Глава 17 (109). Злое сердце (1/2)

Джоанне, в каком-то смысле, очень повезло, что даже послепраздничное утро не могло стать поводом отлынивать от работы. Это был очень хороший предлог, чтобы отвязаться от Картера и от всех остальных, кто мог бы помешать ей в осуществлении очередного палана, — взять и просто начать жаловаться на то, что делать ничего она не хочет. Картер, конечно же, отнесся к ней со снисхождением и разрешил «немного опоздать». Этого было вполне достаточно, чтобы Джоанна собралась и направилась в коридор, где находился кабинет Линтона.

Проклятый Линтон. Отвертелся от всех обвинений так быстро, что она и опомниться не успела. Впрочем, Джоанна предполагала, что так и будет. Казалось, если бы даже он по-настоящему, собственными руками наставил на нее пистолет на глазах королевы, та все равно нашла бы ему какое-то оправдание. Ничего — она с этим разберется. Линтон будет объявлен виновным: она сама соберет все нужные доказательства, нужно лишь подождать, не лезть напролом — здесь нужна другая тактика.

Однако, семя смуты Джоанне все же удалось посеять. Один в поле не воин, и Линтону придется серьезно постараться, чтобы выбраться из этого болота. Только вот, скорее всего, своими бессмысленными трепыханиями он зароет самого себя еще глубже.

Джоанна видела, что его хваленое самообладание дало трещину. Линтон поддался своей гордыне, вознес самого себя так, что уже не замечал, что творится у него под боком. Возомнил себя неприкосновенным, раз уж является сенешалем, и не терпел пререканий. Джоанна видела, какой злостью горели его глаза вчера, на празднике. Он был на пороге срыва, и, как только это действительно случится, его уже ничто не спасет. Джоанна считала, что просто должна вывести его из себя окончательно. Именно за этим она сюда и пришла.

Рабочий день у Линтона начинался в девять часов — сейчас было без пятнадцати. Она специально явилась к его кабинету пораньше, чтобы уловить этот момент наверняка, и теперь ждала, размеряя коридор широкими шагами.

Джоанна прождала почти десять минут, прежде чем наконец услышала заветные глухие шаги за углом. Она тут же спрятала в карман телефон, который не выпускала из рук, пока следила за временем, сгорающая от нетерпения, и сложила руки на спиной, широким, прыгающим шагом направившись навстречу Линтону. Вывернув из-за угла и едва не столкнувшись с ней, он сразу же опешил. Задумчивость, которую Джоанна успела уловить на его лице, сменилась угрюмой раздражительностью — чудесный повод для улыбки.

— Что ты здесь делаешь? — буркнул, почти что шипя, Линтон, смерив ее пренебрежительным взглядом.

— Пришла навестить своего старого знакомого, — сардонически опустила Джоанна в ответ, изогнув брови. — А ты не рад меня видеть? Ах, ну, да! Как же я могла забыть… Ты расстроен, что я не умерла.

— Сколько раз мне нужно еще повторить, чтобы в твоей пустой голове отложилось хоть что-то… Я не делал того, в чем ты меня обвиняешь.

Он был раздражен, и она не смогла сдержать фыркающей насмешки.

— Ты можешь обманывать кого угодно, но не меня. Мы оба знаем, что это ты. Конечно, у тебя хорошо получилось обвести всех вокруг пальца. На самом деле, обвинить Империю кажется очень очевидным вариантом…

— Замолчи, — Линтон несдержанно шикнул, сведя брови к переносице. — Я не намерен больше слушать весь этот бред.

— Да? — Джоанна издевательски выгнула бровь. — А что так? Стыдишься? На твоем месте я бы тоже стыдилась… Ты же так мечтаешь от меня избавиться, но ничего у тебя не получается. Считаешь себя таким умным человеком, но это дело запорол. Досадно, — она вяло усмехнулась, покачав головой. — Хотя и я не подумала… Нужно было оставить ее в живых. Тогда она точно все рассказала бы…

— Не думаю, что она могла бы рассказать тебе что-то интересное, — ядовито пробурчал Линтон в ответ. — Но ты права: ты не подумала. Думать — вообще не твой конек. Поэтому я скажу тебе сам: предельно ясно и доходчиво, чтобы ты зарубила себе на носу и никогда не забывала. Продолжишь обвинять меня — жестоко за это поплатишься.

Джоанне хотелось смеяться от каждого слова, что он говорил. Линтон даже не представлял, как сильно заблуждался, когда не воспринимал ее всерьез. Впрочем, именно это ей и играло на руку: пусть дальше думает, что она безмозглая дура — это был всего-навсего тщательный расчет. Он и моргнуть не успеет, как она подкрадется к нему сзади и столкнет в яму, из которой он уже не сможет выкарабкаться.

— Это угроза? — невинно похлопав глазами, протянула Джоанна и склонила голову набок.

— Это — предупреждение, — выплюнул Линтон. — Помни, с кем разговариваешь, — вздернул подбородок и обогнул ее, направившись в сторону своего кабинета.

— Не кичись своей должностью, — выпалила она в ответ, обернувшись. — Ты быстро поднялся, да. Но и падать ты тоже будешь быстро. А с такой высоты… От тебя даже мокрого места не останется.

Джоанна ухмыльнулась, когда Линтон остановился и повернулся к ней. Мрачный, озлобленный, точно темная грозовая туча — а его глаза, наполненные ненавистью, так и метали молнии, — он смотрел на нее с возмущением и презрением, которое только подстегивало Джоанну говорить. Она чувствовала: его самоконтроль, благодаря которому он и дотянул свои мерзопакостные ручонки так далеко, вот-вот рассыпется на кусочки.

— Я уже говорила тебе: ты теряешь свое влияние на королеву. А кроме нее тебя никто и не поддерживает. Все тебя ненавидят, и ты это знаешь. Что ты теперь будешь делать, а?

Линтон глубоко вдохнул и шумно выдохнул, закатив глаза и в очередной раз демонстрируя свое уничижительное отношение к ее словам, а затем медленно приблизился к ней, вскинув подбородок точно напыщенный индюк. От такого мысленного сравнения Джоанна непроизвольно улыбнулась, переминувшись с ноги на ногу.

— Есть вещи — важные вещи, — подчеркнул Линтон, остановившись в метре от нее, — которые ты явно не понимаешь.

— Так объясни, — Джоанна пожала плечами, склонив голову набок. Один взгляд Линтона источал такую спесь, что ей в самом деле стало интересно, что он скажет.

— Меня не волнует моя репутация. А особенно меня не волнует мнение таких, как ты, Роджер… В общем, — он фыркнул, самодовольно дернув уголком рта, — мнение любого. Все, чего я когда-либо хотел, уже в моих руках, и этого никто и ничто не изменит. Если ты думаешь, что тот бред, который ты мелешь своим языком, может повлиять на отношение королевы ко мне, то ты очень заблуждаешься. И знаешь, почему? Потому что я не просто ее сенешаль. Я — ее поводырь. Я решаю здесь все. За каждым решением, принятым королевой, стоит мое слово. На каждый поступок, который он совершает, я ее подталкиваю. Я — не ты, не Роджер Кито, не кто-то там еще — наделил ее это силой и научил ею пользоваться. Никто, даже сама королева, не может стоять у меня на пути, потому что я сам определяю этот путь. Ты поняла?

Джоанна смотрела на него в исступленном замешательстве и не произносила ни слова. Линтон вальяжно повел бровью и опустил:

— Вот и хорошо, — и с этими словами развернулся, окончательно скрываясь в своем кабинете.

Лишь когда дверь захлопнулась, Джоанна позволила себе отпустить напускную растерянность и несдержанно хохотнула, качая головой. Заносчивая речь Линтона превзошла все ее ожидания: признаться, она и не думала, что он вообще однажды признается вслух о чем-то таком. Но это к лучшему. Ведь чего Линтон не знал, так это того, что, пока он распинался о своем исключительном превосходстве, Джоанна записывала каждое его слово на диктофон.

***</p>

Минувшая ночь выдалась самой мучительной и кошмарной на памяти Рейлы. Тремор, боли, лихорадка и судороги, которые не оставляли ее весь вчерашний день, к вечеру обострились особенно: настолько, что она не могла ни ходить, ни дышать, ни даже толком соображать. Несколько часов она провела с раздирающим ощущением того, что ей будто вогнали под кожу сотню игол, которые елозили, елозили и елозили внутри нее, пока она окончательно не потеряла сознание — именно в таком состоянии ее на полу нашла Мерена, которая пришла, чтобы проведать.

Боль была настолько чудовищной, что Рейла почти перестала ее чувствовать. В помутненном состоянии она запомнила, как Мерена фактически дотащила ее на кровати, куда она сама ранее безуспешно пыталась дойти, а затем позвала доктора. Следующим моментом, отложившимся в памяти, было ощущение шприца, введенного в бедро. После доктор, кажется, пытался с ней заговорить, но Рейла провалилась в глубокий сон.

Сон этот был ужасен. Она слышала голос Дамлы, видела ее лицо, чувствовала ее касания — а затем подскочила на кровати, уже утром, отгоняя эти дурманящие голову образы. Боли и недомогания не осталось: чтобы ей не вколол доктор, но это подействовало. Рейла наконец почувствовала легкость во всем теле, но на душе сделалось только паршивее. Физическая боль помогала ей забыться. Не думать. Но теперь она помнила все.

Дамла оказалась предательницей. Дамла травила ее все это время. Дамла, ее прекрасная Дамла, оказалась омерзительной змеей, проникшей не только в ее постель, но и в самое сердце.

Прежде Рейла и подумать не могла, что кто-то способен пробудить в ней нечто подобное; как и то, что предательство может доставлять настолько невыносимые мучения. Она отмахивалась от этих мыслей до последнего, думала, что это гадливое ощущение быстро пройдет, но уже через несколько минут обнаружила себя бьющейся в беспомощной истерике на полу. Рейла старалась не издавать ни звука, даже всхлипов, пока ее все разрывало изнутри, а боль отбирала малейшие крупицы воздуха: лишь бы только никто вдруг не стал свидетелем ее позорной слабости.

Дамла была лучом света во тьме. Дамла была звездой на черном небе. Дамла была огнем, греющим сердце. Дамла была провидением звезд. Любимая женщина. Риналюфе. Та, ради которой утопила бы мир в огне и море крови. Дамла, которая принадлежала ей и которой принадлежала она.

Дамла была подлой предательницей. Дамла была хитрым сплетением лжи и притворства. Та, кто отравила ее. Та, кто прижалась к ее груди, а затем вонзила нож в спину. Ползучая тварь. Бесчестная мерзавка.

И все же, где-то в сердце теплилась надежда, что это была неправда. Просто грязный обман. Клевета. Недоразумение. Звезды, что угодно, только не это!

Рейла не стала завтракать, хоть и служанки усердно на том настаивали. Ей бы сейчас и кусок в горло не полез. Она только собралась, старательно скрыв косметикой синяки под красными, опухшими глазами, и собрав прическу в более-менее подобающий вид — у нее самой такое всегда получалось паршиво, но видеть вокруг себя всех этих услужливых гадин она не хотела, — и облачившись в незамысловатое черное платье, направилась в тюрьмы дворца: туда, где, по словам Айзеллы, находилась Дамла.

Подземный этаж встретил ее гробовой тишиной и давящими темными стенами. Узкий коридор был подобен тропе кошмаров, по которой ее ноги ступали совсем медленно, несмело, словно ее тело физически противилось приближению этого фатального момента. Момента, когда все могло рухнуть в одночасье.

Камера Дамлы находилась в самом конце коридора и обозначила себя двумя охранниками, выстроившимися по обе стороны. Услышав шаги, они сразу обернулись и собирались поклониться, но Рейла остановила их, повелительно взмахнув рукой, и кивком головы велела убираться. Пояснять, как ни странно, не пришлось: они сразу же убрались, оставив за собой лишь эхо стремительно удаляющихся шагов — и ее, столкнувшуюся лицом к лицу со своей мучительной болью.

Рейла тяжело вздохнула, подобрав руки за спину, и тихо прошлась к камере, замерев напротив барьера, скудно мерцающего алым светом. Дамла сидела на койке, одетая в то же синее платье, в котором была когда-то давно на прогулке в саду, когда Рейла приказала Кудрету написать ее портрет: она хорошо запомнила это, ведь Дамла появлялась в этом платье лишь единожды. Сидела, и задумчиво смотрела в пустоту, толком не шелохнувшись. Вероятно, так бы и продолжалась, если бы Рейла не окликнула ее:

— Дамла.

И почему только ее голос вдруг предательски осел?

Дамла повернула голову и тут же поднялась с койки, остановившись в двух шагах от барьера. Все так же смотрела — теперь уже на нее — и не произносила ни слова.

Рейла и сама не знала, как начать. Ей было тяжело, ей было страшно говорить — да даже думать — об этом. Она стояла, глядя на нее в ответ, и не могла даже подобрать мысли в кучу. В голове было лишь одно: ее нежная шея, ее мягкие бедра, аромат ее вишневого парфюма…

— Скажи мне, — произнесла наконец Рейла, передернув плечами, будто отмахивалась от этих назойливых образов уже физически, — то, что мне сказали, правда? Ты это сделала?

— Да, — емкий, исчерпывающий и разбивающий грудную клетку на сотни осколков ответ.

Рейла поджала губы и глубоко вдохнула, чувствуя, как внутри все сворачивается в тугой тошнотворный ком.

— Нет, — буркнула она. — Этого не может быть, — Рейла замотала головой в отрицании — и не узнавала саму себя. Звезды, что же эта женщина сделала с ней, что она сотворила?! — Ты лжешь.

— Не лгу. Теперь — нет. Меня раскрыли, и я не вижу смысла и дальше продолжать этот спектакль.

Дамла говорила уверенно, четко, без тени сомнения в голосе. Не лгала. Нет-нет-нет, этого не может быть, не может! Не могли эти сладкие губы оказаться змеиным зевом, скрывающим смертельные ядовитые клыки; не могли эти изящные руки оказаться когтистыми лапами хищного зверя. Не могла эта прекрасная, подобная чуду, женщина оказаться чудовищем.

Но она была.

— Ты предала меня, — прошипела Рейла, глядя на нее — теперь уже — с отвращением. — Я любила тебя…

Дамла подняла глаза, и этот взгляд — этот взгляд, лишенный нежности, страсти и благоговения — прошиб, подобно молнии. Глаза ее были пусты, не выражали ничего, словно два блестящих стекла, словно две темные бездны. Рейла смотрела в них, и ей хотелось разрыдаться. Где же те фиолетовые глаза, подобные двум аметистам? Куда они не исчезли? Нет, это все еще были они. Просто раньше она не способна была заметить зло, притаившееся в них.

Рейла не хотела смотреть — отвела взгляд в сторону и наткнулась на подвеску с насыщенно-красным камнем. Она сама же подарила ее Дамле когда-то. Дамле, ее прекрасной Дамле, ее риналюфе, — не этой змее.

Рейла зажмурилась и все-таки не сдержалась: всхлипнула. Она расклеилась окончательно, рассыпалась на частицы, которые уже никогда не сможет собрать.

— Но это уже неважно, — заключила Рейла, всеми подавляя слезы. Как бы она хотела и впрямь верить, что это не имеет значения.

Ей казалось, что в Дамле она нашла истину. Дамла была подобна ключу, бьющему жизнью. Однако истина обернулась ложью. Жизни она едва не лишилась. С Дамлой дни были светлы и радостны, подобны благоухающей весне, — теперь настала вечная тьма и суровая зима.

— Итак… — Рейла сделала судорожный вдох. Она была раздавлена, но отчаянно нуждалась в том, чтобы расставить все по местам. — Если ты больше не намерена лгать… Расскажи мне все. Кто ты? Откуда ты? Кому служишь?

— Мое имя — Карай, — произнесла Дамла — звезды, какие бы имена она не примеряла, но в памяти Рейлы навечно застынет лишь одно. Звук ее голоса был суров и холоден: он больше не был нежен, мелодичен, плавуч и заворожителен, что только лишний раз подтверждало: все это было не больше, чем просто ложью. — Я родилась на Рейенисе и являюсь полноправным членом Ордена Дельвалии.

Чего и следовало ожидать. Рейла сдавленно сглотнула. Вспоминала жалкую участь отца, случившуюся именно по воле этих омерзительных заговорщиков, и на душе становилось еще паршивее.

— Кто подослал тебя сюда? Моя сестра?

— Нет, — пожав плечами, легко парировала Дамла. — Все это было идеей сенешаля Линтона Карраско.

Рейла почувствовала, как у нее внутри все встало — снова. Линтон Карраско — прихвостень гадюки Кармен. Она могла бы стерпеть такой оскорбительный удар от своей сестры — да от кого угодно! — но только не от нее. Должно быть, сейчас эта немекронская дрянь вовсю праздновала свою победу. Добралась до Каллипана, чуть не сжила ее со свету — и радовалась, наверняка радовалась! Рейла представляла, как та самодовольно ухмыляется, потешаясь над ее неудачей, и ее пробивала дрожь, вызванная исполинским, но совершенно бессильным гневом.

Она понимала, что теперь Кармен была для нее просто недосягаема.

— Государственная измена и покушение на убийство Императрицы, — чеканно процедила Рейла — это было единственное, что она могла сказать. — Такое карается смертной казнью.

— Я знаю, — Дамла покачала головой, и на ее лице не промелькнуло ни толики какого-либо чувства. — Но я смирилась. Это было неизбежно, и я была к этому готова. Самое главное: я сделала то, что должна была. Однако… — она вскинула брови и многозначительно замолчала.

Рейла поджала губы, нервно трепыхнув бровью. Ничего хорошего ждать уже не стоило.

— Может, сейчас на казнь отправляюсь я. Но следующей на плахе голову сложишь ты. Не выпускай эту мысль из своей головы. Твой конец пришел, императрица Рейла, — опустила Дамла с налетом снисходительной насмешки. — Ты можешь тешить себя представлениями о своей безграничной власти, но она мнима. Все, что ты себе надумала, не имеет ничего общего с реальностью. Ты лишишься своей короны — это только вопрос времени. А знаешь, почему так? — ее губы изогнулись в легкой, почти незримой, но ядовитой и обжигающей ухмылке. — Править способен только тот, кому позволяют это делать. Власть строится на преданности людей, а преданность — на любви. Но ты ее не получишь, потому что твое злое сердце не создано для этого.

Рейла почувствовала, что ее снова трясет. Произнесенные Дамлой слова ранили глубже и больнее любого кинжала.

«Твое злое сердце не создано для этого».

Нечто подобное она уже слышала когда-то от немекронской мятежницы Лукреции Кавалли. В тот день точно так же Рейла спустилась в тюрьмы, разве что королевского дворца, точно так же стояла над ней, глядя сверху вниз, но на деле ощущая себя униженной и перепачканной грязью.

«Такую, как ты, никто никогда не полюбит. Ни как императрицу, ни как женщину».

Рейла поморщилась, но слова этой мерзавки не исчезли из головы. Как же вытравить эти голос, эти мысли; эту боль?

Невыносимо.

Некогда ее разум был подобен маленькой совершенной коробочке; но Дамла разворошила ее, разорвала на части и оставила лишь ошметки, тлеющие на пепелище некогда пылавшего огня их страсти.

Невыносимо: думать об этом, смотреть в эти фиолетовые глаза — все…

Рейла стиснула зубы и резко развернулась, удаляясь так быстро, как только могла, не оборачиваясь и стараясь сдерживать слезы, упрямо рвущиеся наружу. Она задыхалась: от ненависти, от боли, от гнева, от саднящей досады, — и хотела саму себя придушить за эту непозволительную слабость.

Рейла вышла из тюрем и ощутила резкое головокружение, которое заставило ее отчаянно вцепиться в дверной косяк, чтобы только устоять на ногах. Только развалиться здесь в очередном приступе ей не хватало. Голова раскалывалась под напором хаотичных бессвязных мыслей и гуляющей в ней омерзительных голосов.

— Ваше Величество? — голос Айзеллы донесся до нее словно сквозь толщу воды. Рейле пришлось проморгаться, чтобы прогнать темную пелену, застелившую глаза. Поморщившись, она подняла голову и увидела перед собой обеспокоенное лицо женщины. — Я услышала, что Вы пришли сюда, и решила на всякий случай пойти за Ва…

— Не разговаривай со мной так, как будто я больная, — ядовито процедила Рейла, скривившись. Теперь они все будут виться вокруг нее, жалеть, жалеть и жалеть… Отвратительно. Проще казнить всех, чем терпеть такое унижение. — Что ты хочешь? — пренебрежительно бросила она, вынужденно отпустив дверной косяк и гордо расправив плечи. Никто не должен был видеть, как воет в агонии ее искалеченная коварством предательницы душа.

— Как Вам известно, все доказательства у нас на руках. Я хотела спросить у Вашего Величества, что Вы…

— Довольно вопросов, — Рейла вновь прервала ее, повелительно вскинув рукой. — Я уже приняла решение. Отправь ее в Башню Кайчетт. Я хочу, чтобы она умерла.

***</p>

По дороге до покоев Рейле ни с того ни с сего стало так плохо, что она с трудом смогла выдержать этот путь, оставаясь на ногах. Ее снова знобило и трясло, а вместе с тем начала возвращаться и давящая на виски мигрень и тошнота, стягивающаяся в горле тугим комом. Если бы не сложившиеся обстоятельства, она не была бы столь благодарна недомоганию, ставшему жизненно необходимым отвлекающим фактором.

Рейла ворвалась в покои, самостоятельно распахнув и захлопнув двери, — стража даже не успела отреагировать на ее стремительно появление, подобное ветряному вихрю, сносящему все на своем пути, — и иррационально рыкнула, метнувшись к столу, упершись в его поверхность руками и загнано притом задышав. Каждый вдох давался ей непосильным трудом и пробивал на очередной приступ дрожи, которую она, как ни старалась, унять не могла. Спина противно заныла, и Рейла рефлекторно выпрямилась, потягиваясь, а затем торопливо расстегнула молнию на платье. Высокая горловина словно душила ее: так она надеялась хоть немного облегчить доступ к кислороду.

— Ваше Величество, Вам не здоровится?

Рейла вздрогнула и обернулась, заметив, к собственному неудовольствию, служанку, которая занималась уборкой. Проклятая, и почему именно сейчас ей взбрело это в голову?! Неужели Рейла не ясно дала понять, что не желает никого видеть?!

— Иди отс… — она собиралась шикнуть и прогнать эту женщину, но у нее внезапно скрутило внутренности, и она не смогла подавить этот прилив. Рейла вырвала на пол и отшатнулась, хрипло дыша и дрожащей рукой вытирая — вернее, размазывая — повисшую нитку слюны.

— Я позову доктора, — встревоженно протараторила служанка и умчалась прежде, чем Рейла успела остановить ее. Впрочем, возможно, доктор действительно не помешал ей, потому что прямо сейчас у нее возникло стойкое ощущение того, что она свалится замертво с минуты на минуту.

Рейла не помнила, как дошла до софы, — едва ли она вообще оставалась в сознании все это время, — но к тому моменту, как доктор явился к ней, уже развалилась там полусидя-полулежа. Приступ рвоты помог избавиться от тошноты, но вовсе не умерил ее общего болезненного состояния. Рейла чувствовала, что все ее тело горит, — глаза так и словно плавились от этого изнурительного жара, — и ломит, а сознание помутилось настолько, что те образы, которые она могла разглядеть сквозь окутавшую глаза пелену, и звуки, доносящиеся как будто через толщу воды, Рейла даже не воспринимала.

Единственное, что она чувствовала — это явно несуществующий наяву запах вишневых духов. А затем — резкая боль возле локтя, после которого, однако, у нее словно прояснился взор.

Рейла сдавленно выдохнула и лениво наклонила голову в руке: доктор что-то говорил, чего она пока не слышала, и вытирал с ее кожи капли крови, оставшиеся после укола. По телу вдруг начала расползаться приятная прохлада, а мышцы медленно сковывала истома, уносящая всякую боль. Физическую, но не моральную.

Рейла раздраженно качнула головой — даже малейшая мысль о Дамле была сродни страшной пытке — и посмотрела на доктора, который по-прежнему стоял над ней, угрюмый и мрачный, будто намеревался что-то сказать. Рейла опередила ее в этом: она наконец решилась задать вопрос, который волновал ее последние два дня.

— Что со мной происходит? — собственный голос опять казался ей осевшим и хриплым, но она списала это на свое состояние. — Вы ведь вывели яд… Почему это продолжается?

— Боюсь, Ваше Величество, здесь дело уже не в яде, — доктор вздохнул, принявшись потихоньку собирать аптечку, которую принес с собой и даже когда-то успел разложить на столе. Рейла наблюдала за его действиями отстраненно: ей совершенно не хотелось вникать в любое действие, даже самое незначительное, что творилось в этой безумной реальности. — А еще вчера собирался с Вами об этом поговорить, но Вы крепко уснули, и я решил, что тревожить Вас не стоит.

— Ну, так говори сейчас! — раздраженно буркнула Рейла, прижав руку к сгибу локтя: после укола это место противно ныло, и она не сомневалась, что там, как и на бедре, останется синяк.