Книга IV. Глава 1 (93). Мальчик за оградой (2/2)

И только желтые повязки оживляли эту серую картину.

— И у вас, — неуверенно протянул Карстен, будто сомневался, стоит ли ему все-таки говорить то, что он собирался сказать, или же нет, — всегда так печально?

— Ага, — буркнул Шин в ответ, сунув руки в карманы. — Только сегодня еще хотя бы спокойный день. Тебе повезло, считай, что ты пришел сюда именно когда…

Резкий гудок, который раздался одновременно из всех колонок, что также висели под крышей каждого дома, вынудил его прерваться — и вместе с ним замерли и все остальные. Гудок этот был просто ужасный: скрипучий, тяжелый, беспощадно елозил по ушам; но спустя несколько секунд стих. Затем — снова повторился.

— Что это? — недоумевающе протянул Карстен, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Люди все засуетились, развернулись в одну сторону и в нее же зашагали, а они почему-то так и остались стоять на месте.

— Да тихо ты! — шикнул Шин. — Дело дрянь… — он схватил Карстена за руку и повел его в сторону, противоположную всем остальным. — Вот и оно. Тебе нужно уходить прямо сейчас.

— Эй, вы, а ну-ка стоять! — послышался суровый женский голос, и Карстен непроизвольно замер (обычно с когда что-то подобное с такой интонацией говорил отец, лучше всего было повиноваться), а Шин был вынужден остановиться вслед за ним. — Щенки плешивые, сигнал что-ли не слышали? — выплюнула она, подойдя к ним со спины и отвесив Карстену оплеуху. — Живо на площадь.

— А что там будет?.. — протянул Карстен.

— Ты это серьезно, мелкий тупица? Неужели ты…

— Простите, мэм, — вступился за него Шин. — Он и правда туповат. Не обращайте внимания, на то что он говорит, — он дернул Карстена за руку и на сей раз повел туда, куда было велено.

— Следи за ним, — бросила напоследок женщина. — Иначе на сей раз я высеку тебя вместе с ним…

— Вот же дурак, — выплюнул Шин, когда они отошли на достаточное расстояние. — Зачем ты с ней заговорил?

— Я просто подумал, что…

— Думай меньше, если не хочешь найти себе приключений на пятую точку.

***</p>

Сменившееся на циферблате часов число заставило Каю вмиг опомниться и ненадолго отложить чаепитие: скоро должен был вернуться Гёкхан.

— Ила, — повелительно протянула она, оставляя на стол горячую чашку, и та мигом появилась в дверях, стоило только позвать, — найди Карстена и приведи его домой. Пусть приведет себя в порядок до прихода отца.

— Как прикажете, госпожа, — женщина кивнула и тотчас удалилась на из комнаты, а затем уже — из дома; и стоило двери тихо хлопнуть за ней, как Кая сразу же испустила тяжелый вздох и принялась нервно растирать пальцами переносицу.

«О, звезды, — думала она, — сколько еще так будет продолжаться?» И действительно — сколько? Десять лет потрачены, можно сказать, впустую, и еще многие годы впереди. Неужели она вечно будет жить в — не то, чтобы страхе — постоянном напряжении, будучи начеку всегда, когда ее муж переступает порог дома?

Первое время все было хорошо, конечно, иначе она бы просто не согласилась на этот брак, и ее даже забавлял его хмурый настрой, но потом это превратилось в самый настоящий ночной кошмар. Гёкхан был не просто мрачен, как грозовая туча, он был куда хуже, как торнадо или шаровая молния, которая преследует тебя, ступает по каждому твоему шагу и улавливает каждый твой вдох, пока не настигнет, не поглотит и не разорвет в щепки. Стоило сыграть свадьбу, и он тотчас переменился. Трепетное, галантное спокойствие сменилось черствой жесткостью и непоколебимостью. Гёкхан делал только то, чего хочет сам: касался ее, вопреки ее нежеланию, целовал ее, вопреки ее нежеланию, брал ее, вопреки ее нежеланию; а уж стоило Кае заявить о себе — и… Она не любила об этом думать. За эти десять лет он поднял на нее руку всего пару раз, но этого хватило, чтобы навсегда усвоить урок: не перечить ему и не давать поводов для дурного настроения.

Карстена он воспитывал так же: жестко, строго, требовательно и бескомпромиссно. Конечно, иногда Гёкхан, бывало, приобнимал его и трепал по голове, но Кае в такие моменты казалось, что он сейчас сына задушит, свернет ему шею или пробьет череп. Хотя, возможно, она все это преувеличивала, но… Чувство тревоги сопровождало ее перманентно.

С переездом на новое место оно лишь усилилось; и не только потому, что ее деспотичный муж поднялся по служебной лестнице, чем обеспечил себе подушку безопасности и придал своему слову больший вес, но и потому, что это был Рейенис, а всего в километре от них — проклятый концлагерь. Случись там бунт, или что-то еще, и они, семьи комендантов, первыми попадут под раздачу. Конечно, все это делалось ради благополучия Удракийской Империи, но какое уж тут благополучие, когда подданные вынуждены жить с чувством страха?

Иногда Кае казалось, что было бы проще без учений Яшара, ведь если бы все могли просто сосуществовать без притеснений, тогда не было бы нужды в постоянных тревогах и волнении. Но все же, такие мысли она быстро отгоняла и уж тем более никогда не решалась озвучить — иначе ведь сразу на казнь…

Второй скрип двери и беспокойный грохот шагов заставил Каю тут же взять себя в руки, убрать ладонь от лица и при этом выпрямиться, визуально придавая себе больше уверенности и стати. Это вернулась Ила, и она вся была мрачна и взволнована.

— Госпожа… — обратилась женщина и тут же замялась, нервно облизав губы.

— Ну что? — с ноткой пренебрежительности отозвалась Кая, закатив глаза. — Говори. Карстен опять упал или еще что-то натворил?

— Юный господин, он… Его нигде нет.

— То есть, как это?

— Не знаю. Я обошла весь двор, звала его, но… его нигде нет.

— О, звезды, пошлите мне терпения! — устало воскликнула Кая и тут же подскочила с места, решительно выдвигаясь на улицу. — Карстен! — зазвала она, распахнув двери и чуть ли не спрыгнув с крыльца. — Карстен, вылазь и иди ко мне! Карстен, немедленно, или будешь наказан!

Кая все продолжала и продолжала звать его, грозилась, но никаких результатов это не давало: мальчик не то, что не показывался — не было ни намека на то, что он был где-то здесь. Ни шорохов, ни скрипов, ни ехидных коварных смешков, которые указывали бы на то, что он спрятался и решил чуть-чуть поиздеваться над ней, — только размеренный шелест листьев. Это было нехорошо, совсем нехорошо… Либо с ним что-то случилось, либо он куда-то ушел — да только куда, в лес? Хотя, зная его любопытный, неусидчивый нрав… Кая вздохнула и прошла к забору, грубо раздвинула ветки кустов, втиснувшись между ними и тут же обомлела, когда увидела на земле за забором голубой платок Карстена; а затем — вздрогнула и задрожала, когда услышала за спиной его голос.

— Кая, — Гёкхан замер на крыльце дома с отчетливым недоумением во взгляде, жесте и позах, а также в голосе, в то время как Ила, которая так и осталась стоять посреди двора, опустила голову, якобы почтительно, но на самом деле в страхе, и украдкой, нервно поглядывала на госпожу, которая, обернувшись, сделалась абсолютно потерянной и, казалось, была на грани обморока, — что ты там делаешь?

Ответить она не смогла, и молчание рассердило Гёкхана.

— Ты что, оглохла? Почему ты шаришь в кустах?

Кая тяжело вздохнула и прикрыла глаза, выбираясь на дрожащих ногах, а затем остановилась, поправила платье, собрала руки в замок на животе и голос, звенящим от напряжения, протянула:

— Ила, оставь нас.

— Как прикажете, госпожа, — отозвалась девушка и тут же удалилась в дом, бормоча себе что-то под нос и особенно поспешно огибая Гёкхана.

— А с этой что? — спросил он, кивнув на Илу, скрывшуюся за дверью. — Чего она бледная такая? Напакостила?

— Гёкхан… Карстен, он… Исчез. Его нигде нет. Мы его звали, но он не отзывался, и я нашла его…

— Все, достаточно, — он повелительно взмахнул рукой, и она вынуждена была замолчать, затравленно глядя исподлобья на мужа. Тот смотрел на нее с непониманием и раздражением, но вовсе не из-за того, что волновался за сына, а потому, что был возмущен тем, что она упустила этот момент и теперь еще смела сообщать о своих просчетах. — Я понял, я все понял… — он снял с головы фуражку и спустился с крыльца, угрожающе направляясь в ее сторону, отчего Кая невольно попятилась назад. — В доме есть ты, дюжина слуг, но никто из вас не в состоянии проследить за ребенком!

— Я просто…

— Помолчи, хватит, не хочу слушать твои бесполезные оправдания, — Гёкхан отмахнулся и решил сосредоточиться на сказанных чуть ранее словах жены, вместо того, чтобы поддаваться гневу. Хотя, без брюзжания не обошлось. — Лучше направь усилия своего крохотного ума на другое и скажи, что ты там нашла.

— Я нашла его платок за забором, — произнесла Кая, нервно перебирая пальцы рук между собой. Даже сейчас Гёкхан был сконцентрирован больше на унижении ее, чем на чем-либо другом, и ей от этого было горько и — неожиданно — мерзко. — Похоже, он сбежал в лес.

— О, звезды… Ладно. Иди в дом и сиди на месте. Я скоро вернусь, — сказал он и тут же направился к калитке, распахнул ее грубым, резким рывком, в который вложил всю ту ярость, которую ему пришлось сдерживать в разговоре с женой, и обогнул забор, уходя в сторону леса.

***</p>

Гёкхан в очередной раз понял, что его неимоверно раздражала Кая. И не то, чтобы сейчас было самое подходящее время подумать о том, как ему отвратительна собственная жена, однако же почти каждая ситуация, что приключалась в их доме, неизбежно напоминала ему именно об этом. Эта женщина как никто другой всегда отличалась внимательностью, скептицизмом, неуместной тревожностью и склонностью к преувеличениям, она порой была до скрипа зубов дотошна к мелочам, нервозна, страдала от хронической меланхолии и имела просто самый ужасный нрав из всех, что Гёкхану когда-либо доводилось знать. Но что самое поразительное в этом всем, так это то, что стоило только возникнуть реальной опасности, и вся эта ее осторожность, граничащая с паранойей, эта ужасная, истерическая мнительность, она исчезла.

В тот день, когда Гёкхан сообщил о своем повышении и необходимости переезда, за столом кая, конечно, выдержала самообладание. Но потом… Стоило ночи опуститься над городом, а им двоим оказаться в спальне, и ее было уже не остановить. Она говорила о рисках, об опасности, о том, что если умунту взбунтуются, то им несдобровать, рисовала страшные картины о том, как их будут пытать, расстреливать, сжигать заживо или что-нибудь еще, и все кричала, кричала и кричала… Гёкхану пришлось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она пришла в чувства. Он велел ей заткнуться и не нести всякую чушь, потому что и правда, голова у него раскалывалась от этого параноидального бреда, и он был на грани того, чтобы ударить ее; а потом в очередной раз напомнил, что решение неизменно и ей остается только смириться.

А сейчас эта женщина умудрилась упустить из виду собственного сына, и притом всеми силами корчила из себя невинную овечку, пыталась оправдываться…

Гёкхану пришлось остановиться и глубоко вдохнуть, когда он оказался у обрыва, куда его привели следы, оставшиеся на влажной земле. Они же продолжали идти вперед, туда, где под небом, затянутым грузными тучами, простирался концлагерь. Все этому ему не нравилось, и Гёкхан поспешно двинулся вперед, будучи еще мрачнее, чем прежде. Следы привели его к забору, ограждающему концлагерь, и там же он застал на земле одежду, а под оградой — подкоп, и брошенную лопату прямо за ней.

Гёкхану пришлось шумно выдохнуть и мысленно сосчитать до пяти, чтобы не разразиться в гневе прямо сейчас. Вот же паршивец, думал он, и мать его, слепая, рассеянная идиотка. Доберется до этого неотесанного сорванца, и им обоим мало не покажется.

Гёкхан обратно надел фуражку, которую все это время держал в руке, и в обход направился к воротам концлагеря.

***</p>

Собравшаяся на площади концлагеря толпа была настолько огромной, что Карстену в какой-то момент показалось, будто все эти тела, окружившие со всех сторон, вот-вот его раздавят, либо же он споткнется, зацепившись за кого-нибудь, и его затопчут ногами. Еще никогда прежде ему не доводилось бывать в настолько огромной толпе. Только рука Шина, которая все это время держала его под локоть, помогала не терять равновесия и не впасть в абсолютную прострацию. Сердце его бешено колотилось, но он не было уверен, было это вызвано страхом перед большим скоплением людей или тем фактом, что он не знал, что сейчас должно было случится. Люди о чем-то беспокойно шептались между собой, Шин мрачно смотрел вперед, не говоря ни слова, и тащил его за собой, а Карстен, точно безвольная кукла, поддавался, но по-прежнему ничего не понимал.

А потом Шин отвел его куда-то в сторону и вместе с ним взобрался на нагромождение ящиком у одного из зданий, откуда был четко виден выставленный в самом центре площади эшафот. На эшафоте стояли несколько комендантов в черной, точно такой же, как у отца Карстена, форме, один из которых держал в руке плеть, а еще большее их количество стояло вокруг помоста, держа ружья наготове.

Карстен сглотнул. Обстановка была гнетущая. Толпа бормотала, мрачно, тревожно и боязливо, коменданты стояли молча и неподвижно, буравя взглядом каждого, кто попадался на глаза, а плеть там заманчиво, но в то же время угрожающе поблескивала, что мальчик не мог отвести взгляд. Намечалось что-то, что, кажется, не сулило собой ничего хорошего, но одновременно это страшно интриговало.

— Что происходит? — пробормотал он, наклонившись к Шину, который, свесив ноги, расслабленно сидел на краю ящика.

— Увидишь.

— Это что-то плохое?

— Тебе точно не понравится.

Карстен снова сглотнул, но продолжать этот разговор не решился.

Потом откуда-то из тени домов вывели рейенийскую женщину. Она была бледной настолько, что ее бумажное лицо светилось посреди этого мрачного, серого для, а черный волосы были растрепаны и засаленными прядями разметались по спине и плечам. Одета она была в лохмотья, а на руках блестели наручники. Карстен не мог услышать этого издалека, но он точно знал: они звякнули, когда сопровождающий ее комендант грубо толкнул женщину в спину, как бы подгоняя. Она взошла на эшафот, и ее тут же небрежным рывком поставили на колени, а затем один из удракийцев громко, сурово отчеканил:

— Молчать! — И толпа, до этого гудящая, стихла, замерев в напряжении. — Слушайте все и запоминайте имя этой нечестивой! Ее зовут Уна, номер — ноль двадцать шесть девять девять один. Запоминайте, шавки! Эта дрянь лишилась всякой совести и во время отработки осмелилась пойти на преступление — кражу. Так знайте же, что за каждый проступок, даже за буханк хлеба, которую вы, презренные умунту, спрячете за пазуху, последует суровое наказание! Мы, Великая Удракийская Империя, даруем всей Вселенной прогресс и процветание, разделяя свои блага с каждой солнечной системой, и вам, грязнокровкам, не пристало проявлять неуважение. Наша экспансия — это спасение вас от падения и вымирания. Вы должны быть благодарны за наше милосердие, ведь мы дозволяем вам жить. Вам — всем тем, чьи отцы, матери, сестры и братья, сыновья и дочери, надевали форму, брали в руки ружья и осмеливались идти наперекор воле Императора! Мы должны были расстреливать ваши семьи, плодящие ублюдков, но мы этого не сделали. Так где же благодарность? Где она, паршивые собаки? Не хотите по-хорошему, значит… Пусть так. Смотрите! Смотрите, чего будет стоить неуважение к Великой Империи и священной воле Императора, Владыки Вселенной! Эту мерзопакостную воровку я приговариваю к двадцати ударам плетью и двум годам каторги!

Женщина не стала сопротивляться. Она ведь понимала: одно лишнее движение — и ей достанется еще сильнее. Поэтому она позволила коменданту оттащить себя к столбу, приковать, стянуть рубашку и…

Плеть со свистом рассекла воздух и с треском ударилась о спину. Женщина закричала, выгибаясь, а лицо коменданта, что приводил в исполнение приговор, покраснело от ярости, которую он вложил в этот удар.

Карстен испуганно отшатнулся и вцепился пальцами в край ящика, потому как ему показалось, что он сейчас упадет на землю. Первым рефлекторным желанием было отвернуться, но Шин тут же схватил его за плечо и одернул.

— Не смей, — сказал он. — Если они увидят, что ты не смотришь, накажут и тебя.

— Но я…

— Смотри, — повторил тот с нажимом. — И привыкай к тому, что в будущем тебе придется делать так же. Ты ведь один из них.

«Я не один из них! — хотелось прокричать Карстену. — Я никогда таким не стану!» Но он не мог выдавить из себя из звука. В горле встал ком, по спине прошелся мороз, его затрясло, а из глаз брызнули слезы. Женщина надрывно кричала, извивалась, а ее алая кровь, стекающая по стене, сверкала ярким пятном. Красный цвет заполнил собой все, гортанный вопль заглушил все звуки. Кровь, кровь, кровь…

Карстен чувствовал, что его вот-вот стошнит. А потом… Все резко затихло. И только Шин протянул:

— Двадцать один. Он ударил больше, чем было надо.

Ему пришлось зажать ладонь рот, чтобы не вырвать здесь и сейчас.

***</p>

Тишина у окраин концлагеря была разбита вдребезги лязгом ворот, когда капитан Гёкхан в сопровождении группы солдат ворвался внутрь, держа наготове ружье и исполинскую ярость, направленную на того мерзавца, что заманил и похитил его сына. Звезды, Гёкхан был зол так, что готов был крушить все, что попадалось на глаза!

— Рассредоточьтесь! — скомандовал он, взмахнув рукой. — Обыщите каждый уголок, разгляните в каждую щель и вытрясите душу из каждого мерзкого умунту в этом клоповнике. Перебейте тут всех, если придется, но найдите мне Карстена!

Гёкхан еще не знал, кем именно был этот ублюдок, из-за которого его сын оказался здесь, но точно был уверен в том, что пощады ему не будет никакой — кем бы он ни был. Гёкхан задушит и растерзает его собственными руками, превратит в лужу крови и перемолотых костей — простой поркой и каторгой он не отделается, непременно! А затем он найдет Карстена, этого малолетнего паршивца, приведет его домой, к своей непутевой, безмозглой мамаше, и уж тогда…

***</p>

Женщину, что выпороли, унесли с эшафота, люди стали расходиться, и Карстен, уже не дожидаясь Шина и не думая об осторожности, спрыгнул с ящиков и побежал, расталкивая людей, которые недовольно шипели на него, пока не нашел подходящий угол, чтобы забиться. Он присел на корточки, и желудок тут же болезненно свело, после чего его все-таки вырвало. В ушах до сих пор стояли вопли несчастной, а перед глазами — ее бледная, истерзанная красными кровоточащими ранами спина, неестественно выгибающаяся после каждого столкновения кожи с плетью.

«Двадцать один, — в голове возник голос Шина. — Он ударил больше, чем надо было». Почему этот комендант так поступил, для чего? Вряд ли он сделал это неосознанно, ведь разве подобное вообще возможно, когда ты избиваешь человека, который кричит и трясется от боли, на глазах у целой толпы? Выходит, это было преднамеренно, потому что он наслаждался чужими страданиями? От всех этих мыслей у Карстена кружилась голова. Его снова затошнило, к горлу подступил ком, но он не смог вырвать, потому что за спиной появился Шин.

— Ты… — начал он, но тут же запнулся, чтобы отдышаться. — Ты совсем? Я же говорил, чтобы ты не отходил от меня… О, — его тон резко изменился, стал растерянным, озадаченным и обескураженным. — Тебя что, вырвало?

Карстен поспешно вытер рот и откинулся назад, плюхнувшись на землю и отодвинувшись от своих рвотных масс и холодной бетонной стене, прижался к ней, подтянул ноги к груди и обвил их руками, пряча лицо между коленями.

— Я не стану таким, как они, — пробормотал он. — Никогда не стану! Я даже… Я вырасту и сделаю так, чтобы больше никому не пришлось страдать!

Шин ничего не ответил. Карстен чувствовал, ему так и норовит съязвить, как и обычно, но теперь он не мог негодовать по этому поводу, и уж тем более — злиться. Только что он увидел собственными глазами все, как оно есть, услышал то, что на самом деле думают взрослые. Они поставили удракийскую расу выше всех остальных, решили, будто могут распоряжаться чужими жизнями, словно вещами, а потом обвинили во всем звезды, будто те так предначертали… Только вот звездам не может быть до этого дела. Для них все люди равны, ведь все сотворены из одной и той же космической пыли. Так как кто-то один может провозглашать себя лучше кого-то другого? Провозглашать, и творить такие вещи.

— Вставай, — мрачно протянул Шин, — тебе пора. Ну, давай, вста…

Он не договорил.

— Эй, мальчик, голову подними, — грубо потребовал женский голос, и у Карстена тут же перехватило дыхание. Он вздрогнул и тут же замер, чудом что не дрожа от напряжения, а поперек горла встал ком, но не такой, как перед приступом тошноты, а такой, который мешает говорить и банально дышать. — Ты что, оглох? Давай, немедленно, или я пристрелю твоего дружка. — Раздался звонкий щелчок, который говорил о том, что она спустила предохранитель. — Ну?

Карстен не чувствовал своего тела, но голова поднялась сама по себе. Капюшон он давно сбросил, поэтому его смуглая кожа и желтые склеры глаз были видны как никогда отчетливо.

Женщина не блефовала и, похоже, действительно готова была выстрелить: она держала автомат прямо в упор к голове Шина, пока тот стоял, окаменевший, и растерянно бегал глазами из стороны в сторону, изо всех сил сдерживая слезы.

— Не трогай его!

— Пф, — в ответ на требование Карстена она лишь фыркнула и закатила глаза, а потом поднесла одну руку к лицу, говоря в рацию: — Мы нашли его, капитан. На границе шестого и пятого сектора, — сказала, и отключилась. — Ну, — ее губы тронула снисходительная ухмылка, — вот ты и добегался, малец. Твой отец уже здесь. Он искал тебя и этого плешивого выродка, который тебя сюда заманил, — под конец фразы женщина начала едва ли не рычать и нарочно ударила Шина дулом по голове, отчего тот болезненно зашипел и пошатнулся.

Все, сказанное ею, совершенно не укладывалось в голове. Отец ищет его, он уже здесь? Звезды, нет, только не это! Он убьет его, убьет маму, и Шина… Что будет с Шином?!

— Да что ты хнычешь? — грубо опустила женщина, когда у него на глазах выступили слезы. — Вернешься же сейчас домой, в тепло и уют. А то сидишь тут, как оборванец, в лохмотьях и грязи… Смотреть противно.

— Отпустите его, пожалуйста! Пусть он уйдет!

— Он? — она кивнула на Шина, который давным-давно потерянно смотрел в пустоту. Он, как никто другой, понимал, что его ждет. Порка, каторга… Это еще в лучшем случае. — О, звезды, нашел, по ком слезы лить… Эта чернь должна валяться у тебя в ногах, а ты его еще и покрываешь…

— Карстен?! — строгий голос отца был точно удар молнии: громкий, трескущий, полный ярости и ненависти, прошибающий до мозга костей, отчего дыхание, сердце — все останавливалось. Карстен не смог поднять на него глаз, но примерно представлял, каким сейчас было лично Гёкхана. Страшным, точно у бешеного зверя. — Мелкий паршивец… Кто разрешил тебе уходить из дома?! — отец грубо схватил его за руку и рывком поднял на ноги, при этом хорошенько тряхнув, отчего Карстена снова затошнило и затрясло с новой силой. Он даже не пытался вырваться: у отца стальная хватка. — Ну?! Отвечай, когда я с тобой говорю! — Карстен не ответил. Он просто физически не мог. Из-за слез у него напрочь свело горло и скрутило живот. Он и на ногах-то стоял с трудом. — Хорошо, я понял… — Гёкхан зашипел, точно змей, и грубо толкнул его в сторону. — Держи его, Пелин, крепко держи.

Женщины руки легли на его плечи тяжелым грузом, но Карстен был отчасти ей за это благодарен, ведь только так ему все еще удавалось держаться в вертикальном положении.

Гёкхан метнулся к Шину и ударил его, не жалея ни сил, ни усердия. Мальчик тут же упал на землю, болезненно пискнув, и был вынужден сплюнуть кровь, которая тут же наполнила рот.

— Ты, гнусный мерзавец…

— Отец, пожалуйста, не надо! — Карстен закричал, за что тут же получил толчок в спину от Пелин, который, казалось, даже не был в укор — скорее, как предостережение; и не зря. В тот же момент Гёкхана тут же словно наизнанку вывернуло от злости: он сначала дернулся, потом окаменел, грозно расправляя плечи, и медленно обернулся на него. Его глаза горели от ярости, и Карстен готов был поклясться: он еще никогда не видел отца таким. Его много чего раздражало и выводило из себя, но даже так, даже крича и отвешивая оплеухи слугам, он оставался абсолютно неизменчив в лице. Брови его сурово сходились к переносице, но взгляд всегда был черствым, холодным, точно камень, и никогда так не пылал. Это было страшнее всего.

— Что ты сейчас сказал? — процедил он сквозь зубы, глядя Карстену прямо в глаза, и тот не смог удержаться — отвел взгляд, уткнувшись в землю.

— Не трогай его, — пробормотал мальчик. — Он ни в чем не виноват. Я сам захотел сюда прийти.

— Ах вот как, значит… Ты виноват? Ну, хорошо… Значит, ты и будешь наказан. — Голос отца по-прежнему был мрачен, но в то же время теперь стал спокоен и ровен, будто бы ничего и не произошло. Будь Карстен столь же глуп и наивен, сколь был еще пару дней назад, он бы непременно поверил в эту показную сдержанность; однако теперь он знал: Шин не останется безнаказанным в любом случае. — Поднимайся, мальчик, — сказал Гёкхан, глядя на Шина, который был сбит с толку такой переменой в настроении коменданта, свысока. — Ну, что смотришь? Поднимайся, давай.

Шин последовал его приказу, отряхнулся, утер кровь с подбородка и растерянно уставился на Карстена. Лицо новоиспеченного друга расплывалось, потому что слезы застелили весь взор, но Карстен точно видел в его взгляде беспокойство. Шин, как никто другой, мог почувствовать подвох в словах Гёкхана.

А потом отец резко схватил его за плечи и силой поставил на колени.

— Отец, нет!

Карстен попытался вырваться из хватки Пелин, но та была в разы сильнее его и не дала ему даже с места двинуться. Он дергался, пытался высвободиться, но он сдавливала его руки все сильнее, пока не нажала на нерв, заставив Карстена вмиг обомлеть от короткой вспышки боли.

— Держи его, Пелин, — повторил Гёкхан. — Пусть не отворачивает головы… Не виноват, — презрительно фыркнул он. — То же мне. Еще не видел я чистых и безгрешных умунту. Запомни, Карстен, их кровь отравлена. Это коварные, подлые, ограниченные создания. К ним можно испытывать жалость за их ничтожное происхождение, но их нельзя жалеть, понимаешь? Ты должен зарубить это себе на носу.

Отец достал пистолет. Отец прислонил пистолет к виску Шина. Отец нажал на курок. В мальчишеских глазах страх и отчаяние. Выстрел. Кровь брызнула на стену. Тело рухнуло на землю.

Все произошло так быстро, что Карстен даже не успел осознать, что именно произошло. А когда же осознание настигло…

Его снова вырвало. И еще раз, и еще. Его рвало несколько раз, пока звук выстрела окончательно не вышел из головы, пока багряное полотно, застелившее глаза, не отошло в сторону. Но одна мысль так и не смогла его покинуть.

Отец убил Шина. Отец убил Шина и заставил его смотреть.

***</p>

Рейенис, Эррекатто. 1109 год по удракийскому календарю.

За окном благоухал июнь, а значит, солнце не торопилось заходить за горизонт, позволив насладиться своим теплом и светом куда дольше, чем обычно. И все-таки, Карстен чувствовал себя так, словно уже было далеко за полночь, а он, проснувшийся в самую рань, так и не улегся: словом, он устал и был выжат, как лимон. Даже вид у него был какой-то потрепанный: глядя на себя в зеркало, он видел лишь потухшие глаза и волосы до плеча, которые торчали тут и там и определенно нуждались в том, чтобы их привели в порядок. Но он их лишь пригладил ладонью, а затем, поправив белый врачебный халат, вернулся за стол, опускаясь на кресло с тяжелым вздохом.

Карстен окончательно завершил учебу, с учетом ординатуры и всего прилагающегося, и, соответственно, приступил к работе всего месяц назад, но так и не смог полностью втянуться в график. И если первое время было более-менее терпимо, то теперь, когда другой детский врач ушел в отпуск и ему пришлось периодически работать за двоих, он чувствовал, что сил ему не слишком-то и хватает. Работа, конечно, была нервная. Крикливые, непоседливые дети, их сварливые, скандальные родители и куча бумажной волокиты — это явно не то, что он представлял себе, будучи студентом. Но, все же, претерпеть выходки некоторых бестактных особ и их избалованных невоспитанных детей стоило того, чтобы в итоге помогать и делать благое дело, как он зарекся когда-то давно. Об обещании, данном самому себе, Карстен не забывал ни на секунду и прокручивал эту мысль в голове каждый раз, когда под конец тяжелого рабочего для готов был проклинать всех и каждого.

В дверь постучали, а потом она открылась, и в кабинет вошла женщина вместе с маленькой девочкой. Поздоровалась, назвалась, чтобы Карстен быстро нашел ее в базе данных, и принялась рассказывать:

— Да вот, у нее со вчерашнего дня горло болит. Температура небольшая была, но мы ее вроде как сбили.

— Горло, температура… — пробубнел Карстен, торопливо записывая все это в компьютер. — Еще что-нибудь?

— В остальном все в порядке, кажется, — женщина пожала плечами. — Сахра, — она наклонилась к дочери, которая сидела рядом с ней на кушетке, — скажи доктору, у тебя болит что-нибудь еще?

— Нет, — девочка утвердительно покачала головой в подтверждение своих слов. Карстен понимающе кивнул, взял шпатель и поднялся из-за стола, чтобы осмотреть ее горло. Потом нахмурился, отложил шпатель в контейнер к другим, использованным, и принялся ощупывать ее шею.

— Возможно воспаление лимфоузлов, — заключил он, завершив осмотр. — Я выпишу вам направление на анализы. Придете снова в понедельник.

Пока Карстен всем эти занимался, мать девочки то и дело на него поглядывала, как-то косо, пристально и взволнованно, будто собиралась что-то сказать, но все никак не могла решиться; но потом, когда тот вручил ей нужную бумагу, она неожиданно и очень шумно вдохнула, а затем протянула:

— Могу я с вами кое-что обсудить?

— Конечно.

Женщина поднялась с кушетки и переместилась на стул, который стоял сбоку его стола, бросив при этом многозначительный взгляд на девочку, наклонилась к нему, облокотившись о край стола, и тихо протянула:

— Ваше лицо очень часто мелькает на митингах. Да и о скрытом смысле ваших постов нетрудно догадаться… С вами кое-кто хочет встретиться.

Карстен тут же переменился в лице, сделавших каменным и непроницаемым, но в то же время по его спине пробежалась толпа мурашек, вслед за которой его окатил леденящий ужас, а сердце на секунду будто перестало биться. Поддерживая оппозицию, он заранее понимал, чем это чревато, но совершенно не ожидал, что это все-таки рано или поздно его настигнет… И точно не ожидал, что это будет вот так. Он скорее представлял себе картину, в которой в его дом вломится полиция, наденет на него наручники и посадит в следственный изолятор по обвинению в экстремизме и пропаганде, но чтобы в его же кабинете, на его же рабочем месте, где кругом дети, их родители и персонал…

— Не беспокойтесь, — утешительно протянула женщина, когда его беспокойство, ввиду продолжительного молчания, стало очевидным. — Это не имперские прихвостни, а из своих. Орден Дельвалии в вас заинтересовался.

Беспокойство переросло в растерянность, и этого Карстен скрыть уже не смог: его брови удивленно поползли вверх, а глаза округлились, выражая какое-то смутное изумление, смешанное с негодованием. Орден Дельвалии всегда был у всех за слугу. Бывали, конечно, моменты, когда его деятельность утихала, и начинало казаться, будто он и вовсе прекратил свое существование; но потом он непременно возвращался с новым громким делом: убийством какого-нибудь чиновника, диверсией, забастовкой или чем бы то ни было еще, — чтобы все могли знать: борьба продолжается. В последние годы он был особенно беспокоен: не так давно на престол взошел новый император, который только укрепил былые порядки, а значит, и народный запал вспыхнул с новой силой. Поговаривали, будто принцесса Улджи вместе с принцем Шахином вступили с ним в сговор, поскольку у них родился ребенок, что означало, что королевская династия Рейениса продолжала жить и готова была вновь браться за дело. Словом, слухов ходило много, и Карстена, который с самого детства был ярым противником действующего режима, они не обошли стороной.

Предложение женщины его заинтриговало. Он, кажется, ничего такого особенного не сделал: всего-то ходил на митинги, стараясь держаться на окраинах толпы (все-таки, несмотря на крепость собственных убеждений, он так и не смог полностью перебороть страх перед наказанием, которое могла назначить Империя), и писал какие-то посты в интернете, ненавязчиво при этом вкладывая в них политический подтекст; хотя, конечно, недавняя его «работа», если так можно было назвать этот рассказ, подражающий детским сказкам, набрала немалую популярность. Сюжет ее был таков: в лесной чаще завелась семья гадюк, которая держала в страхе всех зверей, пока не прилетела хищная птица и всех их не сожрала. Но все-таки, это никогда не казалось ему чем-то особенным: просто это был максимальный вклад, который он мог внести в это дело. Но если же теперь радикально оппозиционный Орден протягивал ему руку, быть может, это своего рода знак?

Так или иначе, Карстен все еще не знал, что ответить этой женщине. Может быть, ее прислали из правительства, чтобы она проверила его, и он, согласившись, навлечет на себя большую беду? А если же она и правда из Ордена, то тогда, отказавшись, он упустит такой шанс… Как же решить эту дилемму? Пока Карстен колебался и лихорадочно размышлял, та уже смирилась с его неопределенностью и извлекла из кармана бумагу, чтобы протянуть ему.

— Вот. Здесь указано время и место встречи, а нужный человек вас сам найдет. Вы главное придите, если надумаете. — А потом она вздохнула, взяла направление и с улыбкой, которая одним махом избавила ее лицо от всякой мрачности, протянула: — Ну, спасибо вам. До свидания.

— До свидания.

По возвращению домой Карстен даже не удосужился поесть или переодеться, а вместо этого включил любимый плейлист с композициями на фортепиано и плюхнулся на кровать с бумажкой в руках. «Ресторан «Тайянн», пятница, семь вечера», — гласила надпись, выведенная размашистым почерком. Уже завтра он, если согласится, должен быть там.

Карстен со вздохом отложил бумажку в сторону и прикрыл глаза. От усталости не осталось и следа: теперь он был взбудоражен и взволнован, настолько, что стук собственного сердца сейчас казался ему оглушительно громким, точно череда выстрелов, следующих друг за другом. Даже меланхоличная, размеренная мелодия не приносила ему спокойствия, как это было обычно.

Орден Дельвалии всегда представлялся ему чем-то поистине необыкновенным, а члены его — самыми настоящими героями, которые отчаянно, идя на любые жертвы и превозмогая болезненно осознание того, насколько глубоко укоренился режим в сознании людей, сражались с диктатурой за свободу и справедливость. Пусть подобные мысли в его годы и были инфальными, но это действительно было так. Он восхищался Орденом, и всеми, кто бросает вызов властям, словно ребенок, и даже представить себе не мог, чтобы однажды ему выпадет шанс стать одним из них. Ну разве же подобное возможно?.. Мысль эта была трепетной настолько, что у него перехватывало дыхание. Стать настоящим борцом за свободу и справедливость всегда было его мечтой.

Стать настоящим борцом за свободу и справедливость всегда было его долгом, ведь когда-то давно он пообещал одному человеку, что в будущем он непременно сделает так, чтобы больше никому не пришлось страдать.

Снова эти воспоминания. Каждый раз, столько только вспомнить тот день, в груди все сжималось и леденело. Смерть Шина, десятилетнего заложника концлагеря, его растерянные глаза, его кровь, которая обагрила все вокруг, его бездыханное тело, и взгляд отца — все это периодически возвращалось к нему в ночных кошмарах, чтобы он никогда не забывал о том дне. Немногим реже, но все же, ему снилось то, что было потом: то, как отец чуть ли не тащил его, ребенка в истерике, по земле до самого дома; то, как он вломился в двери, толкнув его к матери, которая тут же велела отвести его в комнату; то, как затем он избил ее, оставив на лице синяк, который не сходил еще несколько недель и который не могли скрыть даже толстые слои косметики.

После всего случившегося мать не собиралась продолжать жить с этим чудовищем. Она немедленно развелась и съехала в попыхах, найдя особняк в другом городе, хотя покинуть Рейенис так и не смогла. Без отца, конечно, стало намного легче; но все же пережитый ужас Карстен не смог бы забыть уже никогда, и потому поклялся никогда не связывать свою судьбу с военным делом или политикой — уж точно не на стороне Империи. Вместо этого он стал врачом, чтобы помогать и приносить людям счастье: особенно детям. Ему-то счастья этого никто не приносил…

Нет, все-таки, после такого он не может просто взять и отказаться от предложения. Пусть даже это и ловушка, но он должен рискнуть: ради угнетенных народов, ради покойного Шина и ради своей мечты.

***</p>

Карстен пришел в указанное место в назначенное время и сходу почувствовал себя не в своей тарелке. Ему пришлось мчаться сюда прямиком с работы, и видок у него был абсолютно никакущий, а тут, в ресторане, кругом приличие да роскошь… Людей тут было пруд-пруди; столики все были заняты, сновали туда-сюда официанты, и он совершенно не понимал, как «нужный человек», сможет его тут найти. Но прежде, чем тот начнет, Карстен сам взялся за это, принявшись изучать посетителей, будто надеялся признать в одном из них того, кто ему нужен. Однако все тут были как на одно лицо: в строгих, элегантных костюмах, с аккуратными прическами, ярким макияжем и кучей блюд на столах (в этом плане удракийцы никогда не отличались умеренностью). А Карстен ведь даже не знал, кем будет этот человек: мужчиной или женщиной, молодым или старым? Все-таки, наверное, ему лучше дождаться, пока тот сам его разыщет, а то ведь так и с ума сойти можно…

Кто-то встал из-за стола и направился в его сторону — женщина в воздушном желтом платье, молодая, с длинными волосами и короткими рожками. Карстен тут же напрягся, вдохнул, готовясь поздороваться, одна та просто прошла мимо него и покинула зал, и он тут же ощутил себя как-то неловко. Наверное, не стоит реагировать так на всех подряд. После нее мимо него прошла еще пара-тройка человек, но к нему так никто и не обратился, что, вообще-то удручало. Карстен уже было даже начал думать, что все это один большой розыгрыш, но потом издалека, покинув приватную зону, вышел молодой мужчина, который смотрел точно на него — Карстен ощутил это всем своим телом — и стремительно направлялся вперед. По мере того, как тот приближался, он мог рассмотреть его получше: бордовый костюм, черный галстук и замшевые туфли — дорогая одежда; возрастом, наверное, старше самого Карстена на несколько лет; рога прямые, длинные платиновые волосы ниспадают на плечи, голубые глаза полны серьезности и какой-то странной решимости, устремленной прямо на него. Карстену стало совершенно не по себе, и он постарался как можно более непринужденно отвести взгляд, чтобы совсем уж не пялиться на незнакомца. В последний момент он все же допустил мысль о том, что и на сей раз обознался, однако когда тот остановился напротив него и обратился, все сомнения испарились.

— Добрый вечер, господин Карстен. Пройдемте со мной. И не волнуйтесь, мы не из этих…

Он сказал так много всего, хотя Карстен даже не успел и слова из себя выдавить, а потом мягко подтолкнул его, чтобы он зашагал, и при этом явно торопился, чтобы вернуться в приватную зону. Звезды, Карстену банально сориентироваться не дали…

— Вы сказали «мы»? — растерянно протянул он — единственное, что получилось выдавить.

— Я и моя коллега, — пояснил тот. — Зовите меня Ивар.

Он привел Карстена в приватную зону, которая на контрасте с шумным многолюдным залом оказалась еще более обескураживающей, потому как здесь не было совсем никого: только он, Ивар, этот странный торопливый человек, и еще какая-то женщина, которая не спускала с них довольного взгляда в тот самый момент, как только они вошли. Она была одета в абсолютно точно такой же костюм, как и ее коллега, ее волосы доходили до плеча, а глаза — темные, особенно на контрасте с ровно обрезанной челкой — пронзительно смотрели прямо на него. Ивар сел за стол рядом с ней, а Карстену досталось место напротив, заняв которое, тот тут же сложил руки в замок на столе, стараясь выглядеть как можно более солидно, если это вообще было возможно, учитывая, в каком состоянии он обычно находился в конце рабочей смены, и сдавленно прочистил горло, не зная, как еще заполнить возникшее молчание. Должно быть, они ожидали, что он начнет говорить первым, но только вот сам Карстен понятия не имел, какие слова будут наиболее подходящими в такой ситуации. Он даже представиться не мог, потому как его имя уже было им известно.

— Ваша сказка о змееяде мне очень понравилась, — сказала вдруг женщина, отчего Карстен непроизвольно вздрогнул. Звезды, все это было так натянуто, напряженно и обескураживающе, а еще казалось ужасно противозаконным и преступным — да что там, не просто казалось: так ведь оно и было на самом деле! — Очень дерзко и остроумно, — продолжала тем временем она. — А изучив ваш профиль и покопавшись в вашей биографии, я поняла, что вы достаточно эрудированный человек. А еще удивительно то, что даже будучи человеком аристократического происхождения, вы, тем не менее, все равно придерживаетесь оппозиционных взглядов. Это большая редкость, учитывая, как большинство дворян цепляются на положение и деньги.

— Такие вещи развращают и губят людей. Так что… да, это не для меня, — протянул Карстен и тут же ощутил, как его горло почти свело от волнения. С лица Ивара не сходила ухмылка, которая, пусть и была почти неосязаемой, все-таки щекотала нервишки; а женщина продолжала смотреть на него так пристально, что могла бы испепелить его одним взглядом.

— И правда, удивительно… А что вы скажете на то, что я предложу вам примкнуть в борьбе с действующим кровожадным режимом?

— Я не знаю. А вдруг вы работаете на правительство и делаете это нарочно, чтобы меня проверить?

— Осмотрителен и осторожен, — заметил Ивар, покачав головой. — То, что надо.

— Верно, — женщина кивнула в такт его словам. — Осмотрительность — это важно. Но я убеждаю вас, что это не обман.

— Допустим, — скептически протянул Карстен. — Но чем я могу вам помочь? Я же… Ничего не умею.

— Все приходит с опытом, — парировала женщина. — У вас большой потенциал. Однако вы можете быть для нас очень полезны уже сейчас. В Ордене дефицит медиков, и каждый из них для нас на вес золота.

Он задумчиво нахмурился и постарался хотя бы в этот момент не обращать внимания ни на ухмылку Ивара, ни на прожигающий взгляд его напарницы. Здравый смысл упорно твердил, чтобы он ни за что не верил ни единому сказанному слову, но внутренний ребенок, горящий мечтой, умолял согласиться и принять все условия. И, если честно, к нему Карстен прислушивался куда охотнее, чем к первому.

Кроме того, память была живее всего.

— Я… Вы меня убедили.

Женщина тут же изменилась в лице. Ее взгляд больше не был таким неумолимым и убийственным — теперь он весело заискрился, когда глаза округлились, а брови поползли вверх, — и она бодро отозвалась:

— Чудно. В таком случае я, Ракель, наследница Ордена Дальвалии, с радостью принимаю вас в наши ряды.