Глава 17 (109). Злое сердце (2/2)
— Вашему Величеству известно, что предательница использовала не только яд, но и наркотик.
Предательница. Как будто это очередной напоминание о том, что она не должна строить иллюзий.
— Так что Ваше недомогание вызвано не отравлением, а абстинентным синдромом.
— И что теперь?
— Решать, конечно же, Вам… — обходительно проворковал доктор, прижав к себе аптечку. — Но я бы посоветовал Вашему Величеству пройти курс реабилитации.
Рейла резко подалась вперед и вытаращилась на него глазами настолько разъяренными, что тот невольно вздрогнул, попятившись — боялся ее, боялся ее злого сердца.
— Ты с ума сошел? — процедила Рейла сквозь зубы. — Где это видано, что Императрица проходила реабилитацию?
— Я всего лишь даю рекомендации…
— Не разговаривай со мной так, как будто я какая-то наркозависимая! Об этом никто не должен знать. И я не хочу больше мусолить эту тему и маяться ерундой. Завтра Дамлу казнят, и эта история должна быть закончена. Раз и навсегда.
— Я понимаю желание Ваше Величество разрешить с этой проблемой. Но поймите: я не смогу всегда купировать эти симптомы. Рано или поздно Ваш организм привыкнет к медикаментам, и они перестанут действовать.
— В таком случае, — раздражительно опустила Рейла. — Найди мне этот… это вещество. Принеси мне его.
Доктор ошарашенно распахнул глаза, словно совершенно не понимал человеческой речи. Рейле не нравилось все это, но другого выхода она не видела. Реабилитация — путь к безграничному позору. Смерть от синдрома отмены — не менее ужасно.
— Не смотри на меня так, — она брезгливо поморщилась и презрительно фыркнула. — Делай, что я тебе велю. И не возвращайся сюда без него.
Разумеется, воле Императрицы доктор противиться не мог. Тяжело вздохнув, он поклонился, готовый ретироваться, и смиренно произнес:
— Как будет угодно Вашему Величеству.
***</p>
Кармен сидела в своем кабинете, потягивая кофе — и плевать, что ночь уже приближалась и она могла так перебить весь сон, — и читала то рапорты, то новости, перескакивая между ними в зависимости от того, что первым попадалось на глаза. А известия, которые стеклись со всех уголком Немекроны, действительно были хорошими.
Во-первых, люди Изабеллы Кастро, которой Кармен вверила официальную должность мэра Хелдирна и негласную — командующей силами сопротивления на севере, укрепились на позициях до того прочно, что теперь даже удракийский дрон не пересекал Солнечного моря: Империя, вдобавок запуганная Каллипаном, не решались соваться куда ни попадя. На северном континенте наконец воцарился мир и потихоньку восстанавливалась привычная гражданская жизнь. Войска Кастро в то же время были готовы выдвинуться по первому зову: Кармен теперь не сомневалась, что, когда придет время, она сможет обрушить такую силу на головы имперцев, что от них и горстки пепла не останется.
Во-вторых, те регионы, что находились под оккупацией, начали постепенно отбивать — причем, в буквальном смысле, — свою свободу. Ибирш, Хелдирн и множество других городов потрясали протесты и дебоши, направленные против удракийцев, которые, в общем-то, не могли ничего сделать. Вернее сказать, у них была возможность попытаться, но только вот наличие Каллипана в руках Кармен их останавливало. Боялись. Просто тряслись от страха, хоть и деланно храбрились.
Кармен наслаждалась этой мыслью, хоть и понимала, что даже при таком раскладе победа не дастся ей по щелчку пальцев. Каллипан пусть и вселял ужас в сердца врагов, но на этом его польза и ограничивалась: в конце концов, она не была настолько безумна, чтобы в самом деле использовать его и тем самым учинить кровавую бойню, да еще на собственной планете.
Вместе с этим новости приходили также из Ордена Дельвалии: Карай — шпионке, подосланной в императорский дворец, — все же удалось осуществить все задуманное. Она настроила против Рейлы ее же собственных людей, спровоцировала массовые беспорядки в Кальпаре и основательно пошатнула власть удракийской тиранши — и все это лишь благодаря нескольким искусным речам. Одно не радовало Кармен: Рейла все еще была жива. Но это временно. Очередь до нее еще дойдет.
Кармен поднесла кружку ко рту, но тут же отставила в сторону, потому что в дверь постучали. Она недоумевающе нахмурилась: кого вообще сюда принесло в такое время? Касперу, помнится, она сказала, что сегодня желает заняться своими делами и ничего более. Кармен вздохнула, отодвинула кружку, поправила замявшиеся рукава и, деловито сложив руки на столе, бросила:
— Войдите.
— Ваше Величество, — на пороге ее кабинета показалась Джоанна Лиггер.
Кармен облизнула губы и нудяще выдохнула — даром что подавила в себе желание закатить глаза. В последнее время Джоанна изрядно действовала ей на нервы, в частности своими жалобами и обвинениями на всех и все, и особенно на Линтона. В прошлый раз ей удалось увильнуть от разговора и избежать гнева Кармен, но это вовсе не означало, что сама она отпустила свое недовольство. И все же, ей следовало выслушать Джоанну, что она ни сказала.
— В чем дело, мисс Лиггер? — опустила Кармен, скрывая раздражение.
Джоанна задумчиво повела бровью и медленно закрыла за собой дверь, попутно собиралась с мыслями. Кармен видела, как ее глаза взволнованно забегали и заблестели: она точно что-то задумала.
— Вам известно, — начала Джоанна, сложив руки перед собой, — о моем конфликте с Линтоном Карраско.
На этот раз Кармен не выдержала и все-таки закатила глаза, возведя голову к потолку и издав мученический вздох. Право слово, это уже было просто невыносимо.
— Да, мне известно, — обронила Кармен, покачав головой. — Но я уже говорила вам: прекратите это. Он — мой сенешаль. Перестаньте жаловаться на него по пустякам, иначе вам сильно не поздоровится.
— Ну, Ваше Величество, боюсь, что мое дело вовсе не пустяк, — парировала Джоанна снисходительно выгнув бровь. — Иначе я не пришла бы к Вам.
— И что это за дело? Говорите, не ходите вокруг да около.
— Мы сегодня с ним разговаривали, — медленно, будто нарочно растягивая каждое слово произнесла она. — И он такого наговорил… В общем, — Джоанна вздохнула и достала из кармана телефон, — Вам лучше самим это услышать.
Кармен непременно бы спросила, зачем она записывала их разговор, если бы любопытство не стояло выше. Джоанна казалась напряженной, словно не могла дождаться, пока та все услышит, и это заставило Кармен насторожиться. Хотя скептическое настроение не пропало: небось окажется, что это какая-нибудь глупость, которую Лиггер расценила как ужасающее оскорбление, или что-то в этом роде.
Джоанна положила телефон на стол и обвела Кармен многозначительным взглядом перед тем, как нажать на кнопку воспроизведения. А затем, когда запись заиграла, вздохнула, скрестив руки на груди.
«Что ты теперь будешь делать, а?» — произнесла Джоанна с вызовом и налетом насмешки: в ее стиле.
«Есть вещи — важные вещи, — которые ты явно не понимаешь», — ответил Линтон. Его голос на записи звучал тихо, однако слова были полностью различимы.
«Так объясни».
«Меня не волнует моя репутация. А особенно меня не волнует мнение таких, как ты, Роджер… В общем, мнение любого. Все, чего я когда-либо хотел, уже в моих руках, и этого никто и ничто не изменит. Если ты думаешь, что тот бред, который ты мелешь своим языком, может повлиять на отношение королевы ко мне, то ты очень заблуждаешься. И знаешь, почему? Потому что я не просто ее сенешаль. Я — ее поводырь. Я решаю здесь все», — речи Линтона были переполнены спесью.
Кармен сдавленно сглотнула, нервно помяв руки, сцепленные друг с другом, между собой, и подняла на Джоанну выразительный взгляд: та избегающе изучала вещи вокруг и при этом моргала, гримасничая бровями, так, будто сама испытала глубинное разочарование. Кармен опустила глаза и продолжила слушать, ощущая, как с каждым следующим словом ее спина дубеет от напряжения.
«За каждым решением, принятым королевой, стоит мое слово. На каждый поступок, который он совершает, я ее подталкиваю. Я — не ты, не Роджер Кито, не кто-то там еще — наделил ее это силой и научил ею пользоваться», — Линтон говорил насмешливо, тщеславно. — «Никто, даже сама королева, не может стоять у меня на пути, потому что я сам определяю этот путь. Ты поняла?»
Запись закончилась, Джоанна забрала телефон, спрятав в карман, и сложив руки за спиной, неусидчиво покачиваясь с пятки на носок. Кармен откинулась на спинку кресла и прислонила кулак ко рту в жесте глубокой задумчивости, пока в голове крутилась одна и та же фраза.
«Я — ее поводырь, я решаю здесь все».
Она не могла поверить собственным ушам. Совершенно. Это казалось просто немыслимым, невозможным! Однако это и была правда. На этой записи был голос Линтона. И все сказанные слова принадлежали ему… Человеку, которому она доверилась, которого считала своим преданным помощником.
«Даже сама королева не может стоять у меня на пути».
Кармен считала, что Линтон — не такой, как все остальные; думала, что он лучше их. Верила ему, верила в него. Сделала своим сенешалем, поставила над всеми прочими… А он — поставил себя над ней. Возгордился. Зазнался. Возомнил невесть что.
Предал ее.
— Честно говоря, — протянула Джоанна, выдохнув, — я была в шоке, когда услышала все это… Кем он считает себя, если говорит такое?
Предатель. Подлый предатель. Спесивец. Кармен вцепилась ногтями в подлокотник и загнанно задышала, чувствуя, как внутри все переворачивается вверх дном. Еще одно разочарование.
— Идите, мисс Лиггер, — в сердцах выпалила она, даже не взглянув на Джоанну. — Оставьте меня!
— Как скажете.
Лиггер ушла, и дверь за ней закрылась так тихо, что Кармен даже не услышала: разъяренный стук собственного сердца, набатом отдаваясь в ушах, заглушил все остальное. Почему каждый подводит ее, ну почему?! Все они нагло и бессовестно пользуются ее добротой, снисходительностью и великодушием. А с болезненными, горькими последствиями приходится справляться в одиночку.
«Линтон Карраско — очень хитрый человек. Он не бывает бескорыстным. Если он делает что-то, то только по своим причинам. Присмотритесь к нему», — слова Джоанны выплыли из памяти сами собой: точно чтобы добить ее. Она была права, а Кармен не слушала. Слишком идеализировала Линтона, когда бездумно положилась на него. Но все это в прошлом. Пелена спала с глаз.
Теперь Кармен видела, кого подпустила к себе.
***</p>
Назначенная казнь состоялась на рассвете следующего дня в Башне Кайчетт: Рейла приняла решение отказаться от пышной, почти что церемониальной процессии на площади, как делала это обычно. Кое-кто из гражданских и придворных, однако, все равно пришел, чтобы посмотреть на сие событие. Риналюфе Дамлу не любили все. Еще во время беспорядков народ требовал ее головы, и потому теперь они с особым упоением ожидали момента, когда «омерзительная Дамла», как они сами ее нарекали, наконец распрощается с жизнью. Только вот Рейла, уже который день пребывающая в мрачном, раздавленном состоянии, не была столь же воодушевлена; и потому Айзелле, которая проследовала сюда вместе с ней, приходилось изо всех сил сдерживать ликующую победоносную улыбку, которая та и норовила проступить на лице.
Это была ее победа. Айзелла лично поспособствовала тому, чтобы избавить от этой гадюки, отравляющей жизнь не только Императрице, но и всему дворцу — да что уж там: всему государству. Затем — сама составила указ о смертной казни. Сама отнесла его Императрице на подпись. Сама передала работникам Башни, который должны были озвучить приговор перед тем, как привести его в исполнение.
Правда, пока ей так и не удалось вернуться расположение Рейлы. Впрочем, это и неудивительно: та была слишком поглощена горечью от предательства, что, признаться, приводило Айзеллу в недоумение. Она не узнавала Императрицу Рейлу, которая прославилась своей чрезмерной жестокостью и отсутствием всякого милосердия ко врагам. Раньше она готова была рвать и метать за одно лишнее слово — теперь же страдала по той, кто едва не убила ее. Если Рейла и впрямь любила эту змею, то это была любовь больная.
Но однажды — Айзелла не сомневалась — она одумается. Отпустит свою боль, свое помешательство и все вернется на круги своя. Пока стоит радоваться тому, что с Дамлой наконец покончено.
Айзелла остановилась у окна, выходящего на обособленный и оборудованный специально для казней дворик, чуть позади Рейлы, чтобы увидеть все собственными глазами. Эшафот, который никогда не отмывали от крови, которая, должно быть, уже пропитала его насквозь, был окружен небольшой любопытной толпой, негромко галдящей в предвкушении казни. Палач, чье лицо было скрыто под шлемом, уже держал наготове клинок, упершись кончиком в пол. На эшафот поднялся один из надзирателей, держа планшет, и повелительно взмахнул рукой, призывая людей к спокойствию. Воцарилась тишина. Мрачная, гнетущая — даже ветер, который бесновался все утро и принес с собой темные грозовые тучи, притих.
Спустя несколько секунд звенящее беззвучие было разорвано шорохом раздвинувшихся дверей одной из стен Башни: оттуда, в сопровождении двух охранников, вывели закованного в наручники и трясущегося — Айзелла видела это даже с такого расстояния — Кудрета в черной тюремной робе. Его провели на эшафот, а надзиратель, который уже ждал, зачитал:
— Во исполнение обнародованного высочайшего указа Ее Величества… По обвинению в пособничестве государственной измене Кудрет приговаривается к смертной казни через обезглавливание.
— Я… Я не виноват! — сбивчиво выпалил Кудрет, когда его силой поставили на колени. — Помилуйте! Я ничего не сделал!
Один из охранников грубо надавил рукой на его голову, вынуждая наклониться, и отошел в сторону вместе со своими напарником, давая ход палачу. Палач сдвинулся с места, поудобнее перехватив в руках клинок, и одним взмахом снес Кудрету голову, покатившуюся по эшафоту с глухим постукиванием. Толпа возбужденно зашепталась.
Айзелла покосилась на Рейлу: на ее лице не отразилось и крохи чувства. Будто ей было совершенно плевать на то, что она обвинила Кудрета несправедливо — а Айзелла, право, считала, что это было именно так. Сама Рейла аргументировала свое решение касательно мастера тем, что он писал портрет Дамлы, а значит, является ее соучастником в распространении подлой лжи.
Айзелла понимала, что такая логика — ничто иное, как чистого рода безумие. Звезды, Императрица была совершенно не в себе. Безумна была — на самом деле. Но Айзелла придержала язык за зубами и не стала высказываться, обладая достаточно развитым чувством самосохранения.
Следом за Кудретом, когда его тело и отрубленную голову уже убрали с эшафота, вывели Дамлу — вернее сказать, Карай, ибо таково было ее настоящее имя. Вместо синего платья, в котором ее уводили, на ней была такая же роба, как и на Кудрете, все украшения были сняты, а волосы — собраны в неаккуратный высокий пучок: для удобства палача.
Толпа презрительно завыла при виде ее. Выкрикивала оскорбления, произносила нелестные фразы, махала руками, призывая Карай поскорее подняться на эшафот и дать палачу сделать свою работу, — их злорадная ненависть заполонила собою все пространство. Айзелла вздохнула и облизнула губы, после поджав их, лишь бы удержаться от улыбки.
— По обвинению в покушении на жизнь Императрицы Рейлы, Владычицы Вселенной, и государственной измене госпожа Дамла лишается титула «риналюфе». Нажитое ею имущество конфискуется и передается в государственную казну, а сама она приговаривается к смертной казни через обезглавливание!
Карай опустилась на колени и склонила голову сама, не дожидаясь, пока это сделают охранники. Толпа озарилась ликованием, а затем и вовсе рассыпалась в радостных возгласах, когда палач наконец отрубил ее голову, которая рухнула с эшафота — Айзелле показалось, что палач нарочно подтолкнул тело предательницы, чтобы так случилось, — доставшись толпе, осчастливленной видом крови этой мерзкой гадюке.
Айзелла настолько погрузилась в наслаждение этим великолепным зрелищем, что опомнилась лишь тогда, когда Рейла резко дернулась в места и, не говоря ни слово, умчалась, распахивая рукавами и оглушительно стуча каблуками. Стража тут же последовала за ней, а Айзелла лишь проводила ее озадаченным взглядом и повела бровью, прежде чем позволить себе наконец расплыться в ухмылке и тихо усмехнуться.
Сегодня, в день смерти Дамлы-Карай, она могла себе позволить отпраздновать победу.
***</p>
Полдня Рейла провела в постели, напрочь лишенная сил, полдня — после того, как закончился дождь и утихла гроза, что едва не затопили столицу, — бродила в саду, не различая ни тропинок, по которым блуждала, ни людей, пару попавшихся ей на пути. Она надеялась, что свежий воздух и уединение поможет ей справиться с мыслями, грызущими черепную коробку изнутри, однако картинка, застывшая в ее памяти, не исчезала. Она помнила изящную фигуру Дамлы в черной робе. Помнила то, с каким смирением она опустилась на колени и позволила себя убить. И то, как ее прелестная голова упала в толпу, и осталось лишь тело в луже крови.
Рейла сделала это. Казнила ее. Убила свою любовь. Убила себя.
Но Дамла предала ее. Дамла предала ее…
Вечером, когда над Кальпарой уже сгустились сумерки, вновь пошел дождь, и это заставило Рейлу вернуться во дворец. Не понимая реальности, что пестрила вокруг размытыми пятнами, еле переставляя ватные ноги, она брела по темным длинным коридорам, и стены, казалось, душили ее. Мимо проходили люди. Одна служанка спросила, в порядке ли Ее Величество. Рейла не ответила. Рейла не смотрела.
Она боялась поднимать глаза на женщин, потому что узнавала в их лицах Дамлу. Дамла, Дамла, Дамла… Даже после смерти она осталась ее ядом, ее наваждением.
Рейла не помнила, как очутилась здесь, однако двери захлопнулись, противно скрипя, и она осталась лицом к лицу с холодными, мрачными — даже включенный свет не сделал их ярче — императорскими покоями. За окном барабанил ливень. Из открытой двери балкона пробивался ветер. Рейла чувствовала ледяные потоки, касающиеся кожи, слышала противный шепот в шуршании, но не различала слов. Однако, шепот был ядовит, насмешлив, потешался над ней.
«Ты лишишься своей короны», — прозвучало язвительно рядом с ухом. Рейла отшатнулась, но за этим вновь последовало тихое, еле различимое бормотание: «Не получишь».
— Хватит, — шикнула она в ответ сквозь стиснутые зубы.
«Злое сердце, у тебя злое сердце…»
Рейла раздраженно зарычала и метнулась вперед, подлетев к трюмо и упершись руками в столешницу. Зажмурилась, загнанно задышала, надеясь, что громкие вдохи-выдохи заглушат шепот. Но он был громче.
«Сумасшедшая… Ты безумная…»
— Замолчи!
Рейла почувствовала, как по лицу потекло что-то теплое и облизнула губы: кровь. У нее из носа шла кровь. Она небрежно смахнула ее, размазывая по щеке, и тут же вздрогнула, когда ощутила удушливый аромат вишневого парфюма.
«Рейла!..»
Она резко выпрямилась и увидела в отражении за своей спиной Дамлу. Живую, облаченную в красное платье — то же, в котором исполняла «Лисий пляс», — глядящую на нее томными фиолетовыми глазами-аметистами. Стояла. Улыбалась. Будто ничего и не произошло. Будто не предала ее.
Рейла лихорадочно забегала глазами вокруг: нужно было помешать ей, нужно было помешать… Шкатулка, шкатулка с украшениями! Рейла схватила ее трясущимися руками и высыпала на трюмо все содержимое, после чего отошла назад, хорошенько замахнулась и швырнула шкатулку в отражение. Зеркало со звоном рассыпалось, осколки упали на пол, а вместе с ними исчез и сводящий с ума образ Дамлы.
Рейла судорожно выдохнула, проводя дрожащей рукой по лбу, покрывшемуся испариной, и тихо всхлипнула, пытаясь насытить воздухом легкие. Все прошло. Все хорошо. Дамла мертва. Дамла мертва. Она не вернется, она…
Рейла едва не подпрыгнула на месте, когда обернулась и увидела позади ее лицо. Портрет. Всего лишь портрет. До ужаса детализированный и реалистичный. Уничтожить, его нужно уничтожить. Рейла схватила с пола осколок зеркала и метнулась к портеру, лихорадочно разрывая холст острым краем.
— Уйди, уйди, уйди, уйди! — рычала она, наблюдая, как написанное мазками лицо Дамлы расползается на лоскуты.
Рейла выронила осколок и поднесла руки к лицу, размазывая слезы и кровь, которая не прекращала тонкими струйками стекать по губам и подбородку. Это закончилось. Это закончилось…
«Рейла…»
Звезды, нет, хватит! Хватит! Рейла не сдержалась — издала отчаянное хныканье, больше напоминающее вопль раненого зверя, — и побежала к прикроватной тумбочке. Баночка с белым порошком и тонкая стеклянная трубочка в верхнем ящике. Голос — не слушать. Все одна худая линия. По сторонам — не смотреть. Рейла упала на колени и прислонила трубочку к ноздре, вдыхая белый порошок. В слизистую неприятно ударило, запекло. Рейла шмыгнула носом и, бросив трубочку на кровать, обмякла на полу, предаваясь блаженной истоме.
Ее боль ушла. На время.