёгких всю жидкость, и проводила ошеломлённого и пошатывающегося юного доктора до каюты, заботливо поддерживая за плечо, словно мама. Ну или сестра, что ближе соответствовало действительности, учитывая моложавый возраст дозорницы. Вымотавшиеся за день безумных гонок демонслееры тоже разошлись по каютам, однако перед этим Клаус, скрипя сердцем, принял решение запереть Паф в карцере, чтобы избежать повторения случившегося безобразия вновь, а также преподать ей некоторый урок касательно наказания за неподобающее поведение на корабле. Но не нашёл в себе сил выдерживать суровость до конца, а потому стянул с пострадавших кают чудом уцелевшие подушки и затем обложил ими холодный пол, изобразив что-то вроде пухового ложа. А ещё попутно прихватил с камбуза небольшую кастрюльку с вермишелью, чтобы бедная зверюшка не голодала, как проснётся. В общем сделал всё, дабы наказание перестало считаться таковым, и преспокойно отправился на боковую.

На следующий день Паф пришла в норму и просиживала с жалостливым видом в уголке своей темницы, угрюмо ковыряясь лапкой в кастрюльке и вздыхая с искренней печалью после каждый съеденной горсти нитеобразных макаронин. Навестивший её Клаус так разжалобился этим зрелищем, что тут же освободил бедняжку из заточения, а после ходил с ней по кораблю и подбадривал, пока она приносила извинения остальным. Что Чиса, что Ульрика — обе приняли их с одинаковым равнодушием, так как были самыми незаинтересованными лицами. Штопавшая паруса — ещё один неожиданный навык для уроженки из богатой семьи — Элизабет тоже простила робко переступающую с лапы на лапу со смиренным раскаянием в глазах подружку, однако была встревожена такой резкой переменной настроения и потому допыталась Клауса, припомнив ему разговор на острове, который так и остался без продолжения. Ну он и выдвинул предположение, что виной всему послужила витавшая над островом скверна, продолжая умалчивать об демоническом перевоплощении сестры. Мало того, что от этих знаний не было никакого прока, так они ещё и могли привнести разлад в команду. Уж слишком велик страх перед демонами и всем с ними связанным. Но дозорница и не желала вдаваться в подробности, полностью удовлетворившись высказанным предположением, так как сама видела способности Паф, только попросила её в следующей раз быть осторожней и больше не совершать заведомо опасных вещей, после чего вернулась к своему занятию. Как и прервавшая девушку парочка.

Далее на очереди значился Шурх. Трудный орешек. Он с первых секунд продемонстрировал Паф своё нежелание мириться. Ладно хоть не прибёг к излюбленной пиратской брани, ограничившись сердитым щебетанием, но с другой стороны кто ж его знает, о чём он там щебечет. Разве что сама квопл, однако судя по её пристыженному виду и опущенным до самого пола ушкам, щебетание точно было не из приятных. Чтобы сгладить углы, сердобольный — ну, по крайней мере в отношение братьев меньших — Клаус решил взять дело в свои руки. Понимая суть претензий Шурха, мечник забрал из лапок совсем поникшей зверюшки перья — она хотела вернуть их бывшему владельцу в надежде, что это как-то изменит положение дел, но увы — и привязал выдернутым из штанов шнурком к осиротевшему пёрышку на хвосте, затянув на самый крепкий из известных ему морских узлов, чтобы не отвалились в полёте. И немного распушил, чтобы новый хвост не выглядел как бабкино помело. Попугайчик критически осмотрел проделанную работу, что-то снисходительно чирикнул и улетел в гнездо, а Паф расслабленно плюхнулась на пол, смахнула лапой пот со лба и благодарно кивнула напарнику. Однако расслабляться было рано: оставался ещё один человек, перед которым предстояло извиниться, и, наверное, даже больше, чем перед остальными.

Фила они отыскали в его каюте. Мальчик был бледен и выглядел крайне взволнованным: носился взад-вперёд по кубрику и переворачивал всё вверх дном. Видимо пытался отыскать что-то важное и был настолько увлечён поисками, что даже не заметил посторонних у себя под боком. И чуть было не приложился головой о потолок, подскочив, как ошпаренный, когда всё-таки заметил. Пришлось дать мальчонке несколько минут, чтобы отдышался. Выслушав извинение Паф, он как-то дёргано покивал, нервными движениями взлохматил её чёлочку и вымученно улыбнулся, правда далеко не с первого раза, словно вёл ожесточённую борьбу с нежелающими растягиваться полумесяцем губами. Клаус посчитал такое поведение подозрительным, но не стал выспрашивать причин, ведь Филип вчера едва не утонул, и это могло являться своеобразной постстрессовой реакцией на случившееся. Просто поощрительно погладил квопл по спине в знак успешного завершения покаянного списка и вместе с ней же удалился из каюты, предоставляя Филипа самому себе. Едва ли это можно было назвать правильным решением, потому как поступи великан иначе — оказался бы более подготовленным к следующей выходке невзлюбившей его коварной судьбинушки.

Как выяснилось позднее, Филип искал потерянное лекарство. И ради него даже не постеснялся повторить вчерашние подвиги Паф, остервенело обшаривая каждый тёмный уголок на ещё не успевшем опомниться корабле. Его поиски затянулись до самого вечера, но оказались безрезультатными, однако нарезая беспокойные круги по палубе с закусанным большим пальцем у рта, мальчик внезапно уразумел, что не осмотрел самое главное место, где с наибольшей вероятностью могла случиться утеря — а именно гальюнную. Фил без промедлений помчался туда, но был остановлен перед самым выходом Чисой, которая популярно объяснила, сколь глупа и небезопасна эта затея, особенно учитывая случайные приступы морской болезни, что, по её предположению, основанному на весьма болезненном виде мальчика, вот-вот настигнет его. Он попытался возразить, но было уже поздно: мир перед глазами пришёл в движение подобно маятнику, ноги подкосились, колени и локти упёрлись в пол, а пустой желудок исторг из себя стакан выпитой по утру воды. Чиса достала из кармана пузырёк, стряхнула на ладонь две пилюли и скормила разом обессилевшему Филу, после чего аккуратно подняла на руки и понесла в каюту, игнорируя слабые попытки сопротивления, разбавленные отчаянными мольбами.

Только оказавшись в своих покоях, Филип планировал тут же их покинуть, как только Чиса отойдёт достаточно далеко, но приятное чувство, с которым спина тонула в мягкой перине, ощущение свежести лёгкого бриза на лице и обременяющая усталость, навеянная сильными треволнениями, быстро сморили мальчика, наплевав на все его планы. Он забылся беспробудным сном и проспал до самого рассвета, а как проснулся — встрепенулся и со всех ног бросился в гальюнную. Однако ему повторно не посчастливилось столкнуться с кем-то на пути к своей цели. Правда, повезло, что этим кем-то оказалась Лиз, которая с пониманием отнеслась к проблеме и даже помогла с поиском, параллельно подстраховывая от падения за борт. Вот только поиски не увенчались успехом, и с тех самых пор Фил становился всё страннее день ото дня.

Вначале странности проявлялись только в поведении. Мальчик поднимался ни свет ни заря, бежал на полубак и суетливо вышагивал по нему туда-сюда, потирая плечи руками, словно пытался согреть их, несмотря на достаточно солнечные погожие деньки. Переставал лишь тогда, когда корабль снимался с якоря и на полных парусах мчался в неизведанную даль на поиски нового острова. Однако свой пост не покидал, ревностно вглядываясь в горизонт исполненными затаённой веры глазами. Но шли дни, а островов как не было, так и не предвиделось, и это обстоятельство давило на Филипа ещё сильнее, превращая мальчонку в законченного параноика со всеми вытекающими. Потирания плечей сделались постоянными, левый глаз безостановочно дёргался, походка стала нервозной, сопровождаемой напористым бубнежом, состоящим из одного повторяющегося слова «скорей», и как вишенка на торте — появился дикий, необъяснимый страх перед луной и испускаемым ей светом. После одной из ночей спальня Фила превратилось во мрачное вековое подземелье: все окна были напрочь занавешены стянутыми с пустующих коек одеялами, отчего в каюте круглые сутки царила темнота, а из-за закрытых форточек, которые в противном случае мешали импровизированным шторкам плотно прилегать к стеклу, воздух внутри быстро стал тяжёлым и затхлым, разнося по помещению зловонный аромат плесневения.

Обеспокоенная Лиз многократно пыталась как можно более ненавязчиво вызнать у мальчика причины такого ненормального поведения, но как только речь заходила об утерянном лекарстве и о том, что оно лечило, он всячески уходил от разговора, — иногда и в буквальном смысле, будучи слишком возбуждённым, чтобы придумывать отговорки, — заверяя, что всё наладиться, когда они высадятся на остров. Но неугомонная дозорница всё никак не унималась и подсылала к нему с разговором каждого встречного, надеясь, что если Филип не хочет делиться проблемами с ней, то поделится с кем-нибудь другим, однако её суждение оказалось в корне не верным. В присутствии Чисы и Клауса Фил невероятно нервничал и не мог связать и пары слов, то и дело пряча взгляд или косясь в сторону двери, ведущей к каютам. Ульрику же он откровенно боялся и бежал к себе сразу же, стоило только ей появиться перед ним.

Где-то с середины предпоследней недели месяца странности перекинулись и на внешний вид. Конечно, Филип и до этого уже неделю ходил неопрятным, — мятая, надетая как попало, не стиранная одежда; сальное лицо, нечищеные зубы и, как следствие, зловонное дыхание, вперемешку с крепчающим запахом пота, — однако сейчас его облик претерпевал сумасшедшие изменения. Сначала он за каким-то непонятным делом то ли стащил, то ли позаимствовал у Паф глазную повязку и с этого момента носил её не снимая, до отчётливых красных полос от врезавшихся в кожу веревочек. Немногим погодя к полосам внезапно присоединились мелкие порезы, покрывавшие практически всю нижнюю половину лица. Они напоминали следы от неосторожного бритья, но что может сбривать ещё неполовозрелый двенадцатилетний мальчишка? Объяснений от него так никто и не добился. А после Фил и вовсе спрятал низ лица вместе с носом за своей ленточкой, чем стал походить на члена банды диких стрелков, обворовывающих земли богатеньких альтанианцев верхом на лошадях. И хоть это выглядело комично, смешно не было никому.

В первый день последней недели левый рукав Филипа внезапно сильно укоротился, свисая в районе локтя безобразными лохмотьями. А вот сама рука напротив — резко возросла в размерах и даже обзавелась собственным головным убором, что носят жители с островов специй. Только вместо традиционной тёмно-синей дорогой ткани, украшенной серебристыми ритуальными узорами, мальчик намотал на предплечье простую белёную простынь. Лиз отреагировала неожиданно бурно: припала перед ним на колени, обняла и чуть ли не плача стала умолять Фила рассказать, что происходит. Чувства девушки тронули мальчика, заставили смутиться, почувствовать себя виноватым, и он решился рассказать ей и только ей одной свой страшный секрет, так как и сам уже весь измучился, не справляясь с весом этой тяжёлой ноши на своих детских плечах, и, будучи ребёнком, хотел снискать у взрослых теплого слова, поддержки или какого-нибудь совета. Однако только Филип открыл ссохшийся от волнения рот, как из него вылетел протянутый животный рык, свойственный диким волкам, приветствующим будущую жертву, или кому похуже. Он в ужасе отскочил и, встретившись взглядом с огорошенной Элизабет, зарыдал, заткнув рот руками и отчаянно мотая головой, от чего из-под банданы, одолженной у Клауса перед началом всего этого, выбился белоснежный локон и немедля приклеился к липкому лбу над переносицей, прикоснувшись закруглённым кончиком к повязке. Ошарашенная увиденным — да и услышанным — дозорница моментально лишилась способности издавать какие-либо звуки. Как тёмный волос длиной не больше ногтя мог за две недели отрасти до середины носа, да ещё и поменять цвет?! Пока она пыталась осмыслить сей факт, Фил, заслышав голоса товарищей, со всех ног бросился в своё мрачное убежище, забаррикадировался изнутри и в течении двух дней отказывался выходить наружу ни за какие уговоры, лишь слегка приотворял дверь, чтобы взять оставленную у порога еду. А потом случилось это.

В предзакатных сумерках третьего дня, когда наставала пора сворачивать паруса и вставать на якорь, но пребывавшая в подвешенном состоянии из-за ситуации с Филипом Лиз упорно продолжала гнать корабль вперёд, ведь когда они найдут остров всё же образуется, Паф и Шурх внезапно всполошились. Они сбежали на полубак, устремились мордочками на северо-запад и злобно зашипели/заклекотали. Клауса в тот момент чуть инфаркт не хватил: он решил, что они тоже заразились помешательством от Фила, а Паф только недавно им «переболела». Он тотчас спрыгнул с марса прямо на палубу, отпечатав на месте приземления чёткий контур от ботинок, и посеменил к ним, попытаться привести в порядок. Но назначенная рулевой Чиса развеяла все его страхи одним ёмким предложением: «В той стороне демоны». Великан остановился, выдохнул и снова напрягся, обдумывая слова наёмницы. С одной стороны, идея подраться с отродьями показалась ему достаточно привлекательной: давно хотелось размять мышцы и избавиться от скопившегося напряжения. Но с другой стороны, сражаться впотьмах на воде с рождёнными в темноте тварями, при этом не имея ни малейшего представления об их численности и руководстве — безумие похлеще того, что бродит по кораблю уже добрую половину месяца. Мечник покривил лбом и со вздохом принял единственное верное решение, пообещав себе, что потом обязательно ввяжется в какую-нибудь кабацкую драку. Так, душу отвести. Однако судьба и в этот раз подкинула свинью: Клаус не успел и рта раскрыть, как из-за горизонта вылетел трёхмачтовый галиот с невероятно алыми парусами, просматриваемыми даже сквозь налипший на полотно мироздания сумрак. А следом за ним, быстро сокращая дистанцию мчался демонический корабль. Теперь уже точно не отвертеться.

— Чиса, лево руля на двадцать пять градусов! Идём на сближение с демонами!

Демонслеерша без препираний крутанула штурвал; корабль сменил курс ¬– и теперь голова грозного нарвала была устремлена на вражье судно, норовя проделать в нём пробоину. Однако и демоны тоже не тратили времени попусту: проворно нагнали галиот, притёрлись боками и, словно грязь, потоком хлынули на его палубу, перебегая по своеобразному мостку из длиннющих лап выстроившихся в шеренгу бесов, которые вцепились котищами в загнутые внутрь борта крепче всяких багров, кошек и дреков вместе взятых. Не прошло и минуты, как округа наполнилась первыми предсмертными криками. Клаус добежал до Элизабет, растормошил её, объяснил положение дел и скомандовал ускориться. Переменив выражение лица со вселенски уставшего на чрезмерно серьёзное, дозорница сию же секунду принялась вздымать морские волны. Благодаря такой самоотверженности расстояние до врага быстро сошло на нет, и вот уже экипаж Клауса брал на абордаж тёмных порождений.